НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Иллюзия обмана

Ирина Савкина. Пути, перепутья и тупики русской женской литературы. — М.: Новое литературное обозрение, 2023. — (Гендерные исследования).

Книга преподавательницы университета Тампере (Финляндия), историка литературы Ирины Савкиной сразу порождает острое любопытство, происходящее, как выясняется впоследствии, из заблуждения потенциального читателя. При словах «женская литература» мы думаем вовсе не о «чтиве для женщин неопределенного возраста и образования» и не о колонке в «Cosmo» «Только для девочек», а об известных отечественных писательницах. Это Наталья Шереметева (Долгорукова), Аполлинария Суслова, Лидия Чарская, Тэффи, Мариэтта Шагинян, наконец. А если говорить о поэтессах — Анна Бунина, Мирра Лохвицкая, Черубина де Габриак, София Парнок. Конечно, названные и неназванные авторы давно рассмотрены отдельно, но сама мысль написать единую историю отечественной женской словесности, хотя и неоригинальна, вызывает огромный интерес. Однако сборник статей, словно дразня нас, обращается преимущественно к малоизвестным личностям, либо к беллетри­стам («Литература ли это вообще?!»).

Одновременно мы испытываем смущение: все это время где-то существовала наша собственная «женская» литература, уже изученная даже зарубежьем, — но мы и о ней, и о ее исследованиях имеем скудное представление. Что нам говорят имена Марии Жуковой, Елены Ган, Юлии Жадовской, Натальи Венкстерн? Серьезно ли мы относимся к текстам современниц Светланы Василенко и Ирины Жеребкиной? Хотим ли изучать работы Марининой и Донцовой или дневники советских интеллигенток с претензией на художественность? Выходит, в прошлом мы помним преимущественно тех, кто проявил себя не столько в деле, сколько вокруг него. С помощью одиозной или исторической биографии (Суслова, Дурова, Долгорукова), крайней плодовитости (Чарская), умелого дипломатического лавирования (Бунина). А чем мотивирован наш выбор сегодня? Есть же у нас Гузель Яхина, Наталья Громова, Анна Старобинец, Ксения Букша, наконец… Такое негодование вызывает у читателя, потрясающего знакомыми ему именами, избирательность Савкиной, на которую она, кстати, имеет полное право.

Ларчик открывается просто. Перед нами вовсе не учебник «от Евдокии Ростопчиной до Алисы Ганиевой». В основе концепции автора — влияние идей эмансипации на русскую литературу, преимущественно написанную женщинами, на протяжении ее истории. Поэтому выбираются те авторы, творчество которых ярче всего иллюстрирует эту тенденцию. Постепенное формирование самосознания россий­ской писательницы — не всякой, — вызревание ее личности в определенном ключе определяет выводы и прогнозы исследовательницы. Сама она говорит о своем подходе: «Методология, одной из целей которой является “подрывное чтение текста”, дающее возможность увидеть сконструированность и историческую мотивированность тех половых иерархий и схем, которые привычному патриархатному исследовательскому взгляду представляются естественными и неизменными».

Статьи Савкиной, посвященные эпохе сентиментализма, действительно любопытны — еще и потому, что роль писательницы «пушкинского времени» освещена сравнительно мало. Но исследование «почти современности», например, в текстах «Зеркало треснуло…» или «Факторы раздражения», отступает от главного предмета в область гендерных теорий или претензий к отечественному социуму. Это вновь нарушает ожидания читателя. Есть же в сборнике и материалы, написанные с глубокой сердечностью, поражающие теплом, несвойственным холодному аналитическому уму Савкиной, какой мы привыкли ее видеть, например, «Куда исчезли бабушки?» или «А старость вот она, рядом».

Кажется, самая важная заслуга этой книги — фокус внимания на отечественной героине «за 50» в современной прозе. Жванецкий сказал, что с возрастом женщина исчезает («Устарела, мать!»). У Савкиной все наоборот — она появляется и расцветает, не убывает, а достигает полноты всех смыслов. Если литературный XIX век смотрит скорее на девушку и цветущую женщину, и чаще мужским глазом, старуха же в лучшем случае Пиковая дама, XX век признает существование «бабушки», но как жертвенной, «функциональной», для других. Только XXI век — пусть через «ширпотребную» Маринину, «эмансипе» Улицкую, «утописта» Елизарова — говорит громко: «Она не старуха!» «Дама за 50» — самоценная неидеальная женщина, и возраст не сделал ее меньше, неважнее, вторичнее. Если XX век декларирует, что женщина равна мужчине, то XXI утверждает, что «старуха» — не гибрид няньки, бесплатной рабсилы и квинтэссенции отжившего, а личность с потребностями. И эти потребно­сти в собственных интересах, личной жизни, праве на свои привычки, взгляды, активное участие в социальной и развлекательной парадигме — не «требование луны с неба», а естественное, нормальное желание. Потребительское отношение мужчины («Ты на руки надень свои сандалии…») к женщине оказывается сродни женскому функ­циональному восприятию «бабушки» — она для того, чтобы сидеть с детьми, пока одинокая мама ищет себе кавалера. «Ей же 83, зачем ей по ночам-то гулять», — как цинично говорит Мэрилин из фильма. Таким образом, под предлогом внимания к образу женщины Савкина говорит о гораздо более сложных и важных вещах.

Книга перекликается с недавно вышедшей в той же серии работой Марии Нестеренко «Розы без шипов». Труды эти, обращенные к месту женщины как автора и одновременно героини в нашей словесности XVIII–XX веков, близки не только тематически. Освещение вопроса в обеих книгах ведется в «гендерном», а не литературоведческом ключе. Внимание фокусируется на том, как на протяжении более чем двух столетий осуществляет, мыслит и репрезентирует себя женщина-писательница в патриархальном мире — через свое слово, взгляд, позицию. Стилистический анализ художественных достоинств текстов занимает второстепенное место. Легко заметить, однако, что концепции Савкиной и Нестеренко почти противоположны.

«Розы» — вечный гримуар. Неважно, XVIII или XXI век на дворе, — говорит книга, — надо правильно себя вести, уметь говорить и в нужной манере писать, чтобы продвинуться в мире литературы. Нестеренко излагает нам законы зарождающегося литературного мира, правила игры и техники их выполнения, показывает на конкретных примерах женского успеха дороги мимикрии, редакторского патроната, высочайшего покровительства. Под феминизацией понимается первое осознание женщиной себя как мыслящей (и имеющей право мыслить) личности. Конечно, под крылом патрона, где умная авторица всегда найдет благо. У Савкиной речь не о компромиссе и встраивании в существующую парадигму — здесь конфронтация с последующим разделением на два лагеря. В избранных критических и литературных источниках женщина-автор предстает грубо удушаемой и хитроумно ущемляемой патриархальным тираном. Огрубляя, можно увидеть авторицу XIX века как Анну Бунину, пришедшую к соглашению с литературным мэтром-Карамзиным (Нестеренко), а можно — как критикессу Зражевскую, дошедшую до безумия в попытках отстоять свое значение в полемике с катковыми (Савкина). Вопрос в том, что мы хотим увидеть.

Анна Аликевич