НАБЛЮДАТЕЛЬ

выставка

Византийские недомолвки и как их полюбить

Святитель Николай Чудотворец. Иконы XIII–XX веков. Инженерный корпус Государственной Третьяковской галереи. 3 июня — 18 сентября 2022 года.

Давно заметил: самые острые впечатления получаешь, когда ничего толком не ждешь. Чтобы как-то притушить летнюю одержимость выставочным дискурсом (в несезон музейный репертуар обновляется реже), пошел в Инженерный корпус Третьяковки, хотя понимал, что обе выставки (параллельно там показывали проект «Лики модерна. На пути к синтезу искусств») оставят меня если не равнодушным, то подозрительным и полым (прохладным) внутри.

Было понятно, что основной мой интерес — не иконы, но монументальная декоративность модерна, почти всегда имеющего самодостаточную осязательную ценность: какой условной или скороспелой ни будет выставочная концепция, артефакты точно не подведут.

Понятно, что пересмотр музейных планов после изменения статуса страны требовал (и продолжает требовать) быстрых и четких экспозиционных замен, которые по определению не могут быть зрелыми. Зная, как методично и пошагово готовятся экспозиционные проекты, еще на подступах к Инженерному корпусу, который и сам по себе — компромисс, архитектурный, технологический и институционный. Я понимал, что, скорее всего, проекты, связанные с оформительской декоративностью модерна и изображениями Николая Угодника, выдернули из колоды запланированного как самое готовое.

Вот сразу и пошел к «Ликам модерна» на верхнем этаже, даже не думая заглядывать на второй, «к иконам», хотя бы для того, чтобы не замыливать глаз. Даже помню мысль, что можно вообще не ходить к Угоднику, сэкономив время и силы, а с половиной стоимости билета — бог с ним, можно и потранжириться, тут ведь что важнее?

«Лики модерна», впрочем, оказались такими скоропалительными и скомканными, что нерастраченную силушку молодецкую нужно было куда-то девать, и я решил точно так же оперативно и решительно спуститься этажом ниже.

Подборка икон, посвященных святому Николаю, во-первых, легла мне на душу сильнее «Ликов модерна», во-вторых, выявила собственные, самодостаточные богатства, которые и стали для меня «основным блюдом» на некоторое время. Даже если глаз глух к иконописи и равнодушно скользит по неровным залаченным поверхностям досок, всегда можно найти плюсы и бонусы исследовательского момента, было бы желание.

Николай Угодник узнаваем по нескольким обязательным элементам иконографии, которые образуют канон и, следовательно, мондриановскую сетку «тем и вариаций», идеала и отклонений от него… Именно у этого святого «мондриан» связан с оформлением его одежд крестами, образующими эффектные геометрические конструкции тканей. Они хороши и сами по себе — как мотив и как лейтмотив, как узор и разработка арабесок, иной раз позволяющих задуматься об истоках русского авангарда… Настолько остро отвлеченные и декоративные, казалось бы, элементы решают вопросы живописного пространства, начиная доминировать над «основным» сюжетом иконы — характеристиками самого святого лика, глазами и тем более над мизансценами в клеймах.

Структура «тем и вариаций» — основа и риторическая фигура, дающая возможность наглядного сравнения одного с другим. Это значит, что в сознании зрителя возникает система, автономная от реальности, но создающая свою собственную, ситуативную реальность конкретных — вот же они, все перед глазами! — отсылок друг к другу с градациями и оттенками значений.

Мысленно (или в реальности) располагая объекты относительно соседних, посетитель музея входит в соблазн автоматического сравнения и уже этим включается в игру и накопление причин и следствий — а это само по себе значимое и устойчивое послевкусие, поскольку человек извлекает метод и действия по ним сугубо из себя.

Обладая насмотренностью в «области авангарда» (а это еще одна, дополнительная сфера опыта и знаний, коих может быть великое множество, ограниченное разве что границами конкретного ума), такой человек сочетает ее с насмотренностью в других сферах — от кукольного театра до восточной живописи.

Я к тому, что сфер, способных сопрягаться, выражая себя через иные измерения, может быть сколько угодно — чем больше их, тем шире бездна восхищения, внезапно открывающаяся от применяемых усилий. А есть ведь еще и черти, написанные с каким-то внутренним напряжением, переходящим в зримое напряжение, — интересно находить в клеймах, как Угодник гоняет их в разные стороны, а они скомпонованы одним-двумя штрихами, точно железяки гремучие.

Словно бы мотки медной проволоки, гнутые-перегнутые да в разные стороны на кривых ножках разбегающиеся с такой скоростью, что иной раз на очередные трещины или кракелюры похожие.

Помимо того что иконы и сами по себе — отличное сырье и подспорье по своей визуальной ценности, достаточно иметь хотя бы слегка «подкованный глаз», дабы найти в истории Николая Угодника дополнительные пластические приключения. Например, от самодостаточных фактур и текстур подновлений и их удалений до обилия на досках «палатного письма» (архитектурные кулисы), которого всегда мало и которое волнует небывалыми предчувствиями.

Так как для погружения в эту неочевидную тему вновь нужны индивидуальные сочленения автономных (неочевидных) контекстов — иконного и актуального, вспомним некоторых современных художников из нашего личного эстетического опыта — раз уж именно Валерий Кошляков, Вадим Захаров и, кажется, Дмитрий Гутов использовали на моей выставочной памяти последнего десятилетия образцы палатного письма для создания своих объемных объектов, замаскированных под реконструкции — фантастической архитектуры и угловато-непропорциональной мебели, супремусов и иконусов.

Тут мы подходим к важному: подобно памяти, музеефикация как дискурсивная часть искусства — удобная, саморазвивающаяся форма сознания современного человека, перестающего справляться с обилием и избытком информации. Мы ее архивируем и музеефицируем (например, когда делаем снимки и видео, к которым больше никто никогда не обратится) «для лучших времен», которых не будет, — в отличие от тотальной музеефикации модерности, создающей институцию за институцией…

Меня всегда волновало, из чего же берется инаковость музейного хронотопа, демонстративно вынесенного за скобки быта, — так вот, как показывает практика, — из вещей и материй простых и даже, не побоимся этого слова, механических.

Просто я давно убедился в том, что механические (физические) проявления — самые четкие, точные и безотказные…

…в отличие от всяких там метафизических намеков и полутонов.

Дмитрий Бавильский