…Разбилось зеркало. Стихи. Родион Мариничев
Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации
№ 6, 2024

№ 5, 2024

№ 4, 2024
№ 3, 2024

№ 2, 2024

№ 1, 2024
№ 12, 2023

№ 11, 2023

№ 10, 2023
№ 9, 2023

№ 8, 2023

№ 7, 2023

литературно-художественный и общественно-политический журнал
 


Об авторе | Родион Сергеевич Мариничев родился в 1984 году в Саранске. Детство и юность провел в Санкт-Петербурге, окончил факультет журналистики СПбГУ. Пишет стихи и прозу. Работал корреспондентом в газете, на радио и телевидении. В настоящее время служит в ТАСС. Печатался в «Знамени»: участник нескольких форумов молодых писателей в Липках (семинар журнала «Знамя»), предыдущая публикация — в № 6, 2020, — «“Шипр” называется дедушкин одеколон». — Финалист премии «Лицей» (2019). С 2005 года живет в Москве.




Родион Мариничев

…Разбилось зеркало


* * *


Подкидышем до Аккахарью,

подветренной стороной,

где пахнет от шпал тепловозной гарью

и больше не пахнет войной.


Ели клинок островерхий,

танцующий в темноте…

В вымершей деревеньке

не боятся утренних новостей.


Похороните меня за фундаментом,

у изумрудно-красной сосны.

У ствола цвета пламени

летом проглянет сныть.


Похороните меня за ельником,

где проступает гранит.

Под куполом муравейника

жизнь кипит.


Где это Аккахарью?

В какой еловой стране?

Очарованный странник, кровью харкая,

просыпается на войне.


Допущенный к красной кнопке,

расстрелян в подвале ночном,

сожжён в паровозной топке,

повешен ко рву спиной.



* * *

До войны, до войны

играли с бабушкой в карты,

так, как её учила играть её бабушка,

и было это давным-предавным,

ещё до войны…


На излёте зимы

ходили по твёрдому насту.

Тени от чёрных деревьев

ложились крест-накрест,

разрезая пласт тишины,

недавно, ещё до войны.


Просыпаешься белым утром —

пахнет бабушкиными гренками.

Блики на секретере,

комоде,

на пианино,

расстроенном вот уже много лет.

Зеваешь на свет из окна —

не война, ещё не война…



* * *

Маленькая страна,

маленькая страна.

Улица с палисадниками из окна,

идущая под уклон,

булочная за углом,

белый флаг над часами —

ни скипетров, ни орлов.


Маленькая страна,

высота — ширина — глубина —

три часа до границы —

назад до темна,

как когда-то до времени Ч…

Мостик через ручей.

Ни пробок на кольцевой,

ни пяти морей…


Утренняя планета: двор,

гостиная, коридор,

солнце в нагретой ткани

кремовых штор.


Маленькая страна,

лопнувшая струна.

У опустевшей пристани

бьётся волна.

Набегающая вода —

глубока, холодна.



* * *

Харьковское метро, где питьевой фонтанчик,

матрасы вдоль колоннады, пара столов поперёк…

В тонкой косичке колеблется белый бантик.

Харьковское метро,

харьковское метро…

Свет ударяется в потолок, возвращаясь к тому началу,

к той первородной точке, где неясно, что «после», что «до».

Кошка, выглядывающая из-под одеяла,

доказывает, что жизнь — своим чередом.


Хватит и тем, и этим

воспоминаний о Зурбагане

под черепной коробкой седеющей головы.

Перелистывающий хроники Телеграма

пойман с поличным, нейтрализован живым,

с белым листком помятым поставлен к стенке,

чтобы сначала смолчать, а потом забыть.


И, заходя в вагон московской подземки,

Я ощущаю горлом, как хочется пить,

потому что дни непривычно жёлты и жарки.

Оттаявшая земля перепахана, но жива.

Синее тело трактора,

зелёное тело танка.

Я бесконечно помню, как пахнет букварь.



* * *

Дверь с деревянной стенкой заподлицо.

На моих половицах — крошки, земная пыль,

На кровати — жёлтая кукла с моим лицом.

На картине в рамке бабы вяжут снопы.


Мой заповедник: дремота и пастораль.

На моих часах — старенький циферблат.

За моим окном птицы кричат, кричат,

Рыщет стая волчат.


Ночью луна сквозь ветки, лужи в конце зимы.

Сны мои лунным светом озарены.


Шорохи, тени, ускользающие края…

Это я. И это вот тоже — я.

Жизнь не длинна и не коротка —

От стены до стены, от пола до потолка.



* * *

Как однажды родился, не возражая,

так упал-отжался, запечатав в темени речь…

Мы одеты в чёрное, синее, белое.

Наши тела мужают.

«Руки в стороны, ноги на ширине плеч!»


За кирпичной стеной — мир, май, полдень,

взращённый, как звериный детёныш, в пыли и любви.

Высятся новостройки за картофельным полем,

над битым стеклом поднимается борщевик.


Олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы…

С паршивенькой куропатки — хоть перьев клок.

Согреты утробным теплом материнской глыбы

покрытые пухом юности щиколотки,

эхо под потолок:


«Шаг вперёд!..»

Когда дело дойдёт до взбучки, —

не вырастить, не сберечь.

Чуть хриплый, будто простуженный голос физручки:

«Руки в стороны, ноги на ширине плеч!»



* * *

Мимо дачи за Вырицей в чернично-малиновые года —

украинские поезда, белорусские поезда.


Выбегаешь на стук колёс. Кого-то в Херсон

увозит пятнадцатый голубой вагон.


Идёшь вдоль щебёнки. День над затылком горит.

У тебя список на лето: Булычёв, Каверин, Майн Рид…


А ты идёшь через иван-чай, фантазируя наперёд,

что однажды язык до Киева доведёт,


что в Минске тоже жара, в Бресте — ливень и гром, —

в Одессе море в солнечных бликах и пляж битком.


Дай же увидеть Житомир в слепящем окне,

даму с большим чемоданом и собачонку при ней!


Дай побыть в этом лете (подорожник, гудение проводов),

мчащемся на подножке вагона с сине-зелёных югов!..


Пока не разбилось зеркало, не разыгрался ветер,

пока в одночасье дверь не слетела с петель.



* * *

Мой брат Франкенштейн

садится на сырое крыльцо,

говорит: «Мутабор»

где-то там, у себя в деревеньке.

Первый иней на подорожнике,

на штакетнике,

на скамейке.

Первый иней на мёрзнущей голове.


И, готовясь дышать-зимовать,

брат Франкенштейн учится забывать,

как над Брестом шёл дождь с утра —

над пристанью, над арсеналом, —

как ложился битый кирпич в траву,

на ветру трепыхалось бельё

и играл оркестр: «Кыё, кыё…»


Тишина за штакетником,

за большим перекатом полей.

Жёлтые, серые, коричневые мазки…

Брат становится на ноги

(крепнут его шаги),

почву нащупывает осторожно,

и звучит гортанная азбука,

осыпаясь на подорожник.


Больнее и откровеннее,

выше и ближе.

Свет всё ярче и неотступней,

и музыка всё слышней.

Воробьи-муравьи-былинки

пытаются выжить

в наступающем дне.



* * *

Я завидую дворнику, гребущему листья за венткиоском,

молодому бомжу, прислонившемуся к стене,

седому курьеру в оранжевой куртке броской,

вспыхивающей в утренней белизне,


леснику в моховых изумрудных болотах,

котоводу на скалистых северных островах,

потому что и сам я временами немного животное,

испытывающее неотступный животный страх.


Так полюбившаяся география, колыхнувшись, ляжет

картинкой в учебнике, где Земля — распоротый мандарин.

Стрелка компаса, отклонившись, укажет

туда, где упал Тунгусский метеорит.




Пользовательское соглашение  |   Политика конфиденциальности персональных данных

Условия покупки электронных версий журнала

info@znamlit.ru