|
Об авторе | Сауле Калдыбаева родилась и живет в Алматы. В школьные годы играла за сборную Казахстана по шахматам. Экономист, предприниматель. Автор трех книг стихов и прозы. Публиковалась в журналах «Пашня» и «Традиции и Авангард».
Сауле Калдыбаева
Сплав
повесть-сказка
Сказки любят все, и дети и взрослые — добрые взрослые, потому что в правильной сказке добро всегда побеждает зло. С этой точки зрения, жанр повести-сказки как никогда актуален. Но не это, вернее, не только это делает текст Сауле Калдыбаевой по-настоящему интересным. Сауле Калдыбаева обладает редкостным по нынешним временам умением находить сложные, нетривиальные ассоциации, что в значительной степени, собственно, и характеризует ее своеобычный авторский стиль и голос, который не спутаешь ни с каким другим. Представляя читателям «Знамени» молодого автора, я искренне надеюсь, что ее ждет долгое литературное будущее.
Елена Чижова
Бланк — мой сосед. Очень грамотный, похож на воспитанного бомжа. Любит Фишера. Восхищается Талем и Капабланкой. У них яростный стиль игры. Они делают вдох, а потом без выдоха атакуют, жертвуют фигуры и пешки за позиционное преимущество. Странно, конечно. Я имею в виду — странно, как рассудительность и драчливость сочетаются в шахматисте. Все равно что свет и тьма ужились бы в одной комнате.
Вечером Бланк пришел, как и обещал, в семь часов. В руке маленькая доска с первыми сделанными ходами.
— Грюнфельд?
— Да. Карлсен играл эту защиту черными с Винсентом Кеймером в 2023 году 15 января в Вейк-ан-Зее.
Магнус Карлсен — еще чемпион мира по шахматам. А что до турнира в Вейк-ан-Зее — поражает, как Бланк умещает в голове столько событий. Я спросил однажды, верят ли шахматисты в счастливые числа. Сосед ответил, что Каспаров был тринадцатым чемпионом, жил в тринадцатой квартире и родился тринадцатого апреля.
Сначала я думал, что Бланк учит партии чемпионов, чтобы блеснуть эрудицией в мужской компании. Но нет. Он помнит фотографию дохлой мухи, найденную в кресле Фишера, когда тот играл со Спасским в 1972 году в Рейкьявике. Все яркое легко. Это как салют после пандемии. И первый танец с «той самой» девочкой. Пока я вспоминал девочку, Бланк готовился подорвать пешечную структуру белых.
Я пригласил соседа в комнату. Он кивнул и вошел. Сел в кресло. Закурил сигару, срезал столбик пепла в пепельницу. После жертвы черной пешки на с5. Бланк дернул ногой, заметил дырявый носок, но не смутился, а глубоко затянулся.
Потом отложил доску с фигурами, взял чашку с чаем и кивнул, давая понять, что готов слушать. Мне кажется, я многое знаю о нем. Весной он не замечает, как почки открываются навстречу теплому солнцу. А осенью не слышит ворон и как шуршат под ногами мокрые листья. Он смотрит на позицию в целом, видит объем, а не детали, здание, а не парадный вход.
Любит музыку. Фишер — это Моцарт. А Таль похож на Паганини. Будто у восьмого чемпиона был волшебный смычок и интуиция зверя перед охотой. Я спросил Бланка, что он думает об этом. Смычок или зверь? Сосед сказал, что на руке Таля было три пальца, и при этом он прилично играл на рояле. Чтобы играть, нужно чувствовать, а не давить, сказал сосед. Ответ удивил, мне казалось, что Бланк уважает силу больше изящества. Он был интересен, его природа была непонятна. Я доложил в вазу лимонных яблок, разлил в чашки горячий чай, достал из стола пухлую тетрадь и прочел название:
Сплав
Бланк сказал, что сплав — это намеренный проигрыш, когда спортсмен готов «сплавить» партию. Тогда я спросил, можно ли сплавить партию, чтобы получить что-то взамен. Ведь нельзя играть против себя, это неестественно. Должна быть какая-то идея. Бланк ответил, что если я про деньги, то они серьезного шахматиста не интересуют.
И вспомнил случай, когда Фишеру предложили рекламировать дорогой автомобиль, но чемпион изучил свойства машины и отказался от гонорара, объявив, что «не собирается рекламировать автомобиль для самоубийц». Говорят, Фишер потерял на неподписанных рекламных контрактах десять миллионов долларов.
При этом Бобби сознательно ставил себя в ущербное положение, когда опаздывал на игру и терял время на запущенных судьей часах. Цель — заставить противника волноваться. Ожидание, ерзанье на стуле, изматывающее поглядыванье на дверь.
Я выслушал соседа и сделал заметки в тетради. Потом спросил, как ему название «Новая звезда», и он ответил, что пешка может стать ферзем, если дойдет до восьмой линии. Тогда она звезда. А если шла и не дошла, то партию можно выбросить в мусорную корзину.
— Ты видел шахматный бланк? — спросил Бланк. — На оборотной стороне есть графа «результат». «White won» или «Black won». Остальное лирика.
— А если ничья?
— Хм. Знаешь, что сказал Таль? Играть на ничью белыми — все равно что совершить преступление против шахмат.
— Ладно, — согласился я. Теперь я начну читать рассказ, если ты не против.
— Понимаю. Ты сел однажды за письменный стол и теперь хочешь покорить мир. Все равно что встать на эскалатор. Обратной дороги нет.
Бланк был когда-то бухгалтером в трехзвездочном отеле, но за последние пять лет сделал неплохую карьеру и теперь трудился редактором в финансовом журнале. Очевидно, он гордился своими успехами.
— Я не хочу победить весь мир, — заметил я, — только немного его улучшить, если это вообще возможно. Послушай, моя история состоит из нескольких рассказов, как матрешка из вложенных кукол.
* * *
Мы познакомились в рюмочной, когда пили пиво. Смуглый худой человек, с блеклыми глазами. Видно, мало осталось событий, способных зарядить эту батарейку. Он представился кардиологом. Я подумал, что про кардиолога он врет. Он выпил три кружки пива, а потом стал рассказывать, и я слушал. Всегда интересно слушать людей с блеклыми глазами, в которых пробежит иногда живая искра. Вот что он рассказал:
«Знаете, в детстве я совсем не боялся крови, наоборот, она меня завораживала. Легко поступил в медицинский, а пока учился, подрабатывал на скорой помощи, ставил «бабочки» в вены, и никогда от вида красной жидкости не кружилась моя голова. Иногда мы ездили в морг, разрезали там сердца, учились определять причину остановки или инфаркта. Иногда это были сердца детей, ведь дети тоже смертны. Редко, но встречались сердца красивых женщин. Я представлял их живыми, когда они могли еще смотреть на меня и разговаривать со мной, и я мог слышать запах их духов. Каждый раз, вскрывая грудную клетку, я хотел понять, о чем думал человек перед смертью и почему у одних после смерти сердце еще бьется, а у других уже остановилось. И как отличаются сердца разных людей, может, у бедных оно больше, чем у богатых, а у скупых меньше, чем у щедрых?
Я не боялся вида человеческих тел. Наоборот, в морге все успокаивало. Лица людей на столах были добрыми, ничто их не тревожило, и для меня это было знаком того, что бояться будущего не надо. Если после жизни мы улыбаемся, значит, потом все будет хорошо. Может быть, даже лучше, чем при жизни на земле, где идут бесконечные войны, и как только закончится одна война, сразу начинается другая. Мне казалось, что в морге люди блаженнее, чем на улице, в магазине и в метро. Разве только в редкие минуты мы не хотим никуда уходить, но эти минуты ведь такие короткие.
Потом я искал такие лица в толпе, среди идущих мимо прохожих, мне казалось, что если найду такое лицо, то заговорю с ним и пойду рядом, чтобы понять, как лицу удается ходить, не касаясь земли. Это очень важно, не быть приземленным. Не иметь грубого голоса, хрипоты и лица большинства, на котором светлого не прочтешь.
И это случилось, правда, всего два раза в жизни. Однажды в субботу хорошенькая студентка театрального института пригласила меня на спектакль про «все наоборот». Если суть спектакля выразить коротко лозунгами, то смысл его примерно такой:
Оружие — хорошо, его можно продавать.
Хлеб — плохо, потому что в нем глютен.
Смерть — свободна, потому что приходит, когда захочет.
И забирает кого захочет.
Жизнь грустна и ничтожна.
К тому же все дорого.
Люди эгоисты.
Бога нет.
Студенты веселились, пили пиво из банок и топали обувью об деревянный пол, когда на сцене творили любовь, а когда им что-то нравилось, они свистели, вставали с мест и вопили:
Долой хлеб!
Иди на войну!
Она игрушечная!
Ба-бах!
Интересный спектакль, подумал я. И стал разглядывать зал. Студентки театрального института были не такие, как девушки медицинского. Они были красивые и легкие, могли с места вдруг запеть песню, захлопать в ладоши, поцеловать понравившегося парня и вообще ничего не боялись. Скоро я заметил девушку, она сидела так, что я мог хорошо разглядеть ее нос и низкий вырез на платье. Она сидела в нижнем ряду по диагонали от меня. Еще и еще я смотрел на нее. Нос, вырез, волнистые волосы. Я стал представлять, каким могло быть ее сердце. Два раза незнакомка повернулась в мою сторону и улыбнулась. Ее лицо было похоже на лица тех, чьи сердца я держал в ладони. Безмятежное, будто знающее ответы на все вопросы.
После спектакля все пошли в чью-то квартиру, чтобы обсудить спектакль. Мою хорошенькую знакомую позвали вместе со мной. И ту девушку из нижнего ряда тоже. Ее звали Мелла. Мы пробыли в чужой квартире теплую августовскую ночь. Потом три месяца встречались в кафе и квартирах моих друзей. Наш роман прервался 19 ноября. Моросил холодный грустный дождь. В тот день Мелла сказала, что ждет ребенка. Я засмеялся.
Она посмотрела на меня внимательно и ничего не ответила. В ответ на мой смех она раскрыла зонтик и ушла в дождь. Я искал ее долго, звонил, но она бросила институт, сменила адрес и номер телефона.
* * *
Прошел год или около того. Я окончил институт и стал работать в известной клинике, учредителя которой никто из сотрудников не видел. Но это не было интересно. Главное, я теперь мог сутками улучшать и создавать сердца, менять их форму по заказу клиентов, имплантировать в них металлы для прочности, и раз в месяц делал бесплатные операции детям. Да, я мог себе это позволить, ведь я уже прилично зарабатывал, несмотря на мой возраст и небольшой стаж, медицинские журналы писали, что я гроссмейстер в кардиологии, а астрологические — что я родился под полной Луной.
Однажды в свободный от практики вечер мне показалось, что сегодня я увижу Меллу, бывают такие предчувствия, ничем не объяснимые. Я надел кашемировое пальто, повязал теплый шарф и вдруг увидел себя в зеркале прихожей. Смуглая кожа, непослушный вихор надо лбом, гладко выбритые виски. Успешный научный сотрудник, известный хирург, почти гений. Я вышел из дома, у подъезда ждал мой водитель-китаец, я сказал ему подъехать к рыночному ряду — нужно купить хороший букет, я собирался в Дом приемов в честь начала новой войны.
В начале цветочного ряда стояла девушка с показавшимся знакомым профилем. Свет фонаря падал сбоку на ее лицо, как когда-то в актовом зале театрального института. Она обернулась, и мне показалось, что это была Мелла. Но она посмотрела на меня рассеянно и уже отвернулась. Не узнала. А может, наоборот, узнала. Ну что ж. Я не стал ее окликать.
* * *
Чтобы как следует изучить работу сердца, я работал сутками. Чтобы не прекращать работу по вечерам, я заказал плотнику широкие полки и купил лабораторные банки, в них круглосуточно бились теперь сердца. Разные, любые. Рыбьи, волчьи, куриные и свиные. Были искусственные, вынутые из клонированных собак, были облагороженные серебром и бронзой, золотом и алмазной крошкой. Иногда они останавливались и не заводились снова, иногда барахлили, поднимая вокруг пузырьки, и тогда раствор протухал и делался через время мутным.
Лучше всех вели себя золотые. И я понял — нужно еще много золота. Сердце полый орган, для создания приличного экземпляра много не требуется, достаточно каких-то триста граммов, но, чтобы создать совершенное сердце, нужно тысячу раз ошибиться. Для этого нужны килограммы. Я не знал, где достать слитки в достаточном количестве, и не хотел рассказывать никому о своем открытии. Я мог бы купить золото у спекулянтов, деньги не были для меня проблемой. Но как все сделать, чтобы не навлечь подозрений?
Как раз тогда мне позвонил человек с солидным голосом и пригласил в загородную резиденцию короля в пять утра. Я удивился приглашению и еще больше — удивился раннему времени, хоть и забыл, что такое спать всю ночь, и завидовал людям, умеющим засыпать без снотворного. Конечно, я ни разу не бывал в королевской резиденции. И, конечно, я не мог заснуть в ту ночь. Ходил из угла в угол, представлял свой будущий разговор. В три часа принял душ, надел чистую рубашку, коричневые туфли и вышел из подъезда — там ждала черная бронированная машина с вооруженными людьми.
Меня посадили на заднее сиденье, завязали глаза. Примерно через час мы приехали на место. Пока вели под руки, я слышал, как тяжело раздвигаются двери в коридорах, и чувствовал подошвами холодный каменный пол, пока мы спускались по бесконечным лифтам и ступенькам вниз. Когда слегка придавили за плечи и я оказался в кожаном кресле, мне разрешили снять повязку. Тогда я увидел его. Судя по глазам, ему больше ста лет, но кожа на лице и даже шее гладкая, как на барабане.
Он предложил кофе, потом виски. Мы выпили, стакан, потом еще. Пока я не почувствовал, как кровь становится в венах жаркой, и как бьется во все углы горячая мысль, все равно что сердце в пакете со льдом. Но человек, сидевший напротив меня, не начинал разговор. Скоро я осмелел и спросил, в чем цель моего визита. Человек наконец улыбнулся, надел темные очки. А потом сказал, что знает, я провожу научные опыты буквально на коленке, как кустарь-самоучка, но он готов помочь мне. Он откроет мне царские возможности, и заветную дверь тоже, «эта дверь находится тут», сказал он и показал на темную штору за своей спиной.
— Ты сможешь взять столько золота, сколько поместится в карманах твоего нового пиджака, как в хорошей народной сказке. Если не хватит и слитки закончатся, просто позвони моему помощнику — тебя допустят к двери снова.
Я чуть не задохнулся от счастья, стал благодарить и уверял, что готов расписаться на любых бланках, на любых кредитных договорах. Но он остановил меня. Он вытянул вперед руку, чтобы я замолчал. Потом дал знак охраннику удалиться, придвинулся ближе и прошептал:
— Только одно условие — как только встретишь человека с настоящим золотым сердцем, а не выращенным как огурец в дешевой банке, ты отдашь его мне. Ты посадишь это сердце в мою грудь, как цветок в благодарную землю. Донора жаль, конечно. Но жизнь короля для страны важней, надеюсь, ты понимаешь.
* * *
Через пару лет в мой кабинет вошла женщина с трехлетней дочкой.
–– Какая проблема? — спросил я, не поднимая глаз, дописывая что-то в медицинский блокнот. Женщина сказала, что ее дочка слишком доверчива, она всех знакомых и чужих обнимает и целует в нос. Я осмотрел девочку, изучил ее карту. Что-то было не так. В темной соседней комнате я сделал исследование груди через просвечивающий аппарат и увидел, как материя внутри светилась. У девочки золотое сердце. С таким можно жить, радоваться цветочкам и совсем не огорчаться тому, как мир устроен. Я уже знал, как он устроен, и мне не нравилось это знание. Ван Гог отрезал себе ухо, когда состарился. Стефан Цвейг и Хемингуэй решили, что лучшие романы они уже написали, и решили уйти без помощи войны, болезни или несчастного случая. А сердце из золота мягкое, оно может биться хоть триста лет, правда, только в идеальных, если можно так выразиться — в нечеловеческих условиях. Если быть в изоляции и не выходить из комнаты. Тогда я предложил встроить в золото немного железа. С ним сердце станет крепче и подешевеет.
О моей докторской диссертации и возможности жить со сплавом в сердце лет двести уже писали в электронных газетах. К моим услугам прибегали очень богатые люди, арабские шейхи, короли, принцы. Обычные люди не имели ни средств, ни надежды.
— Ваша дочь ничего не потеряет, — сказал я, — наоборот, обретет шанс, ведь жить с таким сердцем — все равно что гулять в бриллиантах Графф по бедной индийской улице.
Она спросила, как это работает. Я объяснил, что при сильном землетрясении из кирпичных стен вылетят кирпичи, поэтому у строителей есть два варианта — стены льют из бетона или армируют. Женщина шепнула — хорошо, у нас ведь нет выхода. Я сказал, что выход всегда есть, и впечатал данные ребенка в операционный график, компьютер посчитал параметры и размер детского организма и выдал результат. Я прочел его и сказал:
— Только через семь лет. Сердцу нужно созреть.
Женщина переспросила под маской, скрывающей нижнюю часть лица:
— Семь лет?
— Раньше не получится.
Женщина неловко вынула из кармана мятый конверт и положила его на стол.
Я спросил:
— Что это?
— Сказали, без денег не сделают.
— Сделают. Я и сделаю.
— Да, но сказали… — опять начала женщина.
— Операция бесплатная.
— Возьмите, пожалуйста.
— У вас деньги лишние? — краем глаза вижу ее сапоги на тонкой, почти картонной подошве.
— Нет, — сказала она.
Она устало опустилась на стул и сняла маску. Когда-то у Меллы были глаза, как глубокое озеро. Но сейчас берег обмелел и зарос камышом. Куда делись гладкая кожа, нарядное платье и свежий румянец. Наверное, каждый день смотрит новости о войне.
— Мелла? — спросил я, не зная, что сказать.
— Я сильно изменилась?
— Нет, совсем нет.
Взгляд снова упал на тонкие сапоги. Мелла заметила взгляд и сказала, что в холодильнике пусто, и она не смогла утром сходить за молоком, поэтому сделала кашу на воде. Я сказал, что, если буду жив, то через семь лет у девочки будет другое сердце. Оно поможет ей выжить в этом безумном мире.
Мелла поблагодарила. Стала одевать дочку. Меня удивило, как девочка хмурит брови, когда разговаривает с игрушкой. Точно так же я хмурился на детских фотографиях, но мне не хотелось обдумывать причины этого удивительного сходства. Я записал на бланке свой телефон и спросил электронный адрес, чтобы выслать нужную информацию и список анализов, которые нужно сдать.
Они ушли. А через месяц мне написала в вотсап незнакомая женщина, она сказала, что ее сестра умирает. Сестру зовут Мелла. Я спросил куда прийти, чтобы попрощаться, женщина написала в мессенджер адрес с двумя ошибками. Наверное, тоже артистка, подумал я.
Это был дом на краю города, в каком-то блеклом районе с окнами, похожими на птичьи клетки. Я поднялся по темной лестнице на второй этаж, и ни одна лампочка не загорелась при виде моей фигуры. В подъезде пахло дешевым супом, мертвыми жуками и застрявшим в створках окна дохлым воробьем. Дверь открыла женщина с подозрительными глазами и сеткой морщин на щеках, при этом она была удивительно похожа на Меллу.
Сестра провела меня в небольшую старую комнату. Там лежала Мелла. Я подошел к ней. Я никогда не знал, что надо говорить уходящим, и еще меньше был уверен, какие нужны слова родственникам умерших. Успокоить — там лучше? Они бы не поверили.
В комнату зашел мятый мужчина. Сказал, что он брат Меллы. И еще сказал сестре — я возьму ее дочку. Сестра зашипела:
— Опекуном буду я!
— У тебя своих сопляков трое!
Мне показалось, что Мелла подозвала меня к себе. Я склонился над кроватью, и она сказала неслышно сухими губами — забери ее, она ведь...
Через два дня я предложил на похоронах Меллы — отдайте девочку, а квартиру оставьте себе. Я напишу отказную. Брат с сестрой согласились после пары часов нудного торга. Заплатил им немного денег и написал отказ от квартиры. В конце добавил три слова. «Претензий не имею».
* * *
Девочка стала жить с няней в квартире, которую я для нее купил. Няня читала ей сказки про белых лебедей и добрых королей. И учила играть в шахматы. Девочка была маленькой, поэтому садилась с ногами на шахматный стол и смотрела на фигуры с клетками сверху вниз. Двигала слонов по косой, как научила ее няня, и выучилась рубить пешек на проходе. Читал где-то, что Роберт Фишер играл сам с собой, когда был маленьким, делал ход за белых, потом переходил на другую сторону и делал ответный ход за черных. Так все играют, хоть и не догадываются об этом. Сегодня на стороне зла, завтра на стороне добра. Кто победит, интересно? Если хочешь обыграть самого себя, играй в шахматы.
По правде говоря, я уверен, что эта игра нужна не только детям и пенсионерам в парках. И не для того, чтобы коротать время и тренировать мозг, а чтобы планировать хотя бы на десять ходов вперед и видеть ловушки. Учиться делить слова политиков на два, чтобы не перепутать в темноте белое с черным, а черное с белым. Люди так часто делают, каждый по своим причинам. Не люблю политиков, и людей тоже не люблю. Я их спасаю не из гуманности, а из желания узнать, как все устроено. Мне интересно, когда и кем будет закончена эта партия. Кто ее начал, тоже неизвестно.
Есть фраза, не помню кто ее сказал, «я ненавижу людей, но люблю человека». Считаю, что при создании благоприятных условий любой «хороший» способен совершить подлость. Как брат и сестра Меллы. И как я когда-то. Старики говорят, что ошибки делают от молодости. Бедные думают, что низость растет в домах богатых. Богатые верят, что преступления поднимаются из нищеты.
Конечно, я не был романтиком. Перед покупкой квартиры девочке я сдал генетический тест, получил результат, но так и не открыл его. Там будет ноль или один. Или ничья. Отец, подлец или дурак. Я боялся узнать, что меня надули, и боялся стать отцом создания, сердце которого я обещал королю».
— Неизвестно какая правда расстроила бы меня больше, — закончил кардиолог, допив свой темный Хайнекен.
Потом встал, надел пальто и вышел из рюмочной. Есть такая порода людей, они резко входят в твою жизнь и так же резко из нее выходят. Откровенничают с незнакомцами о вещах, которые нельзя вспомнить, не покраснев.
Кардиолог был из этого ряда. Умный, как змей, талантливый, не умеющий любить.
* * *
Таким было наше знакомство. Придя домой, я позвонил тебе, чтобы сказать, что пишу новую книгу. На следующий день, когда на улице зажглись фонари, то есть в семь часов вечера, в мою дверь позвонили. Это был ты. С тебя начнется моя история.
Бланк удивился.
— Откуда ты знал, что я приду вовремя? Ведь первая страница была написана до моего прихода.
— Ты ведь не Фишер.
— Если бы моя фамилия была Фишер, я бы тоже опаздывал.
— Тогда отвечу тем же. Если бы я мог писать эти абзацы, я бы здесь не был.
— А кто же их пишет? Разве не ты?
— Нет. Какой-то веселый шахматист играет за нас эту партию.
Мы помолчали, отвлеченные пивом. Потом Бланк вспомнил:
— Знаешь, что сказал Фишер, когда умирал? Ничто не лечит лучше человеческого тепла.
К чему сосед это сказал? Я открыл барный шкаф, достал пятую бутылку холодного пива. Налил Бланку. И продолжил читать.
* * *
Кардиолога я больше не видел. И некогда было его вспоминать, пока не случилось жить в маленьком арендованном доме на краю города. Я писал там серию рассказов.
И каждый день видел, как незнакомая девочка гуляет во дворе с рюкзаком и белым зайцем за спиной. Ей было десять, она сама это сказала, когда я подарил ей зонтик. Иногда она заходила ко мне посмотреть фотографии, развешанные на стенах.
Черно-белые фотографии — мое хобби. Такие фотографии репортеры снимали во время войны, когда цветной мир в пленку еще не пришел. Я не раз думал об этом — почему так, ведь цветные снимки появились еще в 1861 году. Потом понял — это логично, ведь на войне все делится на два. День и ночь, белое и черное, добро и зло. Нельзя занять нейтральную серую, всех устраивающую позицию. Солдат, пришедший с войны, скажет, что не стрелял в людей, а был музыкантом, но ему не поверят. Он снова скажет — я был на войне музыкантом, но ему не поверят. Тогда он напишет симфонию звуков, которые хочет забыть. А писатель, когда вернется с войны, напишет сказку или сразу несколько сказок, потому что писать о боли, пока она живет в раненых, страшно.
В тот вечер я расставил источники света по углам комнаты и установил штатив. Свет падал на игрушки и создавал за ними серую тень на стене. Я начал фотографировать, вспышка работала выстрелами. Бык, обезьяна, крокодил — по очереди. Когда съемка закончилась и я включил верхний свет, девочка подошла к крокодилу, погладила по зеленому бугристому уху и спросила:
— Как думаешь, он живой?
— Нет, — сказал я, но поправился, когда увидел глаза девочки.
— Ладно, — согласился я, — он живой.
— Да, — кивнула девочка, — все живые.
— Возьми его себе.
— У меня дома есть фрезии.
— Крокодилы просто обожают фрезии.
Прошло восемь лет. Я встретил ее в метро. Она стала похожа на всех девушек мира — смуглая, глазастая. С тонкой талией и крепкими икрами. Такими могут быть испанки, итальянки, турчанки и индианки. Везде ее могли бы принять за свою. Я спросил, где черный рюкзак, но она равнодушно пожала плечами. А когда я пришел домой, то какая-то женщина позвонила на домашний телефон, уточнила фамилию и сухим голосом, каким объявляют отправление поезда на вокзале, сообщила — вам посылка. Я сходил на почту, она в двух кварталах от моего дома. Расписался в бланке и принес домой пакет весом в триста граммов, заклеенный скотчем. Сверху девичьей рукой написан адрес отправителя:
Море. Остров. Лодка номер 32.
Внутри пакета я нашел высохший цветок фрезии. Тогда я вспомнил о девушке в метро. В руке она держала сумочку из крокодила.
* * *
Бланк кивнул, потушил сигару, встал с кресла, и я предложил сходить в кафе поужинать. Мы ушли в кафе, на столе осталась тетрадь. Я в ней перед уходом кое-что поправил. Название «Новая звезда» было несколько раз зачеркнуто. Позже я написал новый рассказ.
* * *
Зажглась лампочка на холодильнике, Дая подошла к дверце, открыла ее. На полке с молоком появилась чашка малины. Слева в стеклянной прямоугольной тарелке блестел пятнышками жира холодец.
— А где сырники? — спросила Дая, и лампочка замигала, Дая закрыла дверцу и пошла одеваться, чтобы сходить за хлебом.
О булочках она не спрашивала, потому что двухметровый агрегат снова поставит на полку зерновой хлеб, а ей сегодня хотелось булочку с изюмом и сходить за ней самой.
Дая вышла в коридор и нажала кнопку, зеленый лифт ждал ее, как обычно. Вообще, все в квартире было давно кем-то устроено и продумано: холодильник наполнялся через пять минут после заказа сырников, пол пылесосился — пыль улетала в тонкие и почти невидимые решетки по периметру комнат.
Лифт приехал. Двери открылись, и Дая вышла на улицу. Спустилась по ступенькам и отворила дверь в хлебный магазин, который, как и все остальное или почти все, был встроен в дом, где она жила на последнем этаже. Самый последний этаж, ничего особенного.
Ей нравился запах свежей выпечки, это не то что брать из хлебницы готовое. Дая любила неожиданности, если в квартире вдруг утром из крана не бежала вода, а это было всего два раза в жизни, ей казалось, что сейчас вслед за поломанным краном произойдет нечто значительное, вырванное из контекста привычного будничного колеса.
Тогда придется вызвать сантехника, ждать его, а не делать уроки. С учебой Дая была на «вы», кроме астрономии с математикой ей мало что нравилось. Она писала «арбита», вместо «орбита», а в слове «соблазн» ставила ударение на первый слог. Ничего страшного, если хорошенько подумать.
По вызову оба раза пришел человек в рубашке и галстуке, он уверенно заменил какую-то штучку в кране, но не был похож на сантехника, скорее на тех, кто охраняет короля. Дая видела похожих людей в ютубе — они носили одинаковые короткие стрижки, строгие плечистые костюмы и ходили в паре почтительных шагов позади главного человека страны. Когда лил дождь, они носили за ним зонт. Странно, но король будто был знаком Дае, будто она видела его где-то. Однажды она спросила учителя математики — а где живет король? Учитель сказал — не надо таких вопросов, девочка, нас это не касается. Когда тот же вопрос Дая задала училке французского, та быстро заморгала и предложила закончить урок, потому что испортилась связь.
Все уроки Дая делала в интернете, а когда ей исполнилось пятнадцать, пришло письмо на почту с пометкой «важное». В нем человек с именем Артур Грей просил быть осторожной и как можно реже бывать на улице, в городе стало неспокойно, объяснял господин Грей и лучше не выходить без веской причины из дома.
«Это только до тех пор, пока тебе не исполнится шестнадцать лет», объяснил, ничего на самом деле не объяснив, Артур Грей. Кто он такой, Дая толком не знала, вообще ничего о нем, кроме того, что, кажется, он кардиолог, специализируется на патологиях сердца и живет в городе с неспокойным названием Солнечный. На карте Солнечный выглядит маленьким синим пятном, и почему-то Дая доктору верила, хотя ни разу не видела его лица, только подпись «А.Г». Красивая большая буква «А» с завитком слева и буква «Г» с таким же волнистым хвостиком наверху. Этот человек общался с ней сухим языком формального письма без лишних прилагательных, с помощью только глаголов и существительных, с жирными точками в конце предложений.
Он еще раньше присылал Дае подарки — фарфоровую куклу, сережки с бирюзой в день рождения, а девятнадцатого ноября курьер приносил каждый год коробку фрезий. Они не помещались в стеклянную вазу, так их было много. Разноцветные. С большими цветками и маленькими.
Дая посмотрела в Википедии — оказалось, фрезии родом из Африки, и это ни о чем не говорило и не добавляло ни грамма в разгадку — что такое девятнадцатое ноября, почему Артур Грей присылал ей именно эти цветы, было непонятно, как и многое в жизни Даи. Так много вопросов и так мало на них ответов. Но, может, все прояснится, когда мне исполнится шестнадцать, спрашивала у зеркала Дая, что-то должно скоро произойти, не может загадка быть вечной. И вот случилось — первого декабря на почту пришло письмо. Перед ним отключился свет, урок астрономии прервался, компьютер погас. Когда свет появился снова, на экране уже горел красный флажок — вам письмо. Дая нажала мышку и открыла послание, там было:
Добрый день, дорогая Дая!
Лучшая в мире клиника по искусственным сердцам хочет сообщить вам хорошую новость, даже очень хорошую новость — мы изменим вам сердце. У вас оно с серьезным дефектом, оно золотое, но мы готовы сделать его работоспособным и почти что живым. Процедуру проведем седьмого декабря, но вы должны приехать за день до нее. Билет на ваше имя прилагается. В аэропорту вас встретит водитель с табличкой «Daya» и отвезет по адресу.
Предупреждение:
В дорогу нужно надеть тонкую рубашку из специальной фольги — чтобы не звенеть на сканере, это важно. Берегите себя и не пейте холодное. Рубашка придет очень скоро.
Искренне ваша,
Секретарь доктора Грея.
Город Солнечный,
1 декабря этого года
Дая закрыла письмо и посмотрела на скрипнувшую входную дверь, тут в дымоходе камина что-то ухнуло и стукнулось об рыжую огнеупорную плитку. Дая пошла смотреть, что это — на керамической плитке белел бумажный пакет, обернутый два раза золотистым скотчем. Внутри лежала рубашка без рукавов из тонкой серебристой фольги и почти не шуршала, когда Дая потрогала ее пальцем. Новые технологии, подумала Дая и надела жилетку, которую клиника почему-то называет рубашкой. Сердца не было под ней слышно.
Но почему Грей сам не написал ей две строчки, а отправил письмо через свою секретаршу? Скоро седьмое декабря, мой день рождения, и в этот день мне хотят поменять сердце, а что будет потом?
В ютубе показывали новости о непривычно холодной зиме, успешном завершении войны и скором посещении королем Солнечного города. Блондинистая диктор с синими ресницами сообщила, что король пробудет в городе с официальным визитом до двенадцатого декабря. Потом вернется в родной подземный дворец и встретит Новый год там. Это будет последний визит в этом году, все следующие поездки запланированы на февраль следующего. За окном тихо и загадочно кружился снег. Странно, подумала Дая.
Она отворила дверь в булочную на минус первом этаже, там уже стояла змейка очереди из соседей, они ждали свежие булки для завтрака и разговаривали, как всегда, о погоде:
— Кажется, снег пошел.
— А мне показалось, он уже тает.
— Кто-нибудь видел короля?
— А что с ним?
— Нет, никто. Его никто никогда не видел.
— Говорят, король сделан из картона.
— Не может быть, как он мог бы править страной?
— Осторожно. Видите, замигали лампочки на потолке? Это первое предупреждение.
— Наш прекрасный король самый лучший в мире человек.
— Хорошо, но зачем жить в подземном дворце, там же нет света?
— А ему не нужен свет, он сам свет. Если бы его не было, не было бы нас.
— Какие глупости, мы есть независимо от воли одного человека.
— Сначала появился король, а потом появились все мы.
— Ой.
— Что?
— Ничего, почудилось.
Дая купила три булочки с изюмом и сахарной глазурью и вернулась домой.
Когда заходила в квартиру, на сотовый пришло странное сообщение с незнакомого номера.
Я уже рядом
* * *
Все электронные газеты последнюю неделю твердят об одном и том же — золото в этом году подорожало настолько, что если взять торт с большой тарелки, разрезать его на пять частей и убрать три куска в сторону — то останется торт до подорожания.
Так говорят заголовки толстых финансовых журналов, об этом кричат дикторы в телевизоре и об этом услышала по радио Дая, когда одевалась в аэропорт намного раньше, чем нужно: она очень волновалась, пропустят ли ее теперь в самолет. Ведь золото может звенеть, и полицейские могут захотеть составить акт о незаконном перевозе металла через границу.
Об инциденте раструбят спутниковые каналы — рядом с темами про войну, взрыв в австралийской катакомбе, инвестиции Билла Гейтса в убийства детей ради эликсира молодости и пользу теплого подшерстка монгольских коз.
На сотовый снова пришло сообщение — городские власти приглашали жителей на центральную площадь. Там должен был состояться какой-то хороший праздник вместе с самим мэром города.
Хоть бы не зазвенеть, думала Дая, застегивая пальто. Она собралась выйти из дома как можно раньше, все-таки первый самолет. Но за окном послышался странный звук, будто большая птица села на подоконник. И Дая вспомнила о зубной щетке, забытой в ванной. Она сняла пальто и пошла на цыпочках в ванную — там под зеркалом стояла в стакане зубная щетка, но сейчас в нем ничего нет, стакан пуст. А щетку держит в руке юный мальчик, вполне обычный, если не считать того, как он тут появился. К тому же слишком красивый, чтобы смотреть слишком долго — хоть впереди уйма времени, можно опоздать в аэропорт.
— Как интересно, что вы тут сидите, — начала было Дая, но мальчик протянул ей зубную щетку так, будто это был цветок.
— Спасибо, — сказала девочка и принялась запихивать щетку в нейлоновый рюкзак.
Мальчик вежливый и какой-то нездешний. Будто спустился с облака на воздушном шарике. А у нее через пять часов самолет и, может, даже объяснения с людьми, которые вряд ли поймут, как можно родиться с ненормальным сердцем. Сотовый звякнул, и на экране вспыхнуло сообщение:
Внимание! Стоимость золота подскочила на черном рынке в сто раз.
Дая вложила телефон в карман и посмотрела на мальчика.
— Как тебя зовут?
— Андрюс.
— А меня Дая.
— Извини, что влетел без спроса, –– он улыбнулся какой-то чистой светлой улыбкой.
— Ну что ты! У меня еще куча времени. Может, слетаем на площадь?
Они приземлились на брусчатку старого города, поправили волосы и сели за круглый столик уличного кафе. Андрюс попросил официанта принести чай и пирожные с сыром.
— Ты ангел?
— Кто?
–– Посланник?
— Нет, я просто Андрюс. Все хорошее, что случится теперь с тобой — это я. Если бабочка влетела в окно или много изюма в булке — это все я.
— А почему ты такой?
— Какой?
— Почти прозрачный. Я вижу через тебя дерево и даже пролетевшую птицу.
— Не знаю. Когда в городе началась стрельба, мы бежали с братом по улице, он держал меня за руку. Я видел пятна крови на одежде падающих людей. На собаке. Потом увидел ботинок, он лежал один, будто у него никогда не было хозяина. Я видел женскую сумку возле ботинка. Но брат сказал, что надо бежать быстрее. Мы понеслись по ступенькам лестницы, раньше я каждый день ходил по ней в школу. Теперь это другая лестница — она стала короче, и перила скрючились, как ветки у обгоревшего дерева. А потом я упал.
— И умер?
— Нет, что ты. Брат меня звал, тряс за плечи, а я смотрел на него, слышал и не мог ничего ответить. Я хотел бы успокоить — не волнуйся. У меня все хорошо. Но он вдруг так громко закричал, потом встал и медленно пошел, не выбирая путь, не прячась от больших белых капсул, летающих над нами. Он упал через минуту после меня.
Они выпили чай и пошли на площадь. Там электрики лазили по рождественской елке и увешивали острые ветки гирляндами лампочек. Одна лампочка разбилась, в снег воткнулись разноцветные осколки и тут же с белым цветом слились. К осколкам подошел дворник в черном фартуке и собрал остатки лампочки в плотный пластиковый мешок. Люди еще собирались на площади вокруг статуи Свободы, когда колокола заиграли гимн, и патриотичные горожане с высоких ступенек стали читать оды, белые стихи и сонеты великому королю.
— Ох-хо, все хотят попасть на звезду, — сказала бабушка с сеткой картошки.
— Куда? — переспросила Дая.
— На звезду, — вздохнул худой мужчина в куцем пальто.
— Зачем?
— Говорят, там пьют шампанское и все время обнимаются, — подул ветер, и бабушка с сеткой поежилась.
— Почему?
— Потому что там много апельсинов.
Снова заиграл гимн города. На ступеньки перед Свободой поднялся толстенький человечек в круглых очках и сказал в микрофон:
— Тихо, господа! Прошу не толкаться, места на звезде всем хватит. Итак. Наверху сейчас делают новые народные площадки для гольфа и сажают новые апельсиновые деревья. Посередине звезды уже возвели прекрасный дворец из пуленепробиваемого стекла и останков американского корабля. Дворец олицетворяет собой победу силы над слабостью, вечности — над временем, мэра нашего города — над бедностью. Эта открытая недавно звезда принадлежит всем счастливым гражданам, потому что мэр города подарил ее совсем простым людям — сантехникам, грузчикам, плотникам и кухаркам. Они смогут подлетать к звезде раз в год, чтобы наслаждаться видом на город днем, а вечером можно вернуться обратно. И кстати, господа. Синоптики только что сообщили — на звезде стоит безветренная погода, с нее хорошо видно нас и другие, гораздо более отсталые города.
После выступления толстого человечка заиграла веселая музыка, и в середину площади выбежал одноногий танцор. Он стал исполнять танец раненого солдата. Он крутился на одной ножке, ловко уворачивался от воображаемых пуль и приседал, помогая себе толстой облезлой палкой, оказавшейся костылем. Медаль на его груди болталась туда-сюда. Он весело улыбался и все время смахивал пот со лба.
Человек в круглых очках поморщился. Он повернулся к мужчине в военной каске.
— Отправьте солдата в тюрьму.
— Извините? — переспросил мужчина в каске.
— Я тихо сказал?
— Нет, господин генерал.
— Сегодня праздник, а он смущает народ ассоциациями.
— Но он хорошо танцевал, господин генерал. Лучше двуногих. Он отличный танцор.
— Пусть танцует в камере.
— С преступниками, мой генерал?
— Да.
— Но он же солдат и не виноват, госпо…
Мужчина в каске не договорил. Генерал повернулся к нему спиной, а на сцену стали выходить заслуженные поэты и писатели, чтобы прочесть и пропеть только что рожденные строчки о визите короля в Солнечный город.
Дая вела взглядом одноногого солдата, он ковылял, опираясь на палку в сторону липовой аллеи, когда его взяли под руки какие-то тихие люди.
— Возьмите орешки девушке!
Крикнули совсем рядом. Андрюс повернулся к продавцу, подъехавшему только что с тележкой сладостей. И в это время кто-то тихо втолкнул Даю в белую капсулу, похожую на яйцо, дверцы аппарата бесшумно сдвинулись, а на площади заиграли Waltz № 2 Шостаковича. Капсула, подражая ритму вальса, взлетела над площадью зигзагами и плавно воткнулась в проем стены стоящего неподалеку дома. Белые дверцы раздвинулись, и Дая оказалась в комнате с прозрачным стеклянным полом, под ним изгибались синие водоросли, и злобная барракуда неслышно открыла зубастую пасть. Девочка ойкнула и подняла от пола глаза.
Перед ней сидел смуглый красивый мужчина лет сорока.
— Здравствуй. Проходи, садись, — сказал мужчина, не вставая со стула.
Дае от волнения показалось — «не бойся, садись». Она села.
Мужчина спросил после паузы:
— В пакете с рубашкой было два билета. О втором билете никто не знает, даже мой секретарь. Ты можешь выбрать. Еще не поздно.
— Я хочу играть белыми, — сказала Дая и подумала, что Андрюс еще ждет со сладкими орешками на площади. И снова посмотрела под ноги — со дна воды на нее глядела жаба, похожая на отвратительную каплю чего-то бурого и скользкого.
— Как вы похожи.
— С кем? — испугалась Дая.
— Ничего. Все будет хорошо.
— Можно мне домой? Там рюкзак.
Мужчина встал и, не сказав больше ни слова, нажал кнопку на пульте.
— Я здесь, — откликнулся голос Андрюса.
Дая обернулась, мальчик стоял в широком проеме окна.
Девочка протянула мальчику руку, и они полетели в ее квартиру. Там она взяла рюкзак и посмотрела на Андрюса. Он тихо улыбнулся, пошел к балкону и шагнул с перил куда-то вверх, по невидимой лестнице. Дая выбежала на балкон — внизу стояло такси. Она посмотрела в небо — там уже никого не было.
* * *
Когда объявили посадку, она поправила рюкзак и пошла в туалет чистить зубы. Пусть будет свежее дыхание, когда задержат, — думала Дая. Сердце стучало, а защитный жилет стал отзываться на этот стук. Если все пойдет не так или таможенник выхватит взглядом из очереди к сканеру — нужно повернуть назад и уехать отсюда прочь. Откуда Андрюс узнал обо мне, интересно. Ведь у меня даже имени нет на входной двери, только шифрованные коды и цифры.
Она нашла в аэропорту кафе и позавтракала там — заказала куриный суп, и ела его пластиковой ложкой из такой же пластиковой тарелки. Официант сказал — других ложек нет, вы разве не знаете. Особое положение, металл запрещен, — добавила кассир и вздохнула.
Дае легкая ложка понравилась. Потом она съела салат из редиса и огурцов невесомой вилкой. И подумала: ее сейчас проверят на оружие, оно может быть везде — в кармане, на поясе или в ботиночном каблуке. А когда ищут оружие, то найдут и золото. Тогда начнется расследование — Даю возьмут в лабораторию и станут рассматривать при свете яркой лампы под лупой. Потом им станет интересно, тонет ли металлическое сердце в воде. Действительно, можно ли мне плавать? — подумала она.
Когда Дая проходила через сканер, сердце стучало так, что таможенник уставился на Даю, потом перевел взгляд на сканер и нахмурил брови:
— Вы заполнили декларацию на провоз металла?
— Нет.
— Но у вас что-то звенит.
— У меня золотое сердце, — сказала Дая и посмотрела на табло с указанием гейта.
Таможенник осмотрел рюкзак девочки, потряс зайца за уши, потом перевернул его вниз головой и потряс за ноги, когда из мягкого тела ничего не выпало, он хмуро сказал:
— В домах простых граждан света нет, а она — посмотри-ка.
Сзади в очереди заворчали один за другим возмущенные ожиданием сограждане:
— Родилась, тоже мне.
— Тем, у кого золото внутри, место в музее.
— Или в цирке.
— Тут люди вообще-то стоят.
— Мы уже месяц не спали.
— Если кому станет плохо — воду принесут или укол сделают. А с этим роботом что делать?
— Вообще-то с таким сердцем летать неприлично.
Только гражданин в мятой фетровой шляпе ухмыльнулся:
— Тише вы. Золотце летит.
Дая хотела сказать «извини», но договорить «те» не успела. Ее уже повели в конец коридора. В комнате, огороженной плотной черной шторой, сидела женщина с широкими плечами, мелкими щелками вместо глаз и короткой стрижкой. Наверное, чтобы лучше видеть контрабандистов, но не показать интереса, подумала Дая. Полицейский протянул протокол задержания и привычно сложил руки за спиной.
«Девочка задержана ввиду обнаружения золотого слитка в том месте, где находится сердце», — прочла таможенница и уставилась на Даю. Девочке показалось, что два рентгеновских луча прошли сквозь тело.
— Так-так, — сказала женщина. От этих слов стакан на столе зашатался, упал, но не разбился. Начальница пнула стакан в угол и спросила:
— Ты кто?
— Не знаю, — ответила Дая.
— Тогда откуда у тебя такое сердце?
— Наверное, я с ним родилась.
— Не морочь голову. Подумаешь, из золота. Мы тут чего только не видали.
— Тогда можно я пойду? У меня самолет.
— Посмотрите на нее, — сказала, неизвестно к кому обращаясь, начальница, и продолжила допрос, — не строй из себя важную фифу. Золото в груди имеет право носить только один человек на земле — наш дорогой король. А ты ведь не его дочь, надеюсь?
— Я тоже на это надеюсь.
— Сколько тебе лет?
— Шестнадцать почти.
— Хм.
Зазвонил один из трех телефонов на столе, тот, что с табличкой «спецсвязь». Женщина сняла трубку и выслушала приказ, наверное, это был приказ, потому что ее фигура сразу стала тоньше и вытянулась к потолку.
— Отлично! Будет сделано!
Женщина бросила трубку, побрызгала водой из поднятого с пола стакана себе в лицо. И вдруг вся сгорбилась, снова стала короче.
— Сегодня меня застрелят на мосту, когда я буду гулять с собакой. Если нужна победа, чихать на пешек, таких, как я.
— Почему?
— Такое правило. У нас нет выбора. Вы ведь играли в шахматы?
— Да, — ответила Дая.
Ее удивило прошедшее число в слове «играли».
— Так вот. Мы не знаем, о чем думает король, когда жертвует пешки, но ему видна вся доска, этим стратег отличается от любителя. Он думает за тех и других. Пока мы сидим по одну сторону доски и знаем только одну ничтожную правду, потому что ограничены положением своего стула, мастер видит позицию в целом. Мы рядом с ним муравьи. Ползаем по росписи на потолке храма и не видим замысел. Слышим музыку, но не знаем нот.
Таможенница торжественным жестом поправила стрижку. Потом встала, выпрямила спину и отдернула шторку:
— Идите, ваша светлость. Машина подана, ваша светлость.
Когда самолет поднялся выше ватных облаков, Дая уснула.
* * *
Ей приснился сон. В нем пахло жженой травой и дымом. Мужчина в зеленом противогазе кивнул Дае на стол с круглой блестящей бомбой и заявил:
— А на днях я поменял местами сердце старика и мальчика, старик теперь прыгает на одной ножке, а мальчик пишет мемуары.
— О чем он пишет, если он мальчик?
— О том, что ему сказала девочка на качелях.
— А что она сказала?
— Какой ты смешной, она сказала. Мальчик, а мемуары пишешь.
— Зачем он их пишет?
— Хочет вернуться на качели.
— А почему прыгает старик?
— Он пришел на качели, а девочка оттуда уже ушла.
— Тогда зачем прыгать. Можно просто ходить. Ладно, я пошла.
Девочка подошла к двери, к ней подлетела мохнатая бабочка. Она заглянула в глаза, и Дая проснулась.
* * *
Бланк взял из вазы яблоко.
— Она гуляла во дворе каждый день, даже когда белый туман спускался до первых этажей, — сказал я.
— Мы тоже гуляли в туман, еще пацанами, — отозвался Бланк и второй раз откусил яблоко. — Собирали червей в банку из-под халвы. И ловили лягушек в арыках. Одну забили камнями, хотели посмотреть, такая ли она зеленая внутри, какой кажется снаружи. Я до сих пор помню ее — красную, лежащую на мокрой траве. Кажется, нам было лет десять, так же как девочке, которую ты придумал.
— Почему ты уверен, что я ее придумал?
— Потому что мы с коллегами ездили на рыбалку ловить форель. И детей взяли с собой. Одна коллега зашла за мощное дерево и стала глушить рыбу камнем по голове. Она спряталась за дерево специально, чтобы не травмировать пятилетнюю дочку. А та вдруг выбежала откуда-то с острым камешком и сама стукнула рыбку по голове. Она взяла пример с мамы. Некоторые сказки даже взрослым страшно читать.
Я молчал, глядя в окно. Потом продолжил:
— В другой раз кружил теплый февральский снег. Дая стояла у подъезда, в руке у нее был бумажный пакет с теплой, пахнущей молоком булкой. Так вот, мы любовались на снег, когда вдруг что-то упало на козырек. Дая ойкнула, бросилась в подъезд, выбежала на козырек и что-то с него подняла.
— Камень?
— Нет. Она прижала серый комок к груди и дышала на него, стоя на краю. Я крикнул ей что-то и широко развел руки, надеясь поймать девочку, если она поскользнется. Но она не боялась, будто никогда не падала. Грела комочек ладонями, теплым дыханием. Через пару минут птица ожила, задышала, махнула крыльями и улетела. Когда потом грелись на моей кухне горячим чаем с булкой, Дая сказала:
— Я скоро улечу. Мне нужно кое-что поменять.
— Золотое сердце? — пошутил я.
А она серьезно ответила:
— Да.
Бланк долил себе пива и буркнул:
— Все в детстве отрывали крылья мухам. Просто не все об этом рассказывают.
— Как объяснить тебе, — отозвался я. — В ней была безмятежность. Как в одном далеком утре. Тогда шел дождь, мы бегали босиком по улицам города. Девочка в белом платье, мой лучший друг и я. Пробегали мимо кафешки, мимо кинотеатра и школы. Лежали на деревянных скамейках. Смеялись и разговаривали. Прошло много лет, и такая мелочь как летний дождь, и мы босиком — помнится. Порезанная стеклышком пятка — нет, и была ли она вообще. Не помню. Главное, мы бегали под дождем и не простудились.
Бланк удивленно посмотрел на меня.
* * *
По прилету ее встретил худой спортивный китаец, он держал в руке прямоугольную картонку с написанным от руки именем. Дая хотела бы расспросить китайца о докторе Грее, но на каждый вопрос он только беспомощно улыбался.
По обочинам шоссейной дороги мелькали деревья с высокими фонарями, и через полчаса водитель привез в клинику, оказавшуюся кирпичным особняком с широкими дверями и прозрачной корзинкой для зонтиков. Внутри маленький холл, и почти сразу после шкафов для одежды началась комната ожидания — с цветочными бумажными обоями и шестью зелеными креслами. Над камином тикали белые пластиковые часы в виде домика с круглым отверстием в центре. Когда Дая опустилась в кресло, из отверстия выскочила голова железной птицы и крикнула восемь раз. Блондинка с синими ресницами, будто по команде, принесла девочке мятный лимонад на круглом подносе.
— Распишитесь, пожалуйста, здесь и здесь, — протянула она ручку и два листа.
В договоре была просьба не покидать пределы клиники и не рассказывать никому обо всем, что в ней произойдет. Дая подписала бумагу, взяла стакан с зеленым лимонадом и посмотрела сквозь него на огонь — он стал золотисто-мятным. Когда на дне стакана остался бледный водянистый развод, к Дае подошла брюнетка с бейджиком Nadya, улыбнулась и пригласила пройти с ней в комнату для гостей.
— Хотите еще лимонад? — улыбнулась Nadya. Они поднялись на второй этаж по бетонной лестнице, Дая успела заметить дверь, ведущую на третий этаж.
«Вход запрещен».
На втором этаже Nadya провела ладонью перед штрихкодом на двери палаты. Дверь открылась, жалюзи поднялись, и включился приглушенный свет.
— Вооот мы и дома. Вы какое мыло любите? Есть с розовым маслом, с имбирем и сиренью.
В комнате стояли широкая кровать, комод, стол со стулом, на столе электрический чайник, медный кувшин с водой, два стакана и несколько видов мыл — каждое в льняном мешочке, обернутом мятной бархатной лентой.
— Все равно.
Дая закрыла за Nadya дверь, поставила чайник, включила и выключила телевизор. Посидела немного на жесткой кровати. Открыла окно, внизу стояли охранники с водителями и разговаривали о чем-то интересном. Тогда она вышла в коридор. И услышала, как кто-то быстро поднялся мимо на третий этаж. Она увидела угол чьего-то плаща и поднялась следом за ним. На двери напротив лестницы висела табличка с металлическими буквами. «Artur Grey».
Она прислушалась. Чей-то приятный, показавшийся знакомым голос шепнул:
— Войдите.
Дая удивилась и открыла дверь в комнату — никого, только колыхнулась штора на окне и вернулась в горизонтальную позицию ручка двери. Девочка осмотрелась. На полу серый ковер. Над письменным столом портрет мужчины — в темных очках. Дая повернулась к двери и нажала ручку, чтобы выйти обратно в коридор. Но ручка не двигалась. И выйти не получилось.
Тогда Дая подошла к столу, на нем лежал бланк с названием и адресом клиники — очень секретно. Кто-то так торопился, что забыл важный документ на столе. Дая подняла бланк и на обратной стороне прочла:
«7 декабря
9.00. Замена.
13.00. После завершения в подземном гараже будет стоять специальная машина, куда нужно сопроводить на лифте важный объект.
14.00. Объект необходимо утилизировать. Способ утилизации на усмотрение г-на Грея.
Дая села на ковер, опустила руку. Взгляд прошелся по окну, низким темным шкафам, жалюзи, измерил рост вешалки в углу и вернулся к столу — над ним по-прежнему висел портрет человека в темных очках.
За дверью зашуршало, вошла Nadya.
— Ах, ты здесь. Выпей пилюлю, дорогая.
Дая не ответила, она смотрела на портрет.
Nadya погладила Даю длинным указательным пальцем по плечу:
— Завтра все встанет на свои места, деточка.
* * *
Вечером она выпила без вопросов вторую предложенную пилюлю, и ночь прошла быстро. Утром Nadya зашла в комнату. Блестящие черные волосы гладко собраны в пучок.
— С днем рождения, золотце!
Дая надела протянутый прозрачный балахон с завязками на спине и поднялась за Nadya на третий этаж. Везде по коридору стояли одинаковые люди. Их взгляд упирался в стену, наверное, смотреть на клиентов клиники им было запрещено.
Дая вошла в операционную, сняла балахон и легла на кушетку. Следом зашел маленький мужчина. Nadya смазала сгиб Даиного левого локтя, запахло спиртом.
— Как спали? — спросил маленький. И продолжил, не дожидаясь ответа: — Сейчас мы посмотрим, как реагирует аномальный организм на надрезы. Ваша задача — смотреть в окно и считать листья на дереве.
И Дая стала считать, как можно медленней.
— Раз, два, три…
Она почувствовала, как скальпель вонзается в кожу, слышала, как заскрипела плоть и заметила, как брызнула кровь на маску склонившегося над ней человека. Он взял щипцы и стал закреплять кожу по краям разреза.
«Кожа не должна мешать вынимать мое сердце», — подумала Дая.
Когда она стала терять счет листьям, в операционную вошел смуглый мужчина в белом халате. Он тихо спросил:
— Сколько она насчитала?
Кто-то ответил:
— Шестнадцать.
— Хорошо. Начинаем.
Дае стало страшно, потом ей показалось, что кто-то шепнул совсем близко:
— Я рядом!
Она легко вздохнула и полетела в голубую бездну.
* * *
Наутро кардиолог исчез. Его искали, полиция перевернула дом вверх дном — два этажа, подземный паркинг, но доктора нигде не было. Электронный ящик в его компьютере сгорел, все письма в облаке оказались уничтожены. Вечером в новостях передали, что известный хирург Артур Грей провел последнюю успешную операцию, но так переволновался, что, по всей видимости, покончил с собой. Правда, оставил на столе записку. Блондинистая диктор с синими ресницами зачитала ее прямо в прямом эфире:
«Как много старых деревьев в моем саду. Я решил срубить все — каштан, двухэтажную тую, острые колючие кусты, названия которых я не знаю. Садовник собрал листья с иголками, приехала мусорная машина и забрала остатки ненужного. Я не заметил, как разросся мой сад».
* * *
В Доме приемов светло, торжественно и много важных гостей. Надо надеть платье в пол. Сумочку из крокодиловой кожи придется весь вечер держать в руке, она отлично подходит к золотистому платью. Так, кто же будет?
Дая снова прочла список приглашенных на экране компьютера.
Король
Премьер-министр
Министр экономики
Послы
Генеральные консулы
Два депутата
Главный акционер коммерческого банка.
Их жены.
Андрюса в этом списке, конечно, не было. Его не было в новостях, в близких и далеких дворах, не было вообще нигде. Она пошла в спальню, выбрала и отвесила на стул платье, стала выбирать туфли на полках, когда на балконе зажегся свет.
— Что нового? — улыбнулся Андрюс. В руке он держал бутылку воды.
И безмятежно улыбался, как раньше.
Она хрипло рассмеялась.
— Послушай… тебя долго не было.
И закурила.
— А звезда… Ее отсюда не видно. Так что улетай. Ты ничего не знаешь о жизни здесь.
Андрюс не торопясь допил воду. Достал из-за спины нейлоновый рюкзак и положил на стол:
— Ты, кажется, забыла его в парке.
Белый заяц смотрел из кармашка круглыми удивленными глазками, за левым ухом дрожала тонкая паутинка. Рядом с игрушкой лежал диктофон.
— Что это? — спросила она Андрюса.
— Просили передать.
Дая достала диктофон, нажала кнопку «Пуск».
* * *
Здравствуй, Дая!
Я обещал королю золотое сердце, если когда-нибудь его встречу. А потом забыл об этом. Тогда мне снова позвонил помощник короля. И снова меня повезли в резиденцию. Как мешок картошки. Там провели в темную холодную комнату, и я снова увидел его. Он сказал, что я шут и не держу обещаний. Потом меня долго били, поливали водой и снова били. Потом чем-то оглушили. Кто-то стукнул увесистым по затылку. Комната закружилась. И я потерял сознание. Когда открыл глаза, снова увидел перед собой человека, похожего на короля моей несчастной страны. Он протянул руку для поцелуя. Рука была сморщенной, с коричневыми пятнами. Потом он сказал самым заботливым тоном: «Вы, наверное, голодны?» — и пригласил с ним поужинать. Когда я с трудом, покачиваясь, встал, он спросил, помню ли наш давний разговор.
— Я думал, что это сон, — ответил я.
Мы прошли в большой зал без окон. Вместо светлых проемов по стенам висели огромные картины. На них вздымались волны, и мертвые чайки падали в потемневшее от птичьих тел море.
— Вы любите море? — спросил я.
— Да, ведь у него тоже голубая кровь! — сказал король и заскрипел так, что я не сразу понял, что это был смех.
На вопрос «выпьете?» я попросил чего-нибудь покрепче и влил в себя стакан водки залпом. Потом повар принес жирную кобру, отрезал ей голову и выдавил яд на блюдце. Потом перелил яд в зеленую бутылку, вскрыл кобре грудь и вырезал острым ножом багровое сердце. Король взял сердце кобры артрозными пальцами и положил себе в рот. Мне показалось, это мое сердце бьется в моем собственном горле, мне стало трудно дышать.
Я сказал, что согласен. Но пока организму нужно принять нужную кондицию, если хотим получить отличный результат. Я сказал:
— Рекомендую не торопиться и позволить девочке прожить еще немного, до ее шестнадцатилетия. Все это время она будет very important person, очень ценным объектом, временным инкубатором для короля. Ей должна быть куплена светлая квартира, встроенная умная техника, чтобы девочка могла иметь все, что угодно, не выходя из дома. Что еще? Обучение должно быть дистанционным, учителя самые лучшие, а еда самая вкусная. Девочка должна радоваться каждой весне. Особенно пятнадцатой, ведь шестнадцатую она не успеет встретить.
Король пристально смотрел на меня.
Я добавил:
— Если нужна жертва, пусть будет жертва.
И еще сказал:
— Благодарю за шанс быть полезным стране и вечному королю.
Он кивнул. С тех пор ты все время была под наблюдением. Я тоже. За мной стали везде ходить какие-то люди с незаметной внешностью, а возле подъезда дежурили незаметные машины. И после той ночи ко мне стали проситься на прием самые известные люди, они хотели купить себе вечность. Я делал им уколы за сумасшедшие деньги, и они уходили, еще более равнодушные к миру и еще больше заинтересованные в войне. Свое состояние многие из них заработали в спокойное время, но теперь они стали подумывать о том, как заработать на другом и совсем противоположном. Они отлично усвоили правило — сильный тот, кто не боится быть и тем и другим. Черным и белым. Кто умеет играть на обеих сторонах доски.
А я смог купить небольшой остров. Я всегда мечтал иметь возможность когда-нибудь улететь туда, где меня никто не найдет. Чтобы стать вечным, нужно стать металлическим, я понял это ясно тогда. Нужно стать похожим на крепкий сплав. И перестать жалеть тех, кто сам во всем виноват. И в своей несчастной судьбе, и в том, что дети отдали их в престарелый дом. Надо было чаще читать детям сказки, думал я.
Только с войной я не был согласен, ведь она, как коммунизм, всех равняет, детей и взрослых, дураков и умных, бедных и богатых, смелых и тихих, работяг и ленивых, всех она приводит к корню одного дерева. В этом грех и несправедливость. Я очень хорошо понял это.
И еще понял однажды, что никогда не выберусь на свой остров. Наша добрая лаборантка Пинк разводила кроликов на лабораторной ферме, и я спросил, как зовут того белого кролика, он сидел в своей клетке, уткнувшись в угол, и ничего не ел. Она не ответила и продолжила показывать клетки с другими кроликами. Тогда я снова задал вопрос, Пинк снова не ответила. Тогда я спросил громче и настойчивее:
— Как зовут белого кролика?
Пинк ответила, что не хочет с ним знакомиться, ведь его отдадут на опыты.
— Его скоро не станет, как и вашей девочки, — сказала она и отвернулась.
Позже я узнал, что наш разговор прослушали специальные люди, и лаборантка Пинк на следующий день не вышла на работу. Номер телефона не отвечал, никто ее больше не видел. Вот и все. Я не знаю, как нужно было поступить.
Седьмого декабря король решил, что у меня не хватит мужества обмануть его второй раз. По его приказу все вышли из операционной. Медсестры и врачи. Тогда я сделал укол и разрезал его грудь тоже. Его сердце было похоже на сморщенный орех. Из такого уже никогда ничего не вырастет. А лицо было добрым, будто он уже лежит в морге и всем доволен. Я не хотел, чтобы короля что-то тревожило в будущем. Что я сделал потом, пусть останется тайной.
Скажу только, что когда в последний раз я взглянул на тебя, еще спящую, то увидел Меллу. Такое же нежное, знающее ответы на все вопросы лицо. Сесть бы поблизости и не дышать, подумал я тогда. Я не умел любить, не умел даже поцеловать и обнять. Мой отец погиб на войне, а мое рождение прошло с осложнениями из-за отключенного света, так что маму я потерял, как только она обрела меня. Может, все дело в том, что я родился в полной холода темноте. Кто же сказал эту фразу? «Ничто не лечит лучше человеческого тепла».
А ты останешься девочкой. Будешь расти до шестнадцати лет и возвращаться обратно к десяти годам. Старше быть не нужно. Если только сама не захочешь взрослеть. Тогда твое сердце с годами превратится в сплав — гадости, теплоты, ненависти, любви, ревности, благородства и грусти. Так ведет себя любое человеческое сердце, не только твое.
И еще знай. Через полгода искусственное сердце в старой груди рассосется. Жертва пешки была не зря. Пешка — это, конечно, я.
Твой папа
Артур Грей
* * *
Когда перед утренней воскресной прогулкой я вышел на балкон, то увидел грушу. Бланк жил этажом выше и иногда кидал на мой балкон всякие штучки — ручку, маркер, чистый блокнот. Сложно поверить, что мой прагматичный сосед на такие жесты способен. Я взял грушу, она почти не помялась. Я собирался ее помыть, когда в дверь позвонили, это был Бланк. Он сказал:
— Не обращай внимания. Она случайно упала на балкон. Ерунда. Тут о другом. Вчера я был в шахматном клубе и познакомился с человеком по имени Артур, он сказал, что видел девочку с зайцем, я записал его рассказ, вот.
Он протянул мне блокнотный листок, на нем шумный неразборчивый текст был обведен красным фломастером.
* * *
Я был врачом. Как у всякого хирурга, у меня есть свое кладбище из ошибок, а значит, нет причин радоваться. Даже если удавалось кого-то спасти искусно проведенной операцией, я все равно оставался в темном лесу. Но в день, когда умер мой старый пес, я вдруг увидел яркий закат и понял, что времени почти не осталось. У японцев есть такое — когда не нравится что-то в прожитом, имеешь право все поменять. Тогда я пошел в детский театр и попросился в клоуны.
Смешу людей, читаю стихи, иногда играю Бабу-ягу. Им смешно, а мне все чаще грустно. Смеяться и надевать маску улыбки каждый вечер, небольшое удовольствие, знаете. Когда внутри жжет, а надо уголки губ поднять вверх. Однажды, когда было особенно одиноко, я снова вышел на сцену и насмешил всех, кроме себя. Мой добрый пес спит в земляном холмике, а я пытаюсь скрыть за гримом свое настоящее лицо.
Разве что девочка в третьем ряду не смеялась — сидела, раскрыв глаза, и вдруг так тепло мне улыбнулась. Я думал, показалось. Но когда спектакль закончился, она соскочила с кресла и первой подбежала ко мне — в руке у нее были карманные шахматы. Девочка протянула их и сказала:
— Возьмите, они волшебные. Белые всегда выигрывают. Мне их подарила фея в трамвае.
Девочка ушла. На спине у нее болтался нейлоновый рюкзак, будто снятый с высокой девушки, из него торчали уши зайца и картонка с разноцветными нитками. Я проводил ее глазами и пошел в гримерку, смыл краску с лица и сейчас пойду на остановку трамвая. Ведь я иногда езжу на нем, переодетым в фею.
* * *
Бланк дождался, пока я дочитаю записку, а потом серьезно сказал:
— Она существует, понимаешь? Девочка. И клоун похож на пропавшего Грея, смуглое лицо, вихор на лбу. Помнишь, когда он исчез, все газеты его фотографии печатали.
Я ответил, что нет никакого золотого сердца. Люди черные или серые.
* * *
Бланк ушел. Стемнело. Я думал о Грее, которого король назвал шутом из-за несдержанного обещания. И о девочке, которая могла дойти до восьмой линии — тоже. Ведь она видела фотографии войны, там были раненые падающие солдаты, а королей не было видно совсем. Я сидел и думал. Ведь фотографии не врут. Я смотрел на стопку шахматных бланков перед собой. Их принес сосед и оставил зачем-то на моем столе. Но зачем? Хотел продолжения истории, где нет ничьих, а есть результат только в положительных числах? Вряд ли можно сказать, сколько прошло времени точно, час или два, прежде чем я взял верхний бланк и дописал на оборотной стороне последнюю строчку этой длинной истории:
White won. Следующую партию начнем в понедельник.
| 
