|
Об авторе | Павел Алексеевич Пономарев (27.08.1997, Лебедянь Липецкой области) — аспирант факультета журналистики Воронежского государственного университета. Участник Форумов молодых писателей России, стран СНГ и зарубежья. Автор книги публицистики «Со-бытие. Дневник молодого человека» (2020). Стихи и эссе публиковались в журналах «Юность», «Сибирские огни», «Подъём» и др. Дебют в «Знамени».
Павел Пономарев
Пасхальный огонь
* * *
Первого апреля туман
от дождя и тепла, духоты мировой —
там, где тёплое «мир» превращается в пар.
Если дело — табак, остаётся курить,
выпуская туман из трубки.
Легче свет погасить, чем сидеть при свете.
Дым становится духом
деда — белого старика,
что из пустыни Яблоневой* кричит —
мне кричит, только я
не слышу.
Тише, тише, Воронеж —
это прапрадеда кровь бежит
из земли года тридцать седьмого,
окропившая бороду мне.
Потому она рыжая, ржавая,
потому она в стружку скрючилась —
пахнет войлоком и железом.
И орган заглушают хором —
тенорами и баритонами —
это десять моих поколений
за окном в чёрных рясах стоят.
* Яблонева пустынь — древнее название Лебедянского Троицкого монастыря.
* * *
И бабка Лёля выгонит из сада
детей и внуков, им не отдавая
последнюю прапрадедову память —
и станет сад живой для них оградой.
«…И мне не больно, Ванечка, не больно!» —
причитывала всё бабуля Лёля
(она была больна и ожидала
прапрадеда из красных лагерей).
И он на белом снеге снится ей —
расстрелян и прикладом добиваем.
И бьёт сноху, сама за что не зная,
беременную внуками, свекровь.
И падает с подола на пол кровь.
Я этой кровью, смешанной с дождём,
зачат спустя полвека — и рождён.
* * *
Когда на чернозёмном слое
растает снег,
мы с тобой войдём
в праотчий сад.
Нас встретят бабка Лёля
и дед Иоанн.
Мы упадём на дёрн,
сырой, курчавый, будто борода
прапрадеда (священник и изгой),
покрывшаяся мартовской слезой
(он в первых числах марта был рождён),
омытая серебряным дождём
из божьего небесного колодца…
Как ярок свет — как много в марте солнца.
Но это всё — не здесь и не сейчас.
* * *
Ничего — только ночь. Потолок.
Из экрана-окна — киносвет.
Отвернуться к стене,
втиснуться в уголок —
ничего больше нет.
Это здесь — ничего. Ну а там?
Подожди! —
там по-прежнему пахнет кадилом —
там отца Иоанна слепые вожди
из алтарных ворот выводили.
…И никто не поверил, что это не бред,
что за плачем ребёнка и сливом бачка
я в казённом углу слышу гул дальних лет,
где на Пасху к столу зарезают бычка.
Он молчал и мычал — будто знал, что умрёт,
что с пятном на боку его рыжая мать
прожуёт больше сена и переживёт —
проживёт дольше сына и пережуёт
бечевой перетянутую пуповину.
…Там отца Иоанна вожди выводили,
и один из них вывел
три заглавные буквы тупым красным грифелем:
«ВМН»*
* ВМН — высшая мера наказания.
Волотова Могила*
Там, где прошла межа
Волотова с Черепянью,
Мирно себе лежат
Кости отца Иоанна.
Там, где молился он,
Трезвый, но чаще пьяный,
Делит кудлатый Дон
Волотово с Черепянью.
Прячет кресты за ветки
Пятницкий сельский храм.
По позабытым предкам
Плачет отец Иоанн.
Может, он Святогору
Триста раз «пра» и «про».
Горлом идёт, кагором
Христоказачья кровь.
И покрестив мечом
Пращуровым ковыль,
Лёг за рекой Мечой
Батюшка-богатырь.
Стелется трын-трава
По меловым отрогам.
Сложена голова
У мечевых порогов.
Череп прибил прибой
К берегу Черепяни.
Вымыл кудлатый Дон
Кости отца Иоанна.
Чёрная сила, белая сила,
Сила небес, не-бес —
Взял Монастырский лес
В Волотову Могилу.
* Волотова Могила — курган в Лебедянском районе (Липецкая область). Расположен в устье реки Красивая Меча. Рядом находятся Тютчевский (он же Монастырский) лес и сёла Волотово и Черепянь.
Из детства
1. И больше нет — ни дома, ни двора.
Казённая квартирка возле храма.
И сына утешающая мама:
в траве двора
играет детвора…
2. Я помню плиткой вымощенный двор,
и дедовский гараж,
сухой омшаник,
и Шурика — дворнягу-попрошайку…
И вечером на кухне за столом
дед поучает бабушку Людмилу.
И я —
всё о своём да о своём…
Мне восемь лет —
я рисовать мастак!
Я армию пишу Наполеона,
гусар летучих чудо-эскадроны,
и сам — Наполеон я…
И дурак.
3. У деда рак —
заканчивается детство.
Давно я разучился рисовать.
Лекарствами осажена кровать,
и дед с кровати больше не встаёт.
А жизнь идёт —
в четырнадцать,
и лёд
зачем-то в ноябре затеял таять,
и в комнате вдруг летними цветами
запахнет, будто
детством пахнет мёд.
И послезавтра дедушка умрёт.
4. Когда Господь последний день засёк,
раздался снег —
когда прабабка Аня
в кровать конфеты сыну принесёт.
И мать от смерти сына не спасёт
помятыми конфетами «Пилот»
и цыпками на сморщенных руках,
что вынесли и выносили страх
младенца перед тихой темнотой:
«Спи — ничего
не бойся, мальчик мой».
…На кладбище играет детвора.
И больше нет — ни дома, ни двора.
* * *
Нет ничего — ни шороха, ни шерсти
на выцветшем и облинялом пледе,
лежащем на теперь покойном деде,
и в комнате торшер погас, как дед.
Нет —
ничего как будто нет
теперь без деда.
Подростковый стыд!
Я с дедом попрощаться не ходил —
я трус, предатель
был! (наверно, был…)
Худым и слабым
страшно видеть деда —
с лопатками, торчащими, как крылья
седого голубя, укравшего зерно
и воду из курятника прабабки —
и дед камнями гонит голубей.
…А в сущности, «не бей» и «не убей»
считайте, что почти одно и то же —
как «дед» и «Голубев»;
как «Господи» и «Боже».
* * *
Когда меня не станет, возьми мои стихи,
и собирая память (хотя звучит почти
как «собирая камни»), ты о себе прочти.
И как бы между прочим, меня не потеряв,
сверни на Карла Маркса — на Камерный театр,
где Жан-Батист Мольер из «Кабалы святош»
на нас с тобой смотрел, под крики зала «браво»
на сцене умирая.
Где рядом у дороги, дом-свечка — угасая,
там бабушка-филолог нам книжку подписала…
Где обещал… А впрочем, меня уже не будет.
* * *
Когда пасхальный снизойдёт огонь,
то заповедь отца «огня не тронь!»
припомнит сын — дрова перевернёт:
«Назад два шага — это шаг вперёд».
Круженье пчёл, круженье над огнём
огнём ещё не разогретым днём.
Воскреснет день, теплом огня маня:
«Огня, сынок, — поддай ещё огня!»
Крушенье пчёл, крушенье над огнём,
не думавших и думавших о нём.
Задумавшись, сын прах перевернёт:
«Назад два шага — это шаг вперёд».
| 
