|
Об авторе | Алексей Анатольевич Кубрик родился 10 сентября 1959 года в Москве. Учился в МВТУ им. Н. Э. Баумана, служил в армии, был связистом, дворником-сторожем, замдиректора городского ПКиО, грузчиком. По окончании Литературного института (семинар Евгения Винокурова) работал лаборантом на кафедре современной литературы и учился в аспирантуре, специализация — поэзия русского зарубежья. Преподает литературу в лицее и ведет различные спецкурсы и семинары. Автор четырех книг стихотворений. Живет в Подмосковье. Предыдущая публикация в «Знамени» — № 7, 2021.
Алексей Кубрик
говорят что люди не виноваты
* * *
Ловим рыбу, рисуем друзей.
Надпись «ушли на фронт»
косо висит на ручке дверей,
заваливая горизонт.
Тропа ведёт в глубину холста.
Там, чуть справа, ручей,
слева — узкая пустота
внутри коротких ночей.
Ночи становятся всё длинней.
Жизнь — это холст и левкас.
Смерть — это память без нас о ней
и без неё о нас.
* * *
В начале января в том мире, где прогулки
не возбраняются пытливыми людьми,
за нами вдруг пополз какой-то шорох гулкий
с той стороны, где поле и холмы.
Пустыня или лес, холсты или скрижали,
но через много лет, когда лося в лесу
(ну, вы всё видели), а жилы не дрожали,
я понял, что опять я в этот звук ползу,
и выронить его, по сути, невозможно,
как будто это снег, настоянный на снах,
и лес опять летит, как тот, кто не стреножен
в своих чужих делах, в чужих своих словах.
* * *
Из города вечных терзаний
в деревню изменных утех
в телеге разлук и свиданий
иль так, пешкодралом, на смех
себе и печально любимым
с рассветом прекрасным на свет,
предчувствуя долгие зимы,
которых чуть больше, чем лет.
С закатом в кибитке с поклажей,
а впрочем, один чемодан
считается кладью и даже
быть может поставлен к ногам.
В окне пусть мелькает пустое,
в душе пусть слегка моросит.
Я знаю, кто едет с тобою.
Я помню, кто будет убит.
* * *
На фоне чванства упырей —
вальс Шостаковича, второй.
Играет Моцарт, он еврей.
Ему не верится домой.
Там деревянные гробы,
там весь огромленный народ
сплошные новости несёт
вокруг повапленной судьбы.
Внутри какой-то Мандельштам.
Сойдёшь с ума от этих рож.
Ну что ты хочешь, Вальсингам?
Ну что ж ты, Мэри, не поёшь?
Ведь снег летит, и кумачом
на скользкой вечери кремля
застелен стол... И нипочём
произносимая земля.
* * *
Не стоит ждать достаточно проспать
у озера средь веток и мельканья
из волейбольных пляжных рваных сеток
и теннисистов в кепочках отважных
проспать не всё, а ровно половину
обеда ужина и завтрака вприпрыжку
вокруг костра с давно знакомым дымом
с одной собакой и одним котярой
вкруг лагеря шныряющего ночью
а днём на солнце выставившем пузо
внутри куторы мыши землеройки
вокруг жужжанье оводов слепней
вдали малинник шляпа и панамки
растущих не по дням а по часам
детей подруги а беременное небо
за облаками прячет синеву
совсем уж неприличную для лета
Не стоит ждать что ты умрёшь однажды
таким же лопухом как был тем летом
а над могилой пышный вьюнош скажет
он так гасил что лучше не ловить
* * *
Снег очарован дрожаньем ветвей,
укрывает их снова и снова...
Тополь, распиленный в меру вещей,
(гнилой изнутри) не годится для крова.
Только ли с небом дрова весны
(под окном торгуют дешёвым мясом)
согласуются так, что за ними видны
морг, больница, прочие выкрутасы?
Небо ровное, без морщин,
(во дворе больницы — новопреставленный)
с кораблём, завёрнутым в море причин
и надёжно застрявшим в звёздной гавани.
Корабля не видно. Весна внутри
новостей, что слипаются в точке покоя.
Пуская божественные пузыри,
дочь агукает за стеною.
Просыпаешься (снег идёт налегке),
завтракаешь, засыпаешь снова.
Может, приснится, что к млечной реке
и ты паутинками пришвартован.
Душа покойного уплыла,
вытянув тело для встречи с землёю.
Сквозь запотевшую грань стекла
не видно, какие собачки ноют,
провожая душу, встречая снег
(во дворе торгуют «гугнивой чушкой»).
Дрожь пробирается на ночлег.
Снег оседает, как сон в подушку.
* * *
Кто не слушает Моцарта,
тот не слушает Моцарта
даже в шуме дождя.
Дождь с тропинкой встречается,
лес о чём-то шептается,
а чуть-чуть погодя
свет куда-то скрывается
в паутине дождя.
Я поверил, что прошлое
с чуть потёртыми линзами
всё как будто не там,
где у Моцарта лёгкое,
потому что нестрашное
и совсем не вчерашнее,
потому что единственней
непонятного нам.
* * *
Ковыряя винт шлицевой отвёрткой
в оконной раме из дерева и белил,
я глядел закат сквозь облачную обёртку,
и прекрасно помню, что всё забыл.
Сослепу это не то, что сдуру,
и не с каким-то там ту-ту-ру
двигались всадники, облачные фигуры
и почти облака на лёгком ветру.
Лёгкий ветер, сквознячок после смысла,
посади мне дерево под окном,
чтоб царапалось ночью, ветвями висло,
и качалось, собственно, ни о чём,
и шумело, листьями трепетая
или даже птицами шебурша…
Дерево, облако что-то там объясняют
даже если ещё на земле душа.
* * *
Итак, всё ясно с гнутым медным тазом.
В нём дырки просверлил Иван Иваныч,
чтобы прохладней было голове,
а вот сюртук походный с плоской кепкой
распял на чучело уже Иван Петрович,
чтоб мимо огорода пролетали
пернатые дотошливые птицы.
Никто не знает сколько длится время,
в котором можно штопать и сверлить.
Как мне спросить тебя во что ты умер?
Какое время там, где нет мгновений?
Где медь и серебро трубы последней —
внутри того, кто звуки извлекает
из шляпы вон того в смешном пальтишке,
с авоськой что шагает в магазин
за хлебом и бутылочкой кефира,
чтобы из крышки сделать свой секрет
под деревом, посаженным юннатом
в тот год, когда пропали воробьи
и чучело стояло одиноко,
и медный таз на рукаве его висел.
* * *
Кот превращается в комету.
По территории двора
он гонит мышку, как котлету
или сардельку. Есть игра,
а есть какой-то хруст и ужас,
и птичьи перья на тропе.
Ну ладно, что у нас на ужин?
Пришли… Наверно, не к тебе.
Кот очутился на заборе
в мгновенье ока. По весне
участие в кошачьем хоре
мурыжит нервы мне вполне.
Но это мне, а он доволен,
припрётся к миске чуть кривой.
Ну что, нашёлся ветер в поле?
Пришли… Наверно, за тобой.
* * *
насобачился бы про собачье
наворчался б вокруг воронья
снедь холодная сутолочь дачная
стеклорез проходного жилья
электричка с единственной фарой
деревянный мосток на тропе
приближается прыгает в ярость
луч закатный радость в окне
кто селёдочку тот и грибочки
и греби-ка отседа греби
мы проснулись глубокою ночью
мы навеки остались одни
* * *
говорил рисунок черновику
я быстрее всех за дождём бегу
я листву могу ворошить взашей
и шуршу не хуже карандашей
листья ржавые боты новые
пиджаки вместо душ висят
эх аллеи лужи кленовые
ох осенние невпопад
ирод-батюшка недопомешанный
мене-текел твою в метро
тут катаются люди взвешенные
рисовать их совсем грешно
что ты буквами их описывать
Богородица не велит
имена их веками слизывать
будет дождик с могильных плит
недошпиленный недогопнутый
лес волчица суровый Дант
эх простые числа окопные
ох небесный пыльный десант
говорил рисунок черновику
вместе будем лежать в снегу
век кровавый точками прикрывать
только в поле один и Господня рать
* * *
ночью ожидается местами порывистый
тебе ещё только вместо присутственных мест
снегопад сильный дядя Дусик прижимистый
ветер умеренный зюйд пестует вест
какая школа у богомола за горкомом партии
котельная стадион чудаковатый лес
локус не топос пока в нём шныряют гарпии
чупа-чупс на палочке бог свинью не доест
слопала-таки поганая что у нас на второе
то же что и на третье лошадка хворосту воз
доктор Астров ерошит волосы в стиле запоя
в стиле покоя мне мерещится пёс
как он там в ногах ворочался под одеялом
и храпел не хуже и даже тоньше жены
и мы выходили в парк и многое оставалось
тишина на ветках снег внутри тишины
* * *
двигаясь целенаправленно просто так
по берегам надоевшей чайкам реки
или в лесу с буреломом и мхом высоким
или вдоль луж у бордюра в Кривоколенном
я и не думал что это просторное эхо
к делу привычному двигать ещё ногами
и шевелить страницы хорошей книги
в том переплёте который уже потрёпан
но сохраняет да сохраняет названье
и удивляет да удивляет значенье
как удивляют простор дорогие лица
на неземном языке неизбежной встречи
там где разлука так долго смеётся и плачет
да всё смеётся как будто кому-то плачет
* * *
с берега неизбежного
до горизонта дальнего
ближнее всё прилежнее
но не ясней печальное
млечное в лёгкой просини
вкупе с домашней осенью
помнит прошву Иосифа
лучше чем небо Осипа
дождик бубнит пафосно
ветер талдычит рассеянно
не по тому адресу
и потому уверенно
* * *
Отделяя душу от мороки тела,
в человеке, сделанном из слякоти стихов,
как она любила, как она хотела
плыть и плакать, обнимая стаи облаков.
В человеке, сделанном из строчек и отчаянья,
может быть, мычания и топота шагов,
как она переводила на своё молчание
ту тропу от озера, что видела любовь.
Проплывая к озеру в лодочке залатанной,
плёская по зеркалу старанием весла,
как она причалила к берегу обратному,
где луна по озеру медленно плыла.
* * *
люди проще формул и строчек
почерк Чехова Достоевского росчерк
в рощах кущах щёлканье соловья
мы одни с тобою любовь моя
добродились в общем-то доверстались
пролетели ночки совы остались
лупоглазым хлопаньем слеповатым
говорят что люди не виноваты
| 
