Об авторе | Катерина Кожевина родилась в Омске, окончила факультет социологии НИУ-ВШЭ. Руководитель проекта «Заповедник» (ФОМ), курирует проекты на стыке социальных наук и художественных практик. В 2020 году по итогам исследовательской экспедиции выпустила в качестве ответственного редактора документальную книгу «Чувство острова», посвященную исторической памяти на Сахалине.

Училась в мастерской Creative Writing School под руководством Е.С. Холмогоровой. В 2021 году дебютный роман Катерины Кожевиной «Лучшие люди города» стал победителем литературной премии «Лицей» в номинации «проза», а затем вышел в Редакции Елены Шубиной, издательство АСТ.

Катерина Кожевина

Матти едет умирать

повесть

                                                                                                 И, пока я жив, страдаю,

                                                                                                 Что я родину оставил,

                                                                                                 Из знакомых мне пределов

                                                                                                 Прохожу в чужие двери

                                                                                                 В незнакомые ворота,

                                                                                                 Тяжела мне здесь береза,

                                                                                                 И ольха меня здесь режет

                                                                                                 Здесь деревья точно ранят,

                                                                                                 Ветка каждая дерется

                                                                                                                                   Калевала

Матти Коскинен протянул паспорт девушке с узкими плечами. Погоны торчали на ее кителе, как лопасти вертолета.

— Цель приезда?

Он на секунду задумался. Вообще-то Матти приехал умирать. Но говорить об этом на границе было бы глупо.

— Туризм.

Девушка, не глядя на него, с силой надавила на штамп. Она казалась маленькой и слабой, а зеленая форма — большой и тяжелой. Хотелось вынуть девушку из кителя, из этой пограничной будки, но Матти молча забрал паспорт и пошел к автобусу.

В Выборге его ждал Олег, свой таксист. С ним когда-то ездил и сам Матти, и все его знакомые, которые пытались найти в России семейные хутора. Или хотя бы то, что от них осталось. У Олега была прекрасная репутация: он не задавал лишних вопросов, почти не опаздывал и мало пил. Матти попытался пристегнуться, но гнезда для ремня были надежно спрятаны — заднее сиденье покрывал плотный бордовый ковер. Олег обернулся и снисходительно махнул: мол, не надо этой суеты. Но финн снова схватился за ремень. Олегу пришлось выйти из своей двери и открыть заднюю. Он по-хозяйски скатал накидку до середины и пристегнул гостя. Теперь финн сидел на половинке ковра.

Матти открыл окно и сделал глубокий вдох. Ему казалось, что он узнает каждую тощую сосну, каждый поворот дороги. От родного поселка до границы ехать пару часов. Но это сейчас. А тогда, летом 1944-го, они добирались на телеге четыре бесконечных дня. Это был уже второй раз, когда семья Коскинен покидала свой хутор на Карельском перешейке со всем скарбом и коровами.

В 1940-м Матти был трехлетним ребенком и ничего не запомнил, кроме холода. А теперь ему восемь. Он умеет удить рыбу, чистить лошадь и сидеть верхом, знает в лесу весь черничник и что родители ходят в сауну не только мыться. За день до отъезда взрослые перестали громко разговаривать. На небе весь день гремело, и мать с ужасом вглядывалась в горизонт. Матти не мог понять, почему она так сильно боится грозы. Отец дал ему маленькую лопату и велел выкапывать свеклу. Ботва была длинной, а плод маленьким, умещался на детской ладони. Матти стало жаль, что эта свекла никогда больше не вырастет. Родители достали из подвала деревянные ящики. Половину забили одеялами и одеждой, половину — несозревшими овощами. Бабушка плакала и обнимала каждую яблоню. Они были ровесницами. Ее отец заложил сад в честь рождения дочери, и это был лучший сад во всей коммуне. Матти спрашивал родителей, что происходит, куда они собираются, зачем, но они будто язык проглотили.

После обеда Матти отправили к соседке, занести бидончик масла. Она сидела на земле, раскинув ноги, как кукла, беззвучно открывала рот и размазывала по лицу слезы с кровью. Вокруг нее лежало два десятка кур с отрубленными головами. Ветер шевелил их рыжие перышки. Матти бросил бидон и побежал по дороге, захлебываясь пыльным воздухом. Во рту уже появился привкус металла, бок пронзали иглы, а он все бежал и не мог остановиться. У кирхи Матти запнулся и упал. Каменная церковь всегда была крепостью, скалой, самым надежным убежищем для живых и мертвых. И тут Матти увидел, как несколько мужчин грузят на телегу колокол, перемотанный толстыми канатами, без языка. Он лег на землю и зажмурился. Матти представил, что в воскресенье будет служба, соберутся красивые люди, и приедет та девочка с пшеничными косами. Все будет, как всегда. Всегда. Всегда. Он вернулся домой с разбитой коленкой, и только четырнадцатилетняя сестра заметила, что кровь еще идет.

Матти разбудили на рассвете. Сонного, посадили на телегу, поверх ящиков и чемоданов. Когда отец уже закрывал ворота, мать побежала в дом. Она вернулась с крестом и льняной салфеткой, которая висела над их кроватью — «Новый день все еще может изменить», обернула распятье и сунула Матти в руки. Лошадь уже тронулась, и тут Матти вспомнил, что не взял самое ценное — свою сокровищницу. Жестяную коробку с монетами, леденцами «Sisu», стеклышками и открытками. Никто, даже сестра, не знал, что Матти по-настоящему богат. Коробку эту он хранил в тайном месте, под сауной.

— Папа, мне надо домой. Я забыл одну вещь, — Матти сражался со слезами, но они победили. Больше всего было жаль перочинный нож с головой коня на рукоятке.

Отец повернулся и сказал:

— Не плачь, сын. Мы обязательно вернемся.

И Матти ему поверил.

На телеге хватило места только для бабушки и внука. Отец вел за собой лошадь, а молодые женщины подгоняли коров. Сестре недавно купили новые ботинки, узкие, по последней моде. Когда она сняла их, оказалось, что все ногти на ногах сошли, и из ран сочилась кровь. Сестра долго кричала, больше от ужаса, чем от боли.

Матти запомнил каждый километр дороги, каждый гранитный столбик, каждую надломанную ветку, которую приходилось убирать из-под колес. Семья Матти добралась до железнодорожной станции через четыре дня. Их ждал поезд, чтобы отвезти вглубь Финляндии. Уже на перроне бабушка сказала, что вернется назад. И если ей суждено сгореть вместе с хутором, она сгорит. Бог не простит ей, что она покинула могилу мужа. И сама она себе этого не простит. Тогда отец взял ее за руки и сказал:

— Мама, мы уже возвращались домой. Бог нас не оставит. Вернемся и на этот раз.

Но увидеть хутор снова довелось только Матти.

Когда подкатила белая «Приора», Полина замерла у окна, сжав винный штопор. Гостей не ожидалось. Дом, в котором она жила, стоял на краю поселка, в тупике, а значит, ехали именно к ней. С водительского места выскочил Олег, местный таксист, и резко дернул заднюю дверцу. Из машины с минуту никто не выходил. Потом, нащупывая землю ногами, появился старичок с кожаным чемоданом. Полина подумала, что если он захочет поговорить с ней о боге, то заведет беседу о Джа. На незнакомце была рыжая рубашка с пальмовыми листья­ми и круглые очки от солнца. Он осторожно толкнул калитку и по заросшей тропинке направился к дому. Где-то на полпути старичок бросил чемодан в траву и свернул к сараю. Он упал на колени, прислонился лбом к деревянной стене и начал гладить облупленные доски.

Полина давно чувствовала себя магнитом для городских сумасшедших. Они хватали ее за руки на улице, читали стихи про масонский заговор, звали на лекции про телегонию, обещали провести диагностику ногтевых лунок. Но никто из них никогда не являлся к ней домой. Была надежда, что очередной сумасшедший просто погладит сарай и уйдет, но он поднялся и заковылял в ее сторону.

Полина собралась с духом и выглянула за дверь:

— Вам что-то нужно?

Он снял очки, обнажив покрасневшие глаза.

— Раиса, Раиса.

Тревога отпустила. Похоже, ее бабуля дружила с интересным человеком. Теперь гостя можно было разглядеть получше. Что-то в нем было от Энтони Хопкинса — тяжелые веки и взгляд ребенка, который давно знает о взрослых больше, чем им бы хотелось. Сквозь редкие седые волосы виднелась кожа, почти прозрачная, как рисовая бумага. Он вытащил из нагрудного кармана позеленевший снимок. На садовой тропинке в легком радужном сиянии стояли Раиса и этот человек, все в той же канареечной рубашке. Полина уже не помнила дом таким, с отличной выправкой, вызывающе белыми окнами. Возле крыльца, низко пригибаясь к земле, цвели бордовые пионы. Старик показывал пальцем на фото и повторял:

— Raisa ja Matti

В студенчестве Полина два года жила в Хельсинки, так что, хоть и не без труда, перешла на финский.

— Матти, добрый день. А я ее внучка.

Он просиял, услышав родную речь.

— Оооо.

Но для Матти хороших новостей не было.

— Раиса умерла два месяца назад.

Его улыбка тут же поникла, и вокруг рта прорезались глубокие морщины. Он присел на крыльцо.

— Мне так жаль, — Матти смотрел себе под ноги, — Раиса была очень добра. Она всегда накрывала стол для нас.

Полина никогда не слышала, чтобы кто-то говорил так о Раисе Львовне, которую все соседи и она, родная внучка, называли только по имени-отчеству. Застолий бабушка не любила и не устраивала даже на день рождения.

— Вам достался прекрасный дом. Я родился здесь. Вон в той сауне, — он указал рукой на старый сарай.

Полина знала, что этот дом — финский. Бабушку привезли сюда ребенком в 1945-м. Она гордилась своим жильем из-за крепкого каменного фундамента — соседи такие строить не умели.

— Может, вы сдаете комнату? На пару недель.

Полина не хотела никого видеть. И уж тем более каждый день встречать на своей кухне чужого человека.

— Извините, я не могу, — и добавила: — Ко мне родственники приедут.

Никаких родственников у Полины не было. То есть были, но ни одного из них она бы не поселила в свой дом добровольно. Разве что мать.

— Я понимаю, — Матти смял в руке уголок рубашки, — разрешите хотя бы немного посидеть в сауне?

Эта просьба показалась Полине странной. Но все-таки она помогла старику подняться и открыла старый сарай. Матти опустился на толстое бревно, предназначенное для рубки дров. Рядом громоздились грабли, лопаты, лохмотьями свисала ветошь. Полина видела, как дрожат его руки со вздутыми венами. И ее пальцы тоже начали дрожать.

— Ну, я пойду в дом. Не буду вам мешать.

— О, конечно. Как хорошо, что вы его сохранили.

Полине было неловко оставлять финна среди пыли и садового барахла. Она вышла и посмотрела на бывший хутор, выкрашенный в убогий бледно-голубой. Полина ненавидела этот дом и в детстве мечтала спалить тут все, вместе с садом и забором. А родители каждое лето, не принимая возражений, отправляли ее «погостить». Когда Полине было девять, к ним домой зашла соседка. Она принесла пластмассовых Кена и Барби, а потом предложила раздеть их и поиграть «в секс» — нужно стучать куклами друг об друга и пародировать звуки из взрослых фильмов. Раиса Львовна тут же ворвалась в детскую и дала Полине пощечину. Соседка почему-то захихикала, сгребла кукол и убежала. На следующий день Раиса Львовна вколотила в порог несколько гвоздей, чтобы дверь никогда не закрывалась. Так она могла слышать все, что делает внучка. Эти гвозди до сих пор торчали из порога.

Полина переехала в поселок на сороковой день после смерти бабушки. Это решение не сразу пришло ей в голову. Уже год она снимала комнату на Моховой. Засаленную, сырую, с хлипкими окнами. С деньгами в последнее время стало туго. Так что бесплатное жилье пришлось очень кстати. Тем более что до Питера ходит автобус. Она знала, что хутор достанется ей — отец спился десять лет назад, а других родственников у бабушки не было. По закону все права на наследство Полина получала только через полгода, поэтому не могла сразу продать дом. Так она оказалась в поселке на полторы тысячи человек, чтобы через несколько месяцев, сказочно разбогатев, уехать из этой дыры навсегда.

Полина помнила, как в 90-е на высоких блестящих автобусах сюда приезжали финны. Они везли мешки с одеждой, гадкие лакричные леденцы, о чем-то шептались с Раисой Львовной, хотя язык она не знала. Местные старушки носили зеленые калоши, а иностранки — сапоги с черно-золотыми маками. В поселке травили байки про финнов, живших тут, пока их не выслали. Говорили, что от ДК, который когда-то был лютеранской кирхой, идет подземный ход к Вуоксе, и можно провалиться в катакомбы. Поэтому Полина всегда брала большую палку на детские концерты и спектакли. Сначала втыкала ее в землю, и только потом шагала сама.

Прошел час. Все это время она думала о Матти. Что его тянуло сюда, в обыкновенный пьющий поселок, окруженный бедной скалистой землей. И почему эти гниющие стены имели над ним такую власть. Полина вышла во двор. Дверь в сарай была открыта — он все еще сидел там. В темноте, обхватив себя руками и уронив подбородок между ключиц. К его волосам прилипла паутина, очки валялись под ногами, беспомощно раскинув дужки. Полине даже показалось, что финн не дышит. Она испугалась.

— Матти, с вам все в порядке?

Он открыл глаза.

— Да, да, — попытался встать, и снова осел на бревно, — Простите. Я просто хотел недолго пожить здесь. Вспомнить детство.

У Полины закружилась голова.

— Вы можете остаться.

— А как же родственники?

— Они приедут потом, через месяц.

Полина приняла это решение еще раньше, когда подошла к сараю и увидела, как финн замер на дурацком бревне. Казалось, еще немного — и Матти обернется в кокон. Она чувствовала, что стала свидетелем какого-то таинства, но никак не могла разгадать его природу. На земле не было ни одного места, к которому Полина была привязана. Ни коммуналка на Моховой, ни однушка, в которой спивался отец, ни новая квартира матери и отчима, ни этот хутор не стали ее крепостью, личным источником света.

— Спасибо вам, вы очень добры. И так похожи на Раису.

От этого сравнения ее передернуло. Они шли к дому, и Полине казалось, что Матти стал крепче. Финн обещал хорошие деньги за комнату и самую простую еду. Но это было уже не важно.

Оставив гостя в бабушкиной спальне, Полина пошла в магазин. Здесь ее уже знали. Нина, хозяйка продуктового вагончика, жевала булку и запивала молоком. На ней была ажурная, вязаная крючком кофта поверх фартука и дет­ские браслеты из бисера. Рабочую пилотку она цепляла к волосам заколкой в форме сердца.

— Полечка, здравствуй. Ну, как поживаешь? Что там у тебя за гости?

Новости здесь разлетаются быстрее, чем лотерейные билеты на почте.

— Да, приехал человек, который жил в нашем доме, финн.

— Хозяин, что ли?

— Кто?

— Ну, хозяин. Кто до войны тут жил.

— Ну, вроде того, хозяин.

— И ты не побоялась, пустила?

— А чего бояться?

Нина покачала головой.

— Смелая ты. Уж как мать моя в молодости их боялась. Двери все на засов запирала, детей от себя не отпускала. Все думала, что придет ночью финн по тайным тропам, да перережет всех.

— И что, приходили?

— Живые-то нет. А вот мертвецов видели. Они к тем приходили, кто кресты финские пилил на субботниках. А потом печку ими топил. Придут покойники и стоят у кровати. Или душат, пока не помолишься.

Полина вскинула брови, но Нина уже перестала ее замечать и говорила сама с собой.

— А уж как они сюда рванули. В 91-м, что ли? Точно, как границу открыли. Их только тогда и пустили. Ой! А тут уж ничего нет. Ни домов ихних, ни могилок. Как плакали. А сейчас уже и не ездят почти, поумирали.

Нина замолчала, но продолжала беззвучно шевелить губами цвета фуксии. В магазин зашла женщина с ребенком.

— А какие у вас чипсы есть?

Писклявый голос мальчика вернул Нину в реальность.

— Закончились чипсы, мой хороший.

Полина вернулась с большим пакетом продуктов и почувствовала, что дом изменился. Появился сладковатый запах чужого человека, неприятный. На раковине в туалете она нашла два седых волоса и с раздражением смыла их сильной струей. Впрочем, дом был достаточно большим, чтобы редко пересекаться с гостем. Полина поселилась в комнате, занимающей весь второй этаж. По углам стояли две панцирные кровати, между ними лакированная тумбочка с глубокими трещинами. И еще книжный шкаф, забитый стопками детективов в мягкой обложке. Когда-то Раиса Львовна сушила под потолком гирлянды грибов, развешивала связки с чесноком, застилала пол газетами и выкладывала дозревать помидоры «бычье сердце». Подниматься сюда просто так Полине запрещалось — это не место для игр. Зато теперь, в свои двадцать шесть, она могла делать все что угодно, — раскачиваться на железной сетке, ковырять лак на тумбе, сидеть на подоконнике.

Полина услышала, как Матти скрипит половицами на первом этаже, и со злости оторвала заусеницу на безымянном пальце — выступила капелька крови. Она спустилась вниз. Финн варил на кухне кофе.

— Будете?

Матти привез с собой пачку Juhla и собственную турку с закопченным дном. В его движениях не было стеснения гостя. Полине даже показалось, что это он пригласил ее в дом, а не наоборот. Запах кофе вернул в эту пыльную кухню какое-то подобие уюта. Она кивнула и села за стол, застеленный клеенкой в ромашку. Кто этот человек? Зачем он здесь? Матти налил кофе и понес к столу. Каждый шаг давался ему с трудом — кофе бился о стенки оранжевых чашек, едва не выплескиваясь на пол. Полина вскочила, чтобы помочь, но Матти перехватил ее взглядом.

— Все в порядке, я сам.

Финн сел напротив Полины и с минуту просто молчал. Она тоже не знала, о чем спрашивать.

— Я рад, что вы сохранили тут все.

— Много поменялось с тех пор… ну, как вы уехали?

Он оглядел кухню, с пятнистым потолком, газовой плитой на две конфорки, пластмассовыми ландышами в стакане, печкой и треугольными табуретками.

— Внутри — немного. А вот снаружи — стены были красными и крыша. Мать говорила: «это чтобы вы всегда могли найти свой дом».

Они снова замолчали.

— А вы бухгалтер, как Раиса?

Полина обожгла небо глотком кофе.

— Нет, конечно. То есть… я не бухгалтер. Я пишу. Разные тексты.

Полина не любила рассказывать незнакомым людям о своей работе. Получив диплом политолога, она устроилась барменом. В этой профессии ей нравилось все, кроме одного — каждый день приходилось объяснять посетителям, что она работает тут не для того, чтобы с ними трахаться. За последние четыре года Полина сменила с десяток мест — менеджером в полиграфии, администратором йога-центра, личным помощником владелицы чайного бизнеса. Ей быстро надоедало делать одно и то же. Теперь Полина вела социальные сети для строительных компаний.

— А вы? Чем вы занимаетесь, Матти?

— У нас ферма, мы делаем сыр и масло. Но сейчас хозяйством управляет мой внук, — Матти печально усмехнулся. — Он давно все знает сам. Но жалеет меня, постоянно спрашивает, что и как.

У крыльца послышался грохот. Дверь распахнулась, и вошел человек с ярко-голубыми глазами. Он повращал головой, оценил обстановку и только потом дважды постучал по внутренней стороне двери. Поперек его футболки растянулась крупная надпись «Спортивное свиноводство».

— День добрый. Это ты теперь хозяйка?

— Я. А что?

— Дом свой продаешь?

— Пока нет, но… да, вы заходите.

Мужик сделал несколько шаркающих движений на пороге и зашел в обуви.

— Я — Николай. Сосед ваш.

Матти рассеянно кивнул. Гость уселся к столу и бросил на клеенку ключи от машины.

— Хочу купить дом твой, участок у тебя хороший.

От его напора Полина растерялась.

— Так я пока не могу. Еще четыре месяца ждать, когда документы на меня оформят.

— Это понятно. Но, может, мы как-то заранее договоримся?

Он назвал очень хорошую сумму.

— Только вот что. Дом-то у тебя не памятник там какой-то?

— Да вроде не памятник.

— А то у меня камрад купил базу. А там дом под охраной оказался. Его восстановить по законам — полжизни положишь. Пришлось спалить.

— А спалить — закон разрешает? — Полина вложила в этот вопрос все накопившееся раздражение.

— Дома-то старые горят. Это все знают, — Николай, похоже, обиделся за камрада и повернулся к ней боком. — Ну, какой-то штраф выписали. Все равно дешевле, чем восстанавливать.

Полине хотелось защитить неизвестный финский дом. А на свой было плевать.

— Вообще это все мне не нужно, — он сделал широкий взмах перед собой, — Ну, может, фундамент оставлю. А вот место у тебя шикарное под базу.

Полина осторожно улыбнулась. Этого-то она и хотела — поскорее и без лишней головной боли избавиться от хутора. Правда, сосед ей не понравился.

Николай вытащил из кармана мятый план будущей базы.

— Вот, смотри, что хочу сделать. И название уже придумал — «Приют Кабана».

Полина наклонилась над листочком. Николай тоже наклонился так, что она почувствовала его прокуренное дыхание. Матти встал и тяжело заковылял в свою комнату.

— А это родственник твой? Что он молчаливый такой?

— Это гость. Он иностранец.

— Фашист, что ли?

Шутка показалась Николаю смешной, и он начал смеяться так, что мелкие капли вылетали у него изо рта. Полина отшатнулась.

— Ну, ладно. Думаю, мы договорились по-соседски. Я к тебе еще заеду, обмеры сделаю.

Его приход оставил у Полины удовлетворенно-брезгливое чувство. Теперь ей не нужно мучиться с поиском покупателя. Но вряд ли она мечтала подарить жизнь «Приюту Кабана».

Прошло три дня. Финн вел себя странно. Почти ничего не ел, все время лежал в комнате. Иногда выходил во двор и медленно огибал хутор вдоль забора. А еще что-то напевал под нос. Полина прислушалась и поняла, что он молится. Это ее пугало. Она уходила из дома и долго сидела у серой реки, смотрела, как течение полощет ивовые ветки. Матти сказал, что приехал вспомнить детство. А вот Полина гнала от себя мысли о прошлом. Отец много пил, а мать разыгрывала драматические спектакли. В ее пьесах роли доставались всем — друзьям отца, его начальнику, «шлюхе» со второго этажа, но только не Полине. Дочь перебрасывали от одной бабушки к другой, отправляли в детские лагеря, к теткам и подругам. И Полина привыкла кочевать.

Последние дни лета 1999-го она проводила здесь, в поселке. Мать собиралась приехать со дня на день и увезти ее в город. А потом они вместе пойдут на Сенной рынок и купят Полине новые колготки, и рюкзак, и дневник с «Титаником», и ластики с запахом клубники. Каждый день Раиса Львовна звонила невестке и спрашивала, когда же та заберет дочь. На сына никакой надежды не было.

— Нет, ну, вы совсем обнаглели. Она и так на мне три месяца. Ребенку в школу.

Полина ждала эти разговоры, вырывала трубку, чтобы услышать — завтра, послезавтра, в среду — мы обязательно приедем. А пока — дела. Родители и правда были заняты. Мать стала подозревать отца в измене, колотить свадебный сервиз и грозить разводом. Потом они мирились, и им снова было не до Полины. На следующий день мать снова находила повод. И так по кругу. Никто за Полиной не приехал ни 31-го, ни 1-го, ни 2-го. Местные дети уже ходили по улице с цветными ранцами, и это лишний раз напоминало, что ей здесь уже не место. Про нее забыли. Но Полина не злилась на мать. Она злилась на этот дом, в котором ее заперли. Когда Раиса Львовна не видела, Полина пинала со всей силы стены.

Она хорошо запомнила день, когда ее забрали. Десятого сентября шел дождь, но мать приехала в солнечных очках. Она не снимала их ни на улице, ни в доме. Полина схватила ее за плащ и боялась отпустить. Мать цокнула: «Ну, помнешь ведь». Но бесполезно. Так они и ехали в автобусе, ни разу не расцепившись.

Возвращаясь с реки, Полина встретила Нину. Та стояла на крыльце почты, обмахиваясь журналом «Burda».

— Слушай, я что спросить-то тебя хотела. А у тебя на этого финна какие виды?

Полина рассвирепела:

— Нина! Он мне в деды годится!

— А что? Сейчас это даже модно. И не хлопотно. У него ведь хер нерабочий уже.

— Вы нормальная?

— Ой, а ты обиделась? Я что спрашиваю-то. Может, раз тебе не надо, так я бы пришла. Вдруг он меня с собой увезет?

Семидесятилетняя Нина все еще мечтала о заграничном принце. Полина смягчилась и развела руками.

— Ну, попробуйте.

Нина подмигнула и расправила полные плечи.

На ужин Полина запекла курицу и постучала в комнату к Матти. Ей нравилось готовить для кого-то. Финн лежал на тахте, поджав ноги и укрывшись старым шерстяным одеялом, темно-зеленым с белыми полосами. От еды он отказался, но все-таки вышел из комнаты — настало время для кофе.

Вскоре появилась Нина. На ней было бархатное платье и кулон в виде стрекозы, устремленной в смелое декольте.

— Я что зашла-то. Пирогов напекла, а все забываю, что есть некому. Дети- то разъехались. А у вас вот, мужчина, — она с улыбкой кивнула на Матти.

Зажужжал телефон. Звонил «Король подвесных потолков», самый въедливый заказчик. Полина вышла с телефоном на крыльцо и закурила. Ее не было от силы десять минут, но настроение гостей резко изменилось. И вообще новая картина выглядела невероятно. Нина и Матти, не знающие языков друг друга, сидели у стола. Она плакала, а он легонько похлопывал ее по руке.

— Мы ведь с ним родные души, сироты.

Полина подошла и протянула Нине салфетку.

— У них дом отняли, и у нас.

Она терла глаза по-детски сжатыми кулачками. Дешевая тушь размазалась по щекам черными полосами.

— Мы же все с Вологодчины. У родителей там домик был. Бревно к бревну, отец сам строил. А потом деревню ихнюю решили затопить. Там ведь море копали, Рыбинское. Ой, мама-то до конца жизни плакала. Как вспомнит! Ой! Они до последнего не хотели уезжать. Уже и дом разобрали, а они на печке жили, без крыши. Мама, папа и дед старый. Земля-то как живая. Сколько она их кормила. Как ее бросишь!

Нинины слезы без конца щелкали о клеенку.

— А когда уже все, они последние остались, мать хотела в город гроб везти с ребеночком. Первый сын у ней в три годика умер от тифа. Хотела выкопать его. Но отец не дал. Боялся, что мать с ума сойдет, — она улыбнулась, как будто вспомнила что-то хорошее, — А потом дед у них в городе умер, и месяц не вышел. А хоронить-то как — ни батюшки не знают, ни плотника.

Нина вытерла лицо рваным бумажным комком.

— Потом отец на войну пошел. А уж как вернулся — отправили сюда, в поселок. Уже и я родилась, и сестренка моя. Только отец недолго пожил, пил сильно.

— Зато сейчас все хорошо! И дом большой, и цветов таких ни у кого в поселке нет, — Полина не знала, как ее утешить.

— Так-то оно так. Но разве мы тут хозяевА? Я-то знаю, как бывает. И он знает, — Нина кивнула на Матти. — Нет, матери моей покоя не было. И мне нету.

Полина погладила Нину по голове, как ребенка. Та благодарно всхлипнула.

— Да, ты моя хорошая. Ну, пирожок-то покушай. Баба Нина вкусные готовит. А я потом еще принесу.

Она медленно поднялась и хлопнула ладонями по щекам. Матти тоже встал.

— Ой, я, поди, страшная теперь. Тоже мне, невеста.

— Немного тушь размазали, а так красивая.

— Ну, скажешь тоже, — она кокетливо смахнула с лица пшеничную крашеную прядь, — пойду я. Завтра кабачков тебе принесу.

Конечно, никакие кабачки Полине были не нужны, но теперь она чувствовала себя сообщницей. Матти сказал по-русски: «До свидани-а». И спросил, когда Нина ушла:

— Почему та женщина плакала?

Пока Полина пыталась подобрать слова, он только вздыхал и качал головой.

С этого дня Нина стала заходить в одно и то же время — в девять вечера, через час после закрытия магазина. Приносила еду, что-то рассказывала Матти. Он кивал в ответ, хотя ничего не понимал. Потом взялась оттирать старые кухонные шкафы от жира и копоти — «как же ты, Поля, так хозяйство запустила, ох, Рая Львовна там на облачке злится». Матти ничего не говорил, просто поглядывал, как Нина суетится, что-то бормочет.

А потом она не пришла. Без пяти девять Матти вышел на кухню в своей канареечной рубашке, с гребнем в руке, разделил редкие седые волосы ровным пробором и сел за стол. Он прислушивался, тоскливо смотрел на дверь, но ни­кто не стучался. Только мелкий дождь скребся об оконные карнизы. Матти не признавался, что кого-то ждет, ни о чем не спрашивал Полину. Но она знала — каково это. Матти переставлял местами перечницу и солонку, сосредоточенно двигал салфетницу, как будто это было очень важное дело, жизненно важное. Время близилось к десяти, а он все сидел, низко склонив голову.

Полине захотелось его отвлечь. Она вошла в детскую, споткнувшись о старые гвозди. Где-то здесь лежали настольные игры — домино и шашки. На каникулах Полина часто играла в «Чапаева», сама с собой. Выбивала с доски шашки и пуговицы от бабушкиного халата. Поочередно — то за черных, то за белых. Но сегодня она не одна. Полина встала на цыпочки и достала с верхней полки узкую коробку домино.

— Сыграем?

Финн пожал плечами. Полина высыпала на стол белые затертые костяшки и отсчитала каждому по семь штук, а остальные сложила «на базар». Матти везло. Ему попадались кости с разным количеством точек, а у Полины шли сплошные дубли. Они сыграли три партии, и все три выиграл гость. Полина вошла в азарт. Она была готова колотить костяшками о стол, пока, наконец, не одержит сокрушительную победу. Но Матти и не думал поддаваться. Так они просидели полчаса и не заметили, как кто-то пришел.

Нина стряхнула капли с волос и вытащила из сумки бурую шарлотку в целлофане.

— А у меня вот, все пирог не доходил.

Матти поднялся с табурета, продолжая зажимать кость домино. Он сделал осторожный шаг, как будто боясь спугнуть Нину, протянул к ней руки и перехватил пирог. Костяшка упала на пол. Нина покрылась красными пятнами.

— И что же вы тут, в козла рубитесь? А я вас сейчас научу в осла!

Она уселась, громко шурша синтетической юбкой. Матти раздал кости. Нина крутилась на месте, вскидывала руки и торжествующе кричала — «рыба!» Финн в ответ смеялся, неловко прикрывая рот ладонью. Он очень устал, тяжело опирался на стол. Через полчаса Полина деликатно кивнула гостье на дверь. Та кивнула в ответ.

Полина заперла дом на ночь, посмотрела на куски пирога и оставленные кружки, змейку домино, гору кабачков. И ей захотелось все здесь заморозить, положить под стекло, ничего не менять, не трогать. Эта кухня, эта нежность двух стареющих людей и этот вечер должны были стать экспонатами в ее личном музее счастья.

А утром пришел Николай.

— Ну что, хозяйка, обмеры делать будем? Пойдем, поможешь мне.

— А может, вы сами? Я немного занята.

Полина пыталась написать пост про цветовое разнообразие натяжных потолков.

— Да ладно тебе. Пять минут, и я поеду. Быстрее сядем — быстрее ляжем.

Он тупо заржал. Полина решила, что и правда будет проще решить все сейчас и больше с ним не встречаться. Она собрала на затылке хвост, влезла в старые кроссовки и вышла до двор. Николай крутил в руках желтое колесо строительной рулетки.

— Иди сюда.

Он присел у крыльца на одно колено. Полина опустилась рядом.

— Подержи.

Она послушно перехватила язычок металлической ленты.

— Вот так держи, крепко.

Николай сжал Полинину руку своей шершавой ладонью. Ей стало противно.

— Дай-ка подумать.

Вместо того чтобы сделать, наконец, свои замеры, Николай продолжал сидеть рядом. От него тошнотворно пахло потом.

И тут на крыльце появился Матти, в тапочках, опираясь на старую швабру с тяжелой металлической рейкой. Он медленно спустился и подошел к Николаю.

— Проваливай!

Полине показалось, что она просто неправильно перевела. Финн был абсолютно спокоен.

— Хозяйка, а что твой фашист сказал, я не пойму?

— Ничего.

Но Матти недвусмысленно занес швабру над Николаем:

— Пошел отсюда!

Тот моментально вскочил и по-змеиному потянул шею.

— Дед, ты псих?

Сосед стянул пальцы в кулак. Полина испугалась и влезла между ними:

— Николай, да он не разобрался. Думал, вы вор.

— Какой вор?!! Ты совсем, что ли?

Матти сделал холостой замах шваброй. Полина оттеснила Николая к тропинке.

— Да он турист, уедет скоро. А вы потом приходите.

Сосед на мгновение застыл и сплюнул под ноги.

— Да пошла ты. У меня и без тебя три варианта.

Он вылетел из калитки и зашагал через брошенное поле, подминая полуметровую траву.

Полина опустилась на землю.

— Матти! Он же теперь не купит дом!

— Ему не нужен дом, — финн выронил швабру из рук. — Он подонок.

— Вас это не касается!

Матти промолчал, но дернул плечом, как будто получил легкий толчок. Полина резко вскочила и пошла в дом. У порога она зацепилась за ботинок Матти и с силой отшвырнула его к стене. Какого черта он лезет в ее дела. Это просто самодурство. Полина поднялась к себе, достала наушники и громко включила музыку. Через полчаса она спустится и скажет, что ему пора съезжать.

Матти медленно надел ботинки, с трудом завязывая шнурки, и вышел из калитки. Он направился в сторону кирхи и заметил бывшее кладбище, на котором его никогда не похоронят. Там лежит его дед и другие жители коммуны, а еще солдаты. А сквозь них растут тополя в белых юбках. Теперь тут парк.

Наконец, дома закончились, и Матти свернул в лес. Он отломил толстую ветку и пошел по тропе. Эта дорога была старше Матти. По ней ходили финны и русские, мужчины и женщины, старики и дети. Запах прогретой хвои кружил голову. Матти разулся и шел босиком, прокалывая ступни сухими ветками и шишками. Прошло два часа, и он добрался до камня, похожего на лягушку. Теперь направо. Хоть лес и просвечивал насквозь, идти без тропы стало сложнее. Матти снова обулся и теперь отдыхал каждые десять минут. Он царапал руки и лицо о кустарник, цеплялся за корни деревьев, но продолжал идти. Зря Матти боялся, что забудет путь.

Впереди показались те самые камни. Они как будто стояли в кольце, защищая того, кто внутри. Именно в этом круге, за их спинами Матти нашел в детст­ве ржавый перочинный нож. А рядом с ножом — мертвого солдата. От него почти ничего не осталось, только кости и дырявая каска. От этого мертвец казался маленьким, почти ребенком. Матти не знал, за кого он сражался, как долго пролежал здесь. Скорее всего — с Зимней войны. Мальчик не испугался. Только что забитая корова выглядела куда страшнее. Скорее ему стало жаль этого парня. Матти казалось, что безымянному солдату страшно лежать одному. А еще он мерзнет. В лесу только-только зацвел вереск. Матти нарвал целую охапку и укрыл его розовыми цветами. И дал имя — Вели. Значит, брат.

В августе он решил похоронить солдата, чтобы тот не замерз, когда начнется осень. Матти утащил у отца лопату и спрятал в лесу. Он копал могилу два месяца и все это время говорил Вели: «Потерпи немного, скоро согреешься». Кости слиплись с землей, и переложить их в яму стало не так просто. Каску Матти забрал и выкинул в реку, а нож спрятал у себя. Перед отъездом в июле он так и не успел попрощаться с Вели. Теперь Матти пришел. Он наломал сосновых веток и застелил ими землю в два слоя.

Полина спустилась вниз, но финна нигде не было. Вещи Матти лежали на месте. Она вышла во двор, но никто не обходил его по периметру. Полина начала всерьез волноваться. Матти никогда не покидал дом так надолго. Внутри было сыро. Она закуталась в бабушкин платок и случайно увидела себя в зеркале. Господи, как они все-таки похожи. Она позвонила Нине, но та ничего не знала — «Не переживай, Полечка. Может, за ягодой пошел». Полина не понимала, что делать. Мог ли он уехать? Если да, то как далеко? А если он попал под машину? Заблудился? К вечеру она вышла на дорогу, оставив дом открытым. Вдалеке показалась женщина с коляской, ее обогнал парень на мотоцикле, и никого, похожего на Матти. Полина добежала до стоянки, где лузгают семечки местные таксисты. Олег только развел руками — финна не возил, да и вообще день не хлебный. Она возвращалась домой и вглядывалась в прохожих. И тут заметила фигуру старика, который медленно брел вдоль обочины. Полина побежала и нагнала его уже за поворотом. Он был одет в синюю спецовку «Газпром» и нес в руке полную корзину грибов. Полина обозналась. Она уже десять раз простила финна за утренний спектакль, лишь бы тот нашелся.

В прихожей она почувствовала, что в доме кто-то есть. В воздухе пахло кост­ром. Потом заметила ботинки, в глине и травинках, а потом и самого Матти. Финн сидел на табуретке перед печкой и подбрасывал дрова.

— Матти! Ну где вы были! Я чуть с ума не сошла.

Он обернулся, и маленькие искры залпом вылетели из печного жерла. Матти был спокоен и, казалось, совершенно обессилен.

— Я гулял в лесу.

Полина выдохнула.

— Я знаю, вам не безразлично, что будет с домом. Но швабра — это слишком.

Матти устало улыбнулся.

— Мне не все равно, что будет с вами.

Перед сном Полина долго лежала с открытыми глазами. Теплый и сухой воздух обступил ее и, казалось, заполнил изнутри. Полина ни о чем не жалела. Она чувствовала облегчение, что ей не придется иметь дел с Николаем и что Матти вернулся. Голова опустела. Ноги приятно ныли от долгой ходьбы. Она знала, что завтра будет хороший день — воскресенье.

Нина закатилась в дом с шумом, окутав его приторным запахом духов.

— А что это вы киснете? Сегодня ж танцы! Наши! Для тех, кому за, — Нина кивнула в сторону Полины. — Давай, моя хорошая, причепурься, и пошли. И гостю своему скажи.

— Нина, давайте вы сами на танцы.

Она скуксилась.

— Ну пожалуйста. А вдруг твой финн мне предложение сделает, а я не пойму?

Полина вздохнула. Она вынужденно болела за этот странный роман. Матти, услышав голос Нины, вышел из комнаты и замер у печки.

— Ты только не говори, что мы на танцы. Мужики ж стесняются, — Нина перешла на шепот, как будто Матти мог что-то понять. — Скажи — погулять.

Матти согласился. Он скрылся на несколько минут в комнате и вернулся в зеленом пиджаке.

Когда все трое вышли со двора, Нина тут же взяла финна под руку. Рядом с ней Матти шагал бодрее, как будто отталкиваясь на ходу от невидимых перил. Нина что-то болтала, вспоминала, как ездила в профилакторий комбината огнеупоров.

— А как кормили! Ой! Каждый день — фрукты. И по пять-шесть процедур. Я даже уставать стала. Ходила, как на работу.

Она перечисляла процедуры и просила Полину перевести. Сделать это было практически невозможно. Но, услышав слово «криосауна», Матти одобряюще кивнул.

Возле кирхи они остановились. Из камня кофейного цвета, со светлой крышей, она напоминала пирог с глазурью. Собственно, там и находился ДК. Нина потащила Матти внутрь. Он не сопротивлялся и ни о чем не спрашивал. Полина открыла двери и пропустила их вперед. Разноцветные фонари шарили по темному залу. Вдоль стен стояли ряды черных офисных стульев. Под красными и зелеными пятнами танцевали несколько шальных императриц. Одна из них постоянно оттягивала вниз кожаную микро-юбку. А в самом центре, отчаянно пружиня и вознося руки над головой, извивался поселковый почтальон. Из колонок гремело: «Лай-ла! Ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла!»

— Ой, Добрынин! — плавно покачиваясь, Нина потащила Матти в центр зала. Но через пару секунд он резко вырвался. Нина развернулась и обиженно развела руками.

Финн выскользнул на улицу и с силой хлопнул дверью.

— Матти, Матти, — Полина выбежала следом.

Его лицо пылало.

— Что случилось?

Он рассек рукой пространство перед собой и сказал что-то очень быстро и неразборчиво. Полина решила, что финн обиделся из-за танцев. Матти посмотрел так, как будто она только что содрала корку на его свежей ссадине. И тут Полина поняла, что финн говорит.

— Это ведь дом бога!

У него тряслись губы и текли слезы.

— Дом бога, дом бога... за что?

Матти отвернулся и зашагал в сторону хутора. Нина вышла из кирхи и уязвленно смотрела на старика.

Полине было жалко обоих. И Матти, и неудачливую Золушку. Неужели он не знал, что здесь давно не поют мессы? Но другим кирхам повезло еще меньше. Их разбирали на дрова, сжигали, там хранили овощи и разводили куриц.

Нина была явно поражена.

— Ой, вы посмотрите, какой барин. И чего он побежал?

— Тут ведь раньше службы были. А теперь дискотеки.

— Подумаешь! Это когда было? Не разбомбили, и ладно. Наших сколько церквей разрушенных стоит. Чего обижаться?

Полина промолчала.

— Странные, конечно, эти финны, — Нина поправила сумочку. — Ладно, ты иди. А я еще потанцую. Зря пришла, что ли? А финн твой пусть локти кусает.

И, напевая под нос, она скрылась за дверью.

Матти сидел на кухне, положив руки на стол. Перед ним стоял стакан воды и валялся блистер с таблетками. Кожа на тыльной стороне его ладоней напоминала озеро, подернутое ветром. Полина чувствовала, что виновата, но не могла понять, в чем.

— Матти, мне жаль.

Он тяжело дышал и все еще боролся с обидой.

— Нечего жалеть. Старик сам виноват. Сам. Я всегда знал, что мне нельзя заходить туда. Я знал, что никогда не увижу там моей кирхи. Она осталась только здесь, — он поднес палец к виску. — А теперь это… как у вас называют?

— Дом культуры. ДК.

Он медленно повторил за Полиной.

— Дэ-Ка.

Молчание наполнялось звуками дома. На кухне пищал кран, ветер трепал крышу.

— Я любил ходить в кирху. Любил смотреть на службы. Моя сестра в послед­ний год приняла конфирмацию. Родители хотели оставить меня с бабушкой, но я увязался за ними, — он сделал большой глоток воды. — Сестре сшили белое платье. Я даже боялся дышать рядом с ней, такой красивой она была. Когда служба закончилась, ей подарили цветы. И я мечтал, что когда-нибудь мне тоже сошьют костюм. Настоящий, с галстуком. И я встану на колени перед пастором. И все соседи будут смотреть на меня. И в мою честь будет играть орган. В нашей церкви. Каждый день я ходил мимо нее и представлял, как все будет.

Полина затаила дыхание. Матти не открывался ей до этого момента, не рассказывал о детстве. А она все боялась спросить, задеть. И еще боялась, что и он начнет задавать ей вопросы.

— Вы злитесь?

— Нет, я зла не держу. Человеку на земле ничего не принадлежит, все можно отнять, — он поднялся из-за стола, — да и у бога тоже.

Полина вышла на крыльцо. Во дворе стрекотали кузнечики. Ей казалось нереальным все, что произошло с Матти. Две войны, эвакуация, закрытые границы, невозможность вернуться туда, где ты вырос. С ней ничего такого не могло случиться. Все это осталось в черно-белом прошлом. Мир теперь цветной, он предсказуем и прочен, как алмаз. А вот тоску и одиночество Матти она чувствовала здесь и сейчас. Ее разрывало от этой тоски.

Следующие два дня Матти почти не выходил и не вставал. Полина предложила вызвать врача, но финн отказался — «я немного отлежусь и буду собираться домой». Нина, кажется, обиделась и больше не появлялась.

А на третий день Полина проснулась и поняла, что дом пуст. Кровать была гладко застелена покрывалом, белье сложено рядом аккуратной стопкой, шторы раздвинуты. На столе под вазой лежали две пачки евро, обернутые в салфетки, — «для Нины» и «для Полины». На третьей салфетке было написано — «Спасибо». А еще тут же лежал какой-то детский рисунок — кривые домики, деревья.

Полине стало горько, что Матти не попрощался. Их забота друг о друге стала взаимной. А взаимность — слишком редкий подарок в ее жизни. И тут она заметила, что дверь в соседнюю комнату, которая когда-то была детской, плотно закрыта. Из порога больше не торчали гвозди. Те самые, которые вбила Раиса Львовна много лет назад. Он их вытащил. Почему-то вдруг понял, что здесь их быть не должно. Полина открыла дверь и снова закрыла, навалившись всем телом. Так она проделала раз пять. А потом спустилась на пол, обняла себя за колени и заревела.

Днем Полина зашла в магазин. Нина перекладывала яблоки — с порченными боками прятала на дно, а ровные раскладывала сверху.

— Ну как там мой жених-то?

— Уехал, Нин.

Она как будто даже не удивилась.

— А и бог с ним. Куда уж мне на старости лет, — она взяла самое крупное яблоко, обтерла о фартук и с треском надкусила. — Я вон сирень посадила. А как она без меня-то в зиму будет? Сгинет. Нет, на кой мне эта Финляндия? Разве что «Fairy» у них густой, лучше нашего. Так это мне сын привезет.

Полина протянула ей деньги.

— Вот, Матти вам оставил.

Нина зажала рот рукой.

— Господи, это мне? Вот есть же мужики, а? — она схватила журнал сканвордов и стала обмахивать лицо, отгоняя слезы. — Вот это человек! Ой. Вот это мужик!

Она все приговаривала, хватаясь за нарумяненную щеку. А Полина жалела, что любовь Нины и Матти так и не выросла. Но, может, он еще вернется?

— Ну, я к тебе буду заходить почаще, подкармливать.

На прощанье Нина крепко обняла ее, и все вокруг отчего-то стало большим.

Полина вернулась в пустой дом. И впервые решила сама затопить печь.

Матти проснулся до рассвета. Силы покидали его быстрее, чем хотелось бы. Он собрал вещи. На это ушло больше часа — пальцы не слушались. Все здесь должно было выглядеть нормально, даже слишком нормально, так, как будто с ним ничего не происходит. У забора он подобрал давно заготовленную палку. Нужно спешить. Чемодан оттягивал руку, но скоро он от него избавится. Матти шел по знакомой дороге и прощался. Он благодарил бога за родителей, за своих детей, за давно ушедшую жену, за Раису, за ее внучку и ту странную женщину в бархатном платье. Уже за чертой поселка Матти бросил чемодан в канаву и присыпал глиной.

Лес встретил его прохладой. Матти шел по меткам на деревьях — рыжим полоскам, нарезанным из его рубашки, снимал их и прятал в карман. Он боялся, что в нужный момент потеряет память, не найдет дорогу, и повязал их в тот раз. Матти проваливался в бледно-зеленый мох, прислушивался, как стучит дятел, отлепил от коры полоску смолы и положил на язык. Все это уже никто не отнимет. Через несколько часов он добрался до тех самых камней — «здравствуй, Вели». Матти снял с себя всю одежду и спрятал ее под камень. Ему удавалось неплохо договариваться с болезнью этот месяц. Но время пришло. Он лег на землю и укрылся сосновыми ветками. Иголки нежно покалывали кожу. Матти был счастлив. Он прожил эту жизнь так, как хотел. И умирает так, как хочет, без трубок и белых больничных простыней. Дома. Только бы его не нашли, пока смерть не протянет руку. Только бы его не нашли. Только бы не. Только.

Полина собралась в город, но у калитки ее окликнули. К ней шел человек в форме.

— Полина Викторовна?

— Да.

— Старший лейтенант Капустин. Скажите, вам знаком Матти Коскинен? — участковый раскачивался с пятки на носок и участливо склонил голову набок.

— Да.

— Грибники нашли в лесу тело и вещи, — он вытер влажные ладони о брюки из плащевки. — Паспорт лежал в кармане.

Полина схватилась за штакетину забора. Под грудью резануло. Она попыталась вытолкнуть ком воздуха, застрявший между ключиц.

— Можно мы в доме поговорим? — участковый уже дернул калитку. — Я хотел бы пригласить вас в отделение, но у нас красят.

Полина сдавленно кивнула.

— Это убийство?

— Нет, не похоже. Кажется, он сам зашел в лес.

Полина все никак не могла попасть ключом в замочную скважину. Капустин отодвинул ее от двери.

— Разрешите? Это ненадолго. Я задам кое-какие вопросы для протокола.

Полина рассказала все, начиная с того дня, когда белая «Приора» подкатила к участку. Капустин недоверчиво качал головой: «И вы не были знакомы? Может, он хотел что-то забрать? С кем-то встретиться? Была ведь какая-то цель?»

Участковый уже собрался уходить, но Полина спросила.

— Где он сейчас?

— В городе. Родственники уже выехали за телом.

Следующий вопрос дался ей труднее.

— Почему вы решили, что, ну, он сам?

— Старик был большой выдумщик. Месяц назад он отправил детям «письмо в будущее». И сегодня утром оно пришло.

— И что там было?

— Старик прощался.

Полина перестала слышать что-либо, кроме стука своего сердца.

В поселке уже знали. Не успел уйти Капустин, как появилась Нина, одетая в черное платье.

— Полечка!

Они обнялись. Нина усадила Полину на стул, достала стакан и накапала ей валерьянки. Потом вошла в комнату, залезла в шкаф, долго там копалась и вернулась с тремя простынями.

— Ты сиди, дочка, я сама.

К Полине начали стучать соседи, предлагать помощь. Как будто Матти был ей родным. Заглянул Николай:

— Ты прости, хозяйка. Может, хороший был мужик, хоть и псих. Ты вот, возьми, — он выложил на стол кусок жирной свинины.

— Спасибо.

— А про участок поговорим еще.

Полина не ответила.

Нина ушла уже затемно. Она наварила кастрюлю кутьи и вымыла полы, на прощанье перекрестив кухню. Полина больше не плакала, ее парализовало от злости. Она не могла поверить, что Матти все это сделал специально. Что он обманул ее. Что никому не дал возможности побороться за его жизнь. Что его вообще могли не найти!

Но она не могла долго злиться. Полину будто изрешетили. И любые чувства проходили сквозь. А на их месте оставалась пустота.

Утром она вошла в комнату Матти. На столе все еще лежал рисунок, который финн оставил несколько дней назад. Полина внимательно посмотрела на листок. Через минуту она сообразила, что это не просто каракули, а план участка. Угол сарая Матти отметил крестом. Полина усмехнулась — неужели клад? Она слышала, что в округе находили финские тайники с дорогой посудой и украшениями.

Полина взяла маленькую лопатку и стала копать в отмеченном месте. Земля хорошо поддавалась. Через десять минут она наткнулась на жестяную коробку, сгнившую по углам. Полина села на колени. Грязными пальцами она подцепила крышку и заглянула внутрь. В коробке вперемешку с глиной лежали засушенные жуки, леденцы, монеты, открытки и перочинный нож с головой коня на рукоятке — детские сокровища Матти. И все это драгоценное наследство он оставил ей? Полина прижала коробку к себе и долго не могла подняться.

Через неделю она поменяла евро на рубли и купила красную краску для дома.