Об авторе | Сухбат Афлатуни (Евгений Абдуллаев) — поэт, прозаик. Родился в 1971 году в Ташкенте. Лауреат «Русской премии», финалист «Русского Букера», «Ясной Поляны», «Большой книги». Живет в Ташкенте.

Сухбат Афлатуни

Обезбол

рассказ

Ветер собрал листья в кучу, покрутил возле стены и оставил. Снова поднял и снова стал играть ими.

Всю осень шли болезни. То грипп, то невралгия. Под занавес вот зуб. Всю ночь пила анальгин.

Муж, как всегда, не замечал. Он вообще ничего не замечал, был как ветер. Когда-то теплый, теперь остывший, осенний. Распахивал дверь, шуршал по квартире. Иногда она глядела на него. Что-то ведь у них было... «Было-было-было-было. И прошло». Да.

Пошел дождь, в комнате стало темно, Аля зажгла свет и села.

Ей всего сорок пять. «Сорок пять, баба — ягодка опять!» И где у нее эта ягодка? В каком месте? Покажите, хоть знать буду.

Телек, что ли, включить? Выходной день, называется. Сил нет, и пульт далеко.

А мама в ее возрасте была о-го-го, зажигалочка. На юбилее отплясывала, стены тряслись. Аля в папу пошла, спокойного. Всё со своими железячками в гараже. Вернется, долго руки моет, темная мыльная вода в отверстие уходит.

Встала все-таки. Поискала пульт. Вместо пульта наткнулась на трубку. Позвонить Илье? Раньше сам звонил: задерживаюсь на работе. Или не на работе. А где? — На бороде. Седина в бороду… Борода, кстати, еще не седая. И вообще весь такой молодежный, даже неприятно. Еще спортом занялся, ни с того ни с сего.

Аля бросила трубку на диванный валик. Опять зуб! Еще дождь этот.

Утром сказала ему про зуб.

— Сходи к зубному.

— Спасибо, Капитан Очевидность!

Илья промолчал.

— Не к кому идти, — она смотрела на него. — Вера уехала.

— Этих клиник зубных кругом — как собак...

— А я не хочу к собакам... Один раз мне уже полечили, ты помнишь.

Он помнил. Возле постели сидел тогда, руку ей гладил. А может, не помнил.

Когда за ним закрылась дверь, она тихо застонала. Не так чтобы… сама для себя.

Стало совсем темно, она подошла к окну, сняла с фиалки пару сухих листьев. Когда цвести будем, дуся?.. Почертила пальцем на запотевшем окне. С детства панически боялась зубных врачей.

С Ильей они уже два года не жили. Просто спали в общей кровати. Ее это устраивало. А его? Не поцелует, даже случайно.

Двадцать четыре года вместе. Две дочери. Обе учатся, в Москве.

Легла на диван, поджала ноги. Трубка упала на ковер, и ладно, и фиг с тобой.

Ужина не было. Есть сосиски. Голодный придет, сам сварит. Имеет она право полежать с зубом? Не слышу ответа.

Показалось, что в коридоре открылась дверь.

Она тихо застонала.

Нет, показалось. Аля замолчала и стала обиженно глядеть в потолок.

А он был как раз у Галины, та стояла и наполняла чайник.

— Будешь еще макароны? — Закончила с чайником, погладила Илью по плечу.

— Ага.

Она всегда старалась его накормить.

После близости он лез под душ, а она сразу на кухню, сообразить что-то. Готовила быстро и вкусно, это она о себе знала и сдержанно этим гордилась.

Илья приходил из ванной, сырой, горячий, в халате, который она ему подарила.

Она ждала, когда он переберется к ней полностью.

Ждала, но не торопила. Разрушать чужую семью в планах не было. Хоть там его и не держит ничего, чувствовала же.

Только подумала об этом, и...

— Слушай... — Илья слегка закашлялся. — Такой вопрос. У тебя есть там еще дантисты, нормальные?

— В смысле — нормальные?

— Ну... Чтобы хорошо...

— ...и недорого, — хмыкнула Галина.

Илья тоже улыбнулся. Улыбка у него от природы приятная, ну и Галина тоже следила, то эмаль ему, то десенки подлечит.

— Кому лечить нужно? — села на колено Илье, поправила ему воротник халата.

— Да нет, просто, если есть у тебя кто...

— Я у себя есть. Тебе меня, как врача, недостаточно?

— Достаточно, — Илья, наконец, додумался обнять ее. — И не только как врача.

Ну, молодец… Галина взяла его за подбородок, повернула лицом к себе.

— Кому врач понадобился, колись. Твоей? Угадала?

— Тебе, блин, на рентгене работать надо было... Насквозь видишь.

Чайник закипел. Галина полезла за заваркой.

— Ну и приведи ее ко мне, — струя кипятка полилась в чайник.

— К тебе?

— Ну да. Вылечу как-нибудь. Боишься, отравлю?

Боялся он, конечно, не этого.

— Глупый... — Стиснула ладонями его щеки. — Клятву Гиппократа давала. Вылечу.

Зубы у самой Галины были мелкие, как у грызуна.

На следующий день у него все валилось из рук. Ведомости, пластиковая тарелка с капустой, новый шарф. Ключи от машины упали в снег, насыпал за ночь, долго ходил вокруг и свистел, ключи не отзывались.

Говорить о предложении Галины он не собирался.

Но Аля устроила ему веселую ночку, мычала, включала свет, гремела стаканом. Илья накрывал голову подушкой. Но звуки и свет пробирались и туда. Глянул в мобильник. Полпятого. Аля плакала.

— Болит?

Аля повернула к нему опухшее лицо. Такое некрасивое, что стало жалко ее.

— Я врача нашел тебе...

Отступать было поздно.

Хуже всего, что пообещал отвезти ее.

Попытался даже обнять. Ночнушка была сырой, от пота и слез.

— Спать? — зевнула Аля.

Он погасил свет, стал ругать себя, соображая, что делать… что делать...

— А это Галина... Сергеевна, — он перетаптывался с ноги на ногу, словно забыл заглянуть в туалет.

— Здравствуйте, — улыбнулась Галина, оглядывая Алю.

Аля, прижимая платок, начала рассказывать о своих несчастьях.

— Понятно, садитесь, — Галина старалась говорить ласковее. — Сейчас посмотрим. А вы, — глянула на Илью, — подождите пока в коридоре.

Тот кивнул и продолжал стоять. Ожидал, наверное, чтобы и Аля его как-нибудь отпустила. Но та всё пыталась дорассказать про свой зуб.

— Откроем ротик, — все тем же ласковым голосом говорила Галина. — Та-ак…

Она уже успела устать от Али и ее рассказа; законное любопытство было удовлетворено, Аля оказалась совершенно такой, какой она себя выкладывала на фотках, и даже хуже. Особенно когда распахнула рот. Рот показывал, что к своим сорока пяти Аля так и не научилась ухаживать за зубами. Говорить это Галина, конечно, не стала. Пообещала же Илье, что будет ангелом. Приходилось соответствовать.

А Илья все стоял в дверях, глядя на Алю в кресле и на нависшую над ней Галину. Устав от вида женщин, стал глядеть в окно, за которым шел снег. Самого снега он не видел, окно было скрыто резаной занавеской, он забыл слово «жалюзи»… Но хотел туда.

Как северный человек, он, в общем, был равнодушен к снегу. Но теперь... «Снег кружится, летает, летает…», вспомнил песню из дороги сюда. Все верно, летает. Летает.

— Да, и пятерочка верхняя, — говорила Галина, проверяя рот. — И клык… Ой, какой клык. Клык давно лечили?

Илья вздохнул. Он был в курсе, что человек недалеко ушел от животного. Но можно же было более гуманное слово подобрать.

— Клык, говорю, давно пломбировали?

— Ы-ы… — мычала Аля.

— Вижу, давно. Пломба на честном слове. Вон… — и потыкала.

Аля застонала. Илья снова поморщился. О снеге он уже не думал. Сам уже не знал, о чем он думал.

— Ну, я пойду, — зашуршал курткой.

— Да, конечно, — прервала пыточные действия Галина. — Мы сами тут разберемся.

— Я в «Магнит» пока съезжу.

— …Как закончим, позвоню…

— Я шама пожвоню, — закричала вслед Аля.

Снег, и правда, все еще шел. Шел, сыпал, падал. Кружился… Нет, не кружился. Просто летел, падал... Ни в какой «Магнит» он не поехал.

Он даже не дошел до своей «Ауди», которую припарковал вон у той стены. Просто стоял под снегом. И думал. Теперь еще надо придумывать, почему не поехал в «Магнит».

Подошел к машине, сигнализация весело чирикнула, смахнул снег с капота. Ладонь стала мокрой, хотя это можно было сделать щеткой из багажника. Обтер о куртку.

Он следил за чистотой машины, заботился о ней. И она тоже, как ему иногда казалось, по-своему о нем думала, почти как женщина. Но залезать в нее сейчас не хотелось. Хотя ладони замерзли, Илья продолжал зачем-то счищать снег, и можно было врубить там печку. И делать то же самое в тепле, думать.

Илья снова вытер ладонь, выудил из штанцов мобильник. Потер пальцем по экрану. Попытался вернуть мысли к креслу, в котором, наверное, мучилась Аля. Но мысли возвращаться туда не хотели. Вместо Али пошли мысли о войне.

Так весь этот год с ним и было. Когда думать о чем-то не получалось, лезла война. Ее картинки, голоса, бессмысленные буквы. Попискивала в виде уведомлений. Заполняла промежутки между мыслями. Как вот сейчас. Илья сунул мобильник в куртку.

В этих мыслях о войне, в том, как они успели обжиться в его голове, было не одно только неприятное. Был в этом еще какой-то запасной выход. Как в гостинице, где он раньше работал. Один выход — на лифте, а есть запасной, по полутемной лестнице.

Могли призвать, возраст допускал. Да, возникли бы новые проблемы… Илья кивнул. Зато вот эти отвалились бы. Аля с ее клыками. Галина с этим голосом. Ситуация вся.

Он зачерпнул еще немного снега, смял и съел. Как делал в школе, когда хотел заболеть и поваляться у телека. Зачем он делал это сейчас, он не знал.

Проглотил колючий катышек, снова набрал снега, сжал. Поглядел на него. Тот лежал на ладони, маленький и белый. Илья оглянулся, точно кто-то мог застукать. Но никого не было, только он, машина и снег. Быстро сунул в рот и проглотил.

Эта Галина свое знала, Аля сразу поняла. Ознакомившись с Алиным ртом, быстро принялась за дело. «Укольчик-обезбольчик…» Аля, конечно, повыла, пока та ей десны дырявила. Боялась, что сознание потеряет, такое с ней у зубных бывало. Но сознание оставалось с ней.

Рот стал резиновым, потом деревянным. Галина потыкала и осталась довольна. «Если будет больненько, вы, это…» Стала сверлить.

Аля сидела и чувствовала себя вещью. «Больненько» не было, но быстро устала. От своего рта, от его бесчувственности, от этой слишком улыбчивой Галины, хотя та была в повязке, но почему-то казалось, что она непрерывно улыбается. И что улыбка у нее такая, профессиональная, вроде этой повязки. Снимет повязку, под ней улыбка. Снимет улыбку, под ней… а!

— Осталась еще чувствительность? — Галина остановилась.

Аля попыталась объяснить мычанием.

— Тогда еще укольчик.

Аля вздохнула. Теперь точно потеряет сознание, и стала готовиться к этому.

«А ресницы — наращенные», подумала, глядя на Галину. И вспомнила о своих, тоже могли бы вот так торчать, если бы… И хлопала бы ими так же, направо и налево.

А Галина все журчала, пытаясь развлечь окаменевшую Алю. Она вообще умела пообщаться с пациентом, подыскать ключик. Сперва о погоде. Потом про прежние времена, это вообще золотая тема, даже молодые откликались, хотя откуда им помнить. С мужиками можно было о футболе, у Галины на это тоже широты эрудиции хватало. И для женщин темы были. Про рецепты, правда, говорить не стоило, заливались слюной. И про политику. Пациент сразу начинал вертеться, дергать языком и мешать процессу. Приходилось аккуратно менять тему. Например, на котиков, она у себя прикармливала одного и фоткала. Собаки тоже выручали, особенно почему-то спаниели. Даже удивительно, как некоторых людей интересовали спаниели...

Галина закончила готовить укол, Аля сжалась, ожидая новой боли.

Но боли не было. Все уже, видно, успело заморозиться. Только про Илью подумала. Но в каком-то спокойном тумане, как о мертвом. Даже сама удивилась. И это удивление тоже вышло тупым и сонным.

Сознание она не потеряла. Но будто оно, сознание, потеряло ее. Забыло ее в этом кресле и пошло по кабинету. Постояло возле настенного календаря с котятами. Сдвинуло жалюзи, открылся вид на двор, машину и Илью, похожего на Деда Мороза.

Галина снова начала сверлежку и откуда-то издали все говорила с ней. Что-то о спаниелях. Аля сидела с открытым ртом и пыталась вернуться в себя. Но это не удавалось, она продолжала растекаться по кабинету. Покружив возле белых ламп, опустилась к столику, где лежал Галинин мобильник. Мобильник был набит именами, но нужное нашлось быстро. «Илюша». И его телефон. Илюша.

Аля тяжело вернулась в себя. Тело было все таким же посторонним, какая-то часть, видно, еще продолжала кружить по комнате. Или выскользнула во двор, где шел снег и какой-то малознакомый мужчина лепил снежки.

— Сплюньте!

Аля послушно наклонилась и сплюнула.

Потом посмотрела на Галину: «Скажите, вы ведь с ним живете?»

Голос свой она узнавала с трудом. Да и слова выговорила, наверное, только наполовину, во рту царила зима, все покрыто снегом и льдом.

Но Галина ее поняла.

Она вдруг как-то постарела, устала, и рот под повязкой потерял, наконец, свою улыбчивость. А может, еще немного поулыбался, неясно для чего, сам себе.

— Давай я уж тебе доделаю… — сказала хрипло. — А потом поговорим.

Аля кивнула. Какой-то ее части хотелось, конечно, «поговорить» прямо сейчас. Выскочить с кресла, хлопнуть дверью. Сорвать этих котят, на которых эта женщина не имела никакого права… Но эта часть была в ней сейчас в меньшинстве. Она попыталась подумать об Илье, потом о дочерях… о квартире. Не получалось. И еще какая-то музыка в ней играла, но не могла толком вспомниться.

Галина гремела инструментом, теперь уже молча. «Выстраивает линию обороны», думала Аля. У нее самой пока ничего выстраивалось. И не хотелось, если честно. Зевнула.

Потом Галина снова сверлила, удаляла нерв, готовила пломбу. Про какой-то зуб сказала, не глядя на Алю, что нужно вырвать. И Аля снова кивнула. В другой раз это напугало бы ее до истерики. Но обезбол еще действовал, она сидела и просто кивала. А снег, наверное, все еще шел.

Она попыталась вспомнить какую-нибудь молитву, хоть какую, но молитвы не хотели вспоминаться. Зато вспомнилась музыка, зудевшая в ней. Песня, по дороге в машине играла, Илья громче сделал, а она зашипела, чтобы убрал. Когда человеку больно… Теперь ей не было больно. Теперь ей вообще не было ничего. И она сама сделала внутри себя эту песню громче. «Снег кружится, летает, летает…» И мысленно подвывала ей, как умела.