|
КОНФЕРЕНЦ-ЗАЛ
Пришедшие в литературу
об идущих в литературу
В июльском «Знамени» начинающие писатели — участники творческих мастерских, семинаров и форумов рассказали, с какой целью они идут в литературу. Месяц спустя те же вопросы мы решили задать опытным поэтам, прозаикам, публицистам и литературным критикам, которым приходилось общаться с идущими в литературу в качестве руководителей этих семинаров.
Итак, в былые годы молодой писатель мог обрести известность уже после первых журнальных публикаций, дебютные книги издавались тиражом минимум 10–15 тысяч экземпляров, были и хорошие гонорары. Сегодня всего этого нет, однако в литературу продолжают приходить новые поколения авторов. Зачем, на ваш взгляд, зная обо всех минусах, сегодняшние молодые прозаики и поэты идут в литературу? Чего они хотят?
Алексей Алёхин
Стихи пишут сегодня, как и вчера, по той же причине, по какой любят, играют с детьми и сажают куст жасмина под окном. Не полагаете же вы, что Саня Пушкин сочинял стишки ради быстрой «известности» и «хороших гонораров»?
Сергей Беляков
Времена меняются, читают все меньше, но пишут даже больше. Иногда я думаю, что за этим непреодолимым желанием писать и печататься скрывается подсознательное стремление человека обрести бессмертие. Да, именно так. Человек, напечатавший книгу или опубликовавшийся в журнале, получает шанс остаться в истории навсегда. В какой-то библиотеке сохранится его книга, дойдет до потомков, как дошли до нас книги на глиняных табличках из библиотеки Ашшурбанипала. Хотя в первую очередь, наверное, думают не о бессмертии, а об успехе.
По своей природе человек стремится к успеху и творческой самореализации. Литература — только один из способов этой самореализации. У меня нет достоверных данных для сравнения, но почти уверен, что в блогерстве сейчас себя пытаются проявить гораздо чаще, чем в литературе. Конечно, все понимают, что шанс на успех ничтожен. И все-таки он есть. Для нескольких десятков людей в десятилетие литература становится социальным лифтом. Для нескольких — путем в большую литературу. Скажем, в 2014 году «Урал» напечатал рассказы Евгении Некрасовой, которые пришли в «самотеке» редакционной почты. Сейчас Некрасова — один из ведущих современных прозаиков. Алексей Сальников время от времени печатался в литературных журналах, но его знали в основном поклонники тагильской поэтической школы. И вот публикация его не дебютного и даже не второго, а, если не ошибаюсь, третьего романа в журнале «Волга» превратила Сальникова в одного из самых модных писателей России. Не говорю о том, что и для успешных, богатых, вполне состоявшихся людей публикация в журнале и выход собственной книги — это важные, желанные, нередко долгожданные события. Так что есть смысл писать и печататься. Шанс на успех невелик, но разве велик он у тысяч людей, которые пытаются завести собственный бизнес? Большинство разоряются, немногие поддерживают более-менее сносное существование, лишь единицам суждено стать новым Михаилом Фридманом или Олегом Тиньковым. Так и в мире литературном начинающие прозаики мечтают стать новым Стивеном Кингом или новым Виктором Пелевиным. Кому-то повезет.
Поэтому поток рукописей в журнал «Урал» и в другие литературные издания не иссякает и не уменьшается. Мы просто не успеваем все прочитывать. Штатное расписание журнала необходимо пересматривать, потому что имеющимися силами не справиться. Полагаю, что в столичные журналы пишут еще больше. Мне страшно представить редакционную почту «Знамени» и «Нового мира». Поэтому много желающих участвовать в семинарах молодых писателей. Как я слышал, конкурс в театральные вузы огромный. Это неудивительно, наше время — время театра. Но и конкурс на публикацию большой. И участвуют в нем самые разные люди. И юноши, и девушки лет восемнадцати-двадцати, и сорокалетние, и пенсионеры.
Неискушенный читатель удивится, если узнает, что в современной литературе не пять-семь громких имен, которые он привык слышать, а не меньше сотни хороших прозаиков и, вероятно, не меньше сотни одаренных поэтов. И, наверное, каждый из сотни мечтает оказаться в числе этих пяти-семи самых известных. Я бы, например, очень хотел, чтобы список самых известных русских писателей несколько изменился и туда вошли Олег Ермаков, Саша Николаенко, Евгений Чижов, Александр Иличевский, писатели, признанные профессиональным сообществом, но недостаточно известные массовому читателю.
Денис Драгунский
Насчет былых лет: да, тиражи были выше. Минимальный тираж для прозы — не 10–15, а 30 тысяч экземпляров. Но публикация сама по себе, даже бóльшим тиражом, известности не гарантировала. Писателя делали известным литературная критика, отзывы в журналах и газетах. Но не на всякую книгу отзывалась «Литературка» или «Новый мир», не говоря уже о таких органах, как «Известия». Кстати, в былые времена считалось, что первая публикация новой вещи — романа, повести, рассказа, поэтического цикла — должна быть именно в журнале. Потому что тираж журнала был значительно выше книжного — это раз; у журнала была стабильная заинтересованная аудитория — это два; само появление повести или стихов в журнале, рядом с известными именами — дополнительная уверенность, что твой текст все-таки прочитают, — это три. Не раз приходилось слышать, что издать сразу книгу, без предварительной публикации в журнале — это закопать ее. Сейчас дело обстоит иначе: публикация в журнале — не гарантия популярности, а скорее сертификат качества.
Да, гонорары тогда были выше. В 1980-е годы гонорар начинающего писателя составлял минимум 150 рублей за авторский лист при минимальном тираже. Средний объем книги (романа или сборника рассказов) — 12 авторских листов. То есть 1800 рублей. А если писатель чуть известнее или тираж крупнее — то вдвое больше. Средняя зарплата в СССР в то время была как раз 180 рублей в месяц. То есть дебютант за свой дебют мог получить десять месячных зарплат. Серьезное дело! А сейчас гонорар дебютанту — от силы полторы «очень средние» зарплаты.
Однако я немного удивлен вопросу: зачем молодые идут в литературу, когда знаменитость не гарантирована и гонорар маленький? Неужели надо повторять банальности? Жажда творчества, жажда самовыражения бывает сильнее всех иных жажд — и молодой писатель страдает от безденежья и безвестности вовсе не потому, что он надеется через пять или десять лет стать богатым и знаменитым (как, например, студент экономического или юридического факультета надеется стать успешным финансистом или процветающим адвокатом). Нет! Желание сказать что-то новое миру о мире и о себе воспламеняет человека и заставляет его сочинять стихи, романы (а также, наверное, писать музыку, картины и все прочее).
Но, чтоб не быть чересчур романтичным и возвышенным, прибавим к этому некоторые земные черты. Мне кажется, на молодых авторов (точнее, на потенциальных авторов) до сих пор действует некая инерция возможностей, которые им предоставила демократия вкупе с интернетом.
В те баснословные года, когда на гонорар от одной маленькой книжки можно было спокойно прожить год, а рецензия в большой газете делала тебя знаменитым — вот в те времена «входной билет» был чрезвычайно дорог, и раздобыть его было трудно. Боже, какие фильтры и жернова надо было пройти, чтоб твой голос был услышан! Сколько цензур, редактур, главлитов, не считая рокового «наш редакционный портфель полон, наши планы сверстаны на пять лет вперед».
Но уже в конце 1990-х любой талант мог напечататься за свой счет, и это было (и остается) недорого. А уже с середины 2000-х появились мощные интернет-площадки. Проблема публикации как таковой — если не думать о престиже издательства или журнала — была снята. Доступность опьяняла. Великий перелом — графоман перестал быть графоманом. Ибо кто такой графоман? Не просто плодовитый и малоталантливый автор, а неудачник, снедаемый жаждой публикации. Но теперь эта жажда утоляется в один клик и скромную сумму (еще и редактора приставят, и обложку оформят). И, хотя тому уже как минимум 15 лет, это великое «можно» до сих пор опьяняет.
Что такое «интернет-революция»? Это, как я уже не раз говорил, — реванш неграмотных. В том числе и реванш непризнанных. Реванш тех, кто раньше запрещал себе даже мечтать о писательстве. А теперь, повторяю, можно выставить свое слово о себе и о мире — на суд всего мира. Пусть в этом мире только десяток читателей твоей странички. Ну и что? Вот у Ницше было всего семь друзей, которые прочитали «Так говорил Заратустра», и ни один из них не откомментил и даже не пролайкал! То есть не прислал письма в ответ на присланную книгу. А меня комментят. И не семь, а девять. А лайкают и того больше, вот!
Конечно, через несколько лет поток войдет в берега, но все равно новых писателей будет очень много. Кроме того, это ведь прекрасная самопсихотерапия. И вообще — благородное и приятное времяпрепровождение. Хобби своего рода. Рассказывают, что к Шостаковичу однажды пробрался какой-то самодеятельный композитор и сыграл ему свою сонату. Спросил: «Ну как?» «Очень хорошо, — сказал Шостакович. — Гораздо лучше, чем водку пить».
Но прочь иронию. Литература всегда была безразмерна, вмещала в себя гениальных, талантливых, средних и так себе авторов, а в наше — сетевое и цифровое — время ее бескрайность стала легко обозримой. Не удивлюсь, если искусственный интеллект сам будет справляться с пресловутым «потоком самотека» — и выуживать из него что-то интересное, кастомизированное по вкусам каждого конкретного IP.
Илья Кочергин
Слово «самовыражение», редкое во времена моей юности, я слышу все чаще и чаще с каждым годом. За короткие полвека моей жизни население Земли выросло в два раза, а сама Земля, кажется, съежилась на глазах. Страшновато затеряться в этой многолюдной толпе, стать просто малозаметной черточкой вторичного ландшафта, скромно оставить свой след лишь на камерах наблюдения. Надо, пожалуй, срочно самовыражаться, и за тебя это никто делать не будет. Тут уж хэлп, как говорится, ёселф.
Но жизнь отнимает много времени — надо работать, рожать детей или уже возить их в школу и в поликлинику, ходить по магазинам, готовить, общаться, заниматься машиной, здоровьем и внешним видом, расслабляться и хоть как-то шевелить лапками в социальных сетях. На самовыражение остается не так уж много времени и сил.
И поэтому, если бы я был молод и искал возможности самовыразиться, я бы выбрал именно литературу. Сядь, сложи в голове два плюс два, и ты тоже ее выберешь.
У тебя есть лишняя комната в твоей «однушке» для мольбертов, холстов или что там еще нужно для живописи? У тебя есть слух? У тебя есть глаз Картье-Брессона и лишние сто косарей на зеркалку для начинающих или два с половиной лимона на «Хассельблад H6D-100с»?
Время, место, деньги и силы. Ты можешь потратить кучу лет своей жизни на учебу, на строительство карьеры и на поиск удачи, чтобы потом перекрывать целые улицы и снимать погони, любови или нашествия монстров, которые принесут тебе «Оскар»? Но разумно ли вкладываться во все это в нашем хрупком, быстром и таком ненадежном мире?
К тому же это что-то неестественное — учиться и вкалывать, чтобы потом посамовыражаться. Сказать «я так вижу» хочется уже здесь и сейчас. Литература для этого представляется идеальной поляной.
Здесь все очень демократично и просто. Никто не ужасает своим величием — ни классики, ни современники. Разве что иногда пугают количеством страниц или томов, но сейчас большие объемы — не в почете. Евророман — это посильно.
«Ах, наконец достигли мы ворот Мадрита!» — любой справится с таким началом. А потом можно сразу букву «а» на три страницы пустить. Постмодернизм нам в помощь.
Материал всегда под рукой — офисная или семейная жизнь полна драм и общепонятных чудес. А если хочется большего, то простым набором букв ты подобно Бондарчуку можешь согнать огромную массовку для Бородинской битвы, заменить кучу программистов, создающих цифровых монстров, и выразить то, на что потребовалось почти двести лет и куча камня при строительстве Нотр-Дама. И все это можно делать одной рукой, освободив другую для ночного укачивания ребенка, у которого режутся зубки.
К тому же мы все знаем, что литература — это нечто высокое, нечто требующее от читателя воображения. Литпопса несомненно выше, чем кинопопса. Литература представляется чем-то гордым и величественным, как вымершие мамонты или диплодоки. Кто привлечет больший интерес — человек, свободно изъясняющийся на английском, или тот, кто умеет читать шумерскую клинопись? Так что писатель, при всей своей современной нищете и многочисленности, может гордо держать голову.
«Ворд» подчеркнет тебе твои ошибки, а издательства напечатают небольшой тираж, тебе вовсе не придется терпеть снобизм редакторов литературных журналов.
Господи, да даже в мелочах — как удобно! Познакомился с кем-нибудь и тут же книжку подарил с подписью. А представьте себя на месте художника Дэмьена Херста, плавающая в формальдегиде акула — так себе подарочек.
Нет, эта поляна для самовыражения никогда не опустеет.
Александр Марков
Конечно, у дебютанта в 1973 или 1983 году могла выйти книга тиражом 10–15 тысяч экземпляров, хотя обычно дебютные тиражи были меньше, особенно в областных издательствах. При этом дебютанту могло быть уже под сорок лет, и после различных ЛИТО, школ и совещаний он входил на правах молодого в литературу, с напутствием мэтра, часто очень хорошего, и становился в число тех «молодых», кого хвалили критики и кто выступал на писательских совещаниях. Поэтому, задавая вопрос, зачем люди шли в литературу, мы должны иметь в виду, что у многих не выходило книги ни в 20, ни в 40 лет, и что они шли в литературу в виде заводской многотиражки, выступления на местном радио или сборника местного ЛИТО, который заметят только друзья — но с таким же успехом можно было бы напечатать для них на машинке или записать в альбом. Другие начинающие сразу выбирали разрыв с литературным производством: известное «тебя же можно печатать» как упрек в среде московских концептуалистов. Конечно, и за автора самиздата могли замолвить со временем слово Ахмадулина или Вознесенский, и различными путями эти авторы доходили до репортажей о них в «тамошней» прессе, — но в целом было очевидно, что на стороне автора самиздата не только традиции модернистского письма, отечественного и мирового, но и большинство дебютантов, у которых с книгами ничего не сложилось. Автор самиздата оказывался в одном ряду и с тысячами отверженных или не достигших сорокалетней молодости сверстников, но и с Брюсовым времен «Русских символистов», и с Анри Мишо, и с битниками, и с поэтами — нобелевскими лауреатами, которые выпускали каждый в своей стране малотиражные книги на тонированной бумаге с рисунками местного художника — роскошь, которую не позволило бы себе ни одно советское издательство.
Поэтому авторы, которые сейчас идут в литературу, традиционны институционально: они делают то же самое, что авторы 1973 года, читавшие стихи для друзей, иногда поступавшие не с первого раза в Литинститут, но и после этого известные только немногим. Как и тогдашние авторы, которые прямо выстраивали сообщества (Леонид Губанов — с нонконформистской живописью, а не с литературой), молодые тоже говорят, что они будут одновременно художниками, перформансистами, журналистами, кураторами или копирайтерами. Это примерно тот же разброс вариантов, что и тогда — читать стихи в мастерской непризнанного художника из МОСХа или же, как нынешние копирайтеры, приноровиться к господствующим способам речи и, например, стать хорошими популяризаторами науки, биографами или радиосценаристами. В этом смысле традиционалисты вполне вписываются в ту же модель, просто они становятся не художниками или редакторами, а, допустим, руководителями местного культурного проекта или дизайнерами среды.
Может быть, в 1973 году просто меньше давали о себе знать кризисные явления в ряде областей, например, того же радио или детской литературы — сейчас, в 2023 году, мы видим, что рынок детской литературы не может расширяться до бесконечности. В какой-то мере именно перенасыщение рынка позволило сначала выгнать с него (далеко не до конца) халтуру, но потом уже и уменьшило присутствие талантливых авторов — вдруг оказалось, что если ты не один из лидеров этого сегмента, издательство не берет твою третью детскую книгу, хотя первые две пошли если не на ура, то нашли устойчивый спрос. Зато в 1973 году ты не мог стать постоянным автором издательства, участвующим во всех его презентациях, проектах и прочих делах.
Если же говорить об особой мотивации нынешних молодых поэтов, прозаиков и драматургов, то это, конечно, участие не только в трендкэтчинге, но и в трендсеттинге (Шишков, прости…). К этому толкает сама ситуация, в которой выход книги — не итог, а только начало поездок, презентаций, стримов и акций по продвижению. Журналы или издательства чаще улавливают тенденции, чем их задают, особенно многопрофильные. Чтобы создать тенденцию, надо быть кем-то вроде московского концептуалиста, которому стыдно печататься в советских изданиях. Трендсеттеру надо стать частью журнала, демонстрирующего, что он антижурнал в сравнении с другими журналами, — я это называю новым дендизмом.
Молодой трендкэтчер, ловец тенденций — это человек, пишущий диплом со сравнением Лимонова и Мамлеева и размышляющий о том, что произошло в литературе, и можно ли писать, как Воденников или Водолазкин, или надо быть радикальнее. Молодой денди — это человек, который между закачанными в телефон лекциями Максима Калинина по сирийской мистике и лекциями с «Курсеры» по применению теории полей в макроэкономическом прогнозировании, завершая курсовую по цифровому стиховедению, думает, что он или она может сказать то, что не сказали в вышедших номерах «Транслита». При этом два этих мира, ловцов тенденций и учредителей тенденций, не замкнуты, они могут пересечься как раз на одном творческом семинаре. Молодой автор поэтому и видит, что то, что он или она делает — не зря, и что дендизм в литературе тоже может многое, даже если он тебе недоступен, а восхищает только в твоем соседе.
Артём Скворцов
«Вот… Вот вопрос! Вы ж наповал меня бьете этим вопросом!» — так, помнится, восклицал попавший в драматическую ситуацию герой фильма «Место встречи изменить нельзя».
Действительно, вопрос «чего хотят молодые авторы, идущие сегодня в литературу», один из тех, которым задаешься сам и желаешь получить на него внятный ответ. Но раз уж его задают тебе, то делать нечего, придется отвечать.
Многолетнее наблюдение за «пишущей молодежью в рамках литературных семинаров» позволило сделать следующие выводы.
На мой взгляд, на подобных мероприятиях аудитория разделяется на две неравные части.
Одна (заметно бóльшая) стремится прежде всего к общению, и скорее к неформально-тусовочному, чем к профессиональному. Уже сам факт попадания на некий форум, краткое пребывание в одном пространстве со множеством таких же пишущих субъектов, встречи с мэтрами и соприкосновение со всевозможными литучебами — и есть их цель. Прошел по конкурсу, провел несколько дней за казенный счет в хорошей компании, пообщался, завязал разнообразные знакомства, вернулся к себе с массой впечатлений и поместил отчетные посты в соцсетях с фотками и мемами. И после посещения литературного собрания в сознании остаются не новые поразительные строки или образы, не представления о стиле, жанре или композиции, а послевкусие от посиделок разной степени интенсивности. Ну и в смартфонах появляется ряд новых номеров. Фактически, таких людей интересует не столько искусство как таковое, сколько литбыт (причем некоторые даже не отдают себе в том отчета). Кому-то этого более чем достаточно, и тут нет места иронии — почему бы и нет, цель очень понятная и по-своему достойная.
Другая часть аудитории, меньшая, — это, собственно, и есть те, кто искренно хочет свершить нечто именно в литературе. Вот их-то мотивация и вызывает самые интригующие вопросы. Конечно, подобно их предшественникам, они стремятся к признанию и успеху, мечтая о доблестях, о подвигах, о славе. Но что есть литературный успех (не говоря уже — слава) в России сейчас? Как его измерить, по каким критериям?
Думается, специфика нынешней ситуации в том, что отсутствуют общие представления о сути этого пресловутого «успеха» и даже о конечной цели. Создать шедевр на века? Стать лицом нового литературного направления? Добиться признания уважаемых коллег? (И кем уважаемых?..) Получить престижную премию? (В чьих глазах — престижную?..) Напечататься тиражом в 500 экземпляров в некогда знаменитом столичном издательстве? Или, напротив, опубликоваться на электронном портале, имеющем десятки тысяч подписчиков? Быть узнаваемым на улицах прохожими или довольствоваться известностью в узком кругу?..
Нет ответа. Точнее, нет единого ответа. А вообще же ответов много, все они разные, и каждый интересующийся волен выбирать их по своему вкусу.
Но сама русская литература удивительным образом длится и завершаться пока не собирается.
В связи с этим меня самого больше занимает вопрос не о судьбе современного писателя, а вопрос о читателе. Кто он, для кого работать, и самое главное — не исчезнет ли он в ближайшее время — любознательный, умный и бескорыстный?..
Так или иначе, желающие попробовать свои силы в литературе есть, и лет на 10–15 мобилизационного ресурса для всякого рода форумов, конкурсов и премий нам хватит. Заглядывать в более отдаленное будущее не берусь.
|
