|
Об авторе | Анна Андреевна Лужбина родилась в Москве в 1991 году. По основной специальности психолог. Публиковалась в журналах «Дружба народов», «Esquire», «Этажи», «Лиterraтура», «Формаслов» и др. Лауреат литературного конкурса «Русский Гофман», дипломант Международного Волошинского конкурса, русско-итальянской премии «Радуга». Участник литературных мастерских СЭИП и АСПИР (2022).
Публикация в рамках совместного проекта журнала с Ассоциацией писателей и издателей России (АСПИР).
Анна Лужбина
Секрет про тот свет
рассказы
Розовый слон
Он и правда стоял у шатра, где внутри был зеркальный лабиринт. Я всмотрелся внимательнее: да, это точно Рыскин. Он отрастил усы и живот, надел какие-то другие очки, но в целом — совсем не изменился. Он заглянул в шатер, но внутрь заходить не стал. Сел за столик ближайшей кофейни и попросил меню.
Рядом со мной стояли двое полицейских и ели мороженое. Впереди продавали сахарную вату, справа прыгала обезьянка, за спиной в тире играла музыка. Что-то неразборчивое кричал клоун. Какие-то дети плакали у сахарной ваты, а какие-то у тира. Я обернулся: один из мальчиков рыдал особенно громко. Он показывал пальцем на розового слона, стоящего на полке с наградами за стрельбу.
Покрасневшая мама пыталась успокоить мальчика, но он не слушался, только еще больше заводился. Толстый и бледный хозяин тира смотрел не на них, а в сторону. Мама схватила мальчика за руку и потащила к карусели. Мальчик выхватил руку и упал на землю в истерике.
— Ну мы можем купить слона, можем ведь? — воскликнула мама, обращаясь к хозяину тира.
Полицейские выкинули обертки от мороженого и пошли в сторону пруда.
— Чтобы получить слона, нужно попасть во все двадцать яблочек, — заученным текстом объяснил хозяин. — Пятнадцать яблочек — медвежонок. Десять — утка. Пять — вот это вот.
Хозяин показал что-то маленькое на ладони. Мальчик закричал еще громче.
— Я совсем не умею стрелять! — мама уже тоже орала. — Я не умею, не умею! Я хочу купить слона.
— Нельзя купить слона.
— Да отдайте вы им этого слона, предлагают же деньги! — крикнул кто-то из очереди за сахарной ватой.
— Нет, это не по правилам.
Мальчик перестал кричать. Лежа на земле, он раскинул руки и захрипел. Мама испуганно смотрела по сторонам. Мне показалось, что она сейчас убежит. Этого мальчика невозможно вынести, я знал это наверняка.
— Давайте я попробую, — сказал я.
Мальчик сразу же затих. Какое-то время он лежал, но потом поднялся. Он подошел ко мне красный и опухший. Часто моргал и был настолько возбужден, что не мог успокоить руки. Он наступил мне на ногу, а потом схватился за мой рюкзак.
— Не трогай, ладно? — попросил я.
— Правила простые, пять, десять, пятнадцать — призы. За пять попаданий — вот это, — хозяин показал какого-то маленького пластикового человечка. — Если не останавливаетесь, а идете к большому призу, но перед десятым выстрелом промахиваетесь, то проигрываете и не получаете вообще ничего. Яблочки, соответственно, все меньше. Последние пять — самые сложные.
— Вот это правила у вас! — закричала мама и закрыла руками лицо.
Я посмотрел на мальчика: он стоял рядом с мамой, сжав кулаки.
Когда я выбил пять яблочек, то кивнул ему на человечка: нужен такой? Мальчик отрицательно покачал головой. Краем глаза я увидел, что его мама улыбается.
Утка тоже была не нужна.
Над медвежонком мальчик думал дольше, но все-таки отказался.
— Значит, и правда розовый слон.
— Если вы сейчас промахнетесь, то ничего не получите. Вы можете остановиться на медвежонке.
— Нет, нам нужен слон! — мальчик сделал шаг в мою сторону, но остановился.
Еще пять выстрелов — пять самых маленьких яблочек. Мальчик победоносно закричал. Хозяин снял с верхней полки большого розового слона и посмотрел на меня с ненавистью. Ну и рожа. Потом он вытащил из-под стола жирафа и поставил его туда, где был розовый слон. Я подумал, что жираф куда красивее, чем слон, но мальчику нужен был именно слон. Мальчик хотел обнять меня, но я снова попросил его не подходить.
Мама и мальчик вышли из парка, и на прощание мама мне улыбнулась. Я огляделся по сторонам и тоже вышел. Мама с мальчиком свернули к магазину. Я двигался вдоль забора, потом зашел в ближайшую многоэтажку и поднялся на последний этаж. Выбравшись на крышу, я снял куртку, расстегнул рюкзак. Подготовил винтовку и лег на живот. Здесь уже был мешок с песком, и я установил на него приклад. Отрегулировал по высоте.
Отличный обзор: я сразу нашел хозяина тира и поставил под прицел его толстый живот. Кто-то подошел к нему и сразу же промахнулся. Хозяин тира развел руками.
Потом я нашел Рыскина. Он все еще сидел в кафе и допивал какой-то коктейль со взбитыми сливками. Да, это точно был Рыскин. Двумя пальцами он вытащил вишенку из коктейля, поднял ее над головой и открыл рот. Я два раза резко вдохнул и выдохнул, чтобы можно было какое-то время не дышать.
Секрет про тот свет
В мутном самогоне солнце горит по-особенному. Оно будто внутри, в бутылке, а еще там небо и облака. Софа смотрит через бутылку наверх, а после льет самогон на могилу. На том свете самогона нет, поэтому надо вот так поливать.
Муж приходит во сне каждую ночь и ласково что-нибудь просит. Стоит как живой, только моложе, худее. Вокруг стены земляные, могильные, голова в паутине. Иногда паучок сидит на его ухе и тоже смотрит на Софу. Жалобно смотрит, будто и не паучок это, а котенок.
— Тесновато, скучно, — жалуется муж. — Принеси-ка мне, Софочка, знаешь что…
Софа бьет по мягкой кровати ладонью, тихо бьет, чтобы не проснуться. Но приносит, конечно, как не принести, когда жалко? Самогон так самогон, а еще тыквенные семечки, корочки черного хлеба с чесноком и подсолнечным маслом. Соли побольше: на том свете любят почему-то соль.
Софа собирается на могилу к мужу, как много лет назад на свидание. Надевает тяжелые прохладные бусы, мажет за ушком цветочными духами. Сев на трамвай до кладбища, Софа подмечает тех, кто выйдет с ней на конечной. Они касаются друг друга взглядом, улыбаются мельком, потому что знают общий секрет. Нет ведь никакой смерти, как до смерти жили, так и после живут, нет смерти, и бояться ее не нужно.
Одна, рыжая, с волосами до пояса, в пальто цвета «пыльная роза». Тоже носит еду на могилу, льет не самогон, а ягодный чай из термоса, крошит земляничное печенье. Рыжая голова пестреет через елки и могильные камни, бледная рука поправляет волосы. На безымянном пальце золотое колечко, а второе лежит на могиле, никто не берет. Все знают: чье-то колечко, и с чужим мужиком лучше не связываться, тем более с мертвым. Мертвый всегда приходит только к настоящей жене, больше никому не нужен.
Софа и рыжая идут по главной аллее медленно и спокойно, как слонихи через зеленое поле. Называют друг друга соседками, просят, если надо, соль или сахар. Софа жалуется с улыбкой, что муж становится почему-то капризнее. На этом свете был офицером: с жесткой кроватью, твердым телом, бесцветным голосом. Зато теперь расслабился, надел флисовую пижаму, тапочки с меховой стелькой. Разговаривает с Софой по-детски, а под самое утро изображает почему-то обезьянку, ухает, чешется. Когда начал баловаться — Софа впервые заметила, что у мужа на спине родимое пятно в форме купола. До этого, получается, его голую спину никогда и не видела.
Рыжая удивляется. К ней муж приходит всегда ночь через ночь, в одно и то же время. Одет привычно, но не как на войну, как на парад: фуражка цвета морской волны, блестящие сапоги, на кителе блестят ордена, победил то есть. Вокруг ни подземных насекомых, ни пыльных облаков, ни сора. Горит костерок, готовится гречневая каша, всегда только гречневая каша, и костерок никогда не гаснет. Хотя на этом свете даже запах гречневый муж не переносил, и рыжая, когда получалось, напоминала: гречневую кашу нельзя не любить, в ней много железа.
— Одна у нас теперь слабость, много едим сладкого, — рыжая задумчиво трет себе лоб. — А еще курим. Ты, если сигареты просит, в землю их вставляешь или на камень кладешь?
— Бросил мой прошлым летом, слава богу! — Софа говорит, а потом думает: вдруг рыжая сглазит? — Но зато стал много пить самогону…
— Да, я видела.
Рыжая кивает, сворачивает на свою дорожку, перекидывает через плечо тяжелую косу. Садится на скамеечку у могилы мужа, и Софа вздыхает, опуская уголки губ. Все у рыжей на месте, и фотографии в рамочках, и открытые на картинках книги, и блестящие вазочки. Могут некоторые женщины создать уют: в шалаше, в землянке, в подвале, даже на могиле — могут.
Софа возвращается на привычное место и внимательно смотрит по сторонам. Сколько на кладбище таких, как она? Много, много. С одной из могил встает ожидающая, через кусты видно ее неловкий зеленый берет. Ожидающая думает, что ей вот-вот умирать: держит в нагрудном кармане куртки украшения, во рту золотые монеты, и все для того света.
Ожидающая стелит на землю надушенный платок, раскладывает на нем свои ценные вещи. В середине платка, прямо в нарисованном тюльпане — две белые нитки. Софа спросила как-то ожидающую, зачем же нитки, без иголки, без пуговок, без одежды, требующей починки? Та приложила руку ко рту, отвернулась, вытащила монеты. Потом сказала, что хочет сделать из ниток на том свете качели. Софа тогда еще долго сердилась: ну что это за неуместная детскость? Вместо того чтобы о муже заботиться, думает только о своем веселье.
Софа сидит, а над ее головой прыгают белки. Она хотела бы их приманить, но местные белки не берут угощений. Бегают по елкам и березам, то вверх, то вниз, и снова, и снова. Софа вздыхает и кладет на могилу блинчик с красной икрой. Себе берет тоже, вот только икра как желе: мягкая, безвкусная, не лопается.
Кто-то запел про ясень, Софа крутит головой: это буйная. Буйная тоже хочет на тот свет, но берет смерть в свои руки. Один раз подготовилась особенно тщательно: пришла с лопатой и граблями, с какой-то широкоплечей хамоватой великаншей. Легла в ямку и закрыла глаза, а великанша стала ее закапывать. Но кладбищенская сторожиха зазвенела в колокольчик и вызвала прямо к могиле полицию. Полицейка выписала штраф за порчу земли, а еще пробила великаншу по базе преступниц. Оказалось, великанша многих закапывает, а потом со своими подругами обносит освободившиеся квартиры.
Софе кажется, что на том свете не хотят своим женам недоброго. Смерти нет, и бояться ее не нужно, но и мучать себя просто так нельзя. Вот бродит здесь плачущая, ей муж-рядовой приснился по горлышко в соленой воде. Попросил меньше плакать, а если без слез никак, то передать ему купальные принадлежности. Вот и лежат у его могилы полотенце, плавки, красивые черные ласты...
Софа вздыхает, а сторожиха звенит в колокольчик: через пять минут кладбище закроется. Софа собирает вещи в мешочек, едет на гремучем трамвае опять до конечной, домой. У газетчицы покупает газету, кивает у подъезда толстой нарядной соседке. Ужинает супом, после супа хозяйничает: надо вытереть пыль, перебрать белье и еще много чего сделать по дому. Краем глаза Софа глядит в телевизор, там новая президентша говорит о том, что наступило мирное время. Софа не реагирует, ей без разницы, смерти все равно нет, и бояться ее не нужно. А может, и вообще ничего нет: что мир, что война, что жизнь, что смерть — лишь бы не трогали, а еще не лишали бы утешения.
Где-то в девять Софа ложится, жалобно скрипнув кушеткой. В руках любимые бусы, Софа перебирает их, как будто четки. Но во сне пустота: стены земляные, паучок сидит ласковый, слизняки и многоножки, а мужа нет. Потом вроде бы какое-то шуршание, и Софа улыбается, в волнении шевелит ногами. Выходит из земляной черноты муж, но какой-то другой, непривычный. Седая борода торчком, пижама болтается, как на скелете, и будто ветерок ее продувает через острые бедра и ребра.
— Пора мне, — говорит. — Призывают...
Муж тянет себя вниз за бороду и снимает мягкие тапочки.
— Как это пора? — охает Софа. — Куда призывают? Опять?
— Раз зовут — я пойду, убегать не буду. Говорят, белкой мне надо быть.
— Не понимаю тебя. Какой еще белкой?
— Перерождаюсь в белку.
Софа чувствует, как бусы в ее руках становятся почему-то горячими. Она перебирает бусины пальцами, и каждая следующая бусина все горячее.
— А я? — кричит Софа. — А секрет про тот свет? А то, что нет никакой смерти? Я ради чего тебе верила? А блины? А самогон? А хлебные корочки?
— Так ты, Софиечка, перерождайся тоже. Будем с тобой бегать вверх и вниз. Орехи прятать. К зиме седеть, а потом обратно. Шишками щелкать.
— А если я не хочу? — ругается Софа и сама себе удивляется. Думает: уговори, уговори...
Муж пожимает плечами, делает шаг назад.
— Если не хочешь со мной, то орешки принеси… лесные… миндаль не неси, самогон — тоже. Я та белка, у которой на спине будет черное пятно в форме купола, помнишь? Родимое пятно мое.
— Сволочь ты, — Софа чешет глаза. — И те, кто призывает тебя, — сволочи!
И кидает в мужа раскаленные бусы, но он уворачивается, делая замысловатый кувырок через голову. Исчезает на взлете в разноцветном тумане, только дым от него, как после фейерверка. Софе хотелось бы крикнуть, потопать ногами, а может быть, даже подраться...
Но она поворачивается со спины на бок, и на другой стороне кровати какая-то особенная, прохладная простыня. С той прохладной стороны пришел к Софе новый сон: спокойный, глубокий, как давно уже не было.
|
