|
Об авторе | Вячеслав Анатольевич Попов (11.08.1966) получил филологическое образование в Тартуском университете. Публикации в «Знамени»: «Электричество» № 4, 2018, «Прямая перспектива» № 6, 2019. В 2022 году стал лауреатом Малой премии «Московский счёт» за лучшую поэтическую дебютную книгу 2021 года: «Там» (М.: ОГИ, 2021). Живет в Москве.
Вячеслав Попов
Корпус Попова
в каких местах
в каких местах так воздух наклонён
что тень не падает а словно бы витает
синь неба соткана из огненных имён
и в каждом имени свой ангел обитает
в каких местах скажи в каких местах
есть только мы из всех местоимений
кто мы что мы где мы в родных мечтах
привидевшихся нам сквозь сонм сомнений
иван севастьян
как на сцене балагана представление идёт
в рай ивана севастьяна ангел по небу ведёт
немец славный слаб глазами ноги ставит мимо нот
эту сказку знаем сами кто не слушал идиот
первый голос снегом тает вторит первому второй
третий розой расцветает а четвёртый за горой
кто же пятый тонкопятый молчаливый и простой
на кресте висит распятый хочешь вспомнить рядом стой
солдатская
за невагой рекой кто-то машет рукой
насылает на нас ураган
то ли красный солдат то ли чёрный цыган
то ли чёрт то ли ангел какой
нехорошее время стоит в сентябре
ни туда ни сюда не течёт
всё стоит на ребре в световом кубаре
словно кто его насмерть сечёт
облака
над страной проплывают волнистые
очень низкие облака
возвращаются дети воинственные
в край родной из родного полка
эти дети теперь люди вольные
возвращаются дети с войны
они больше не в поле не воины
лица их только небу видны
волчок
волчишко из-под велижа я шишел-мышел зря
гори моя шинелишка короче говоря
берёзовое небо подкладка на ветру
щекочет щёку верба и холодок во рту
болото не болото гнилуша-ручеёк
уж больно неохота хвататься за бочок
вдыхаю выдыхаю ищу куда упасть
с какого краю в рай лететь где без вести пропасть
кривой палец
когда нас возили в военкомат на приписку
в раздевалке после медосмотра
когда я был ещё в одних трусах
ко мне привязались пара-тройка одетых «бэшников»
не помню уже фамилий
в итоге у меня на левой руке кривоват средний палец
это мне пинком выбили сустав
когда я прикрывал пах
точно помню что не давал им никакого повода
тупо стоял поправлял трусы
обычные семейные
а и не нужен был повод
просто в меня не вселился боевой дух
это всегда очень заметно
сестричка
худущая как спичка тугая как струна
такая медсестричка не всякому дана
к груди приникла ухом зажала хрип в спине
и сразу стала пухом земля сырая мне
а может я не мёртвый а может я живой
лежу на корке мёрзлой мотаю головой
мне нечем улыбнуться мне нечем видеть свет
и чтобы не проснуться дышу дышу в ответ
конспект
лесной царь/лесной царь ты скачешь за мной
сновидчатый рыцарь жилец земляной
железноогромный о сколь насеком
твой комонь загробный в доспехе каком
я старое судорожно ворошу
какого-то альбрехта криком прошу
дай вольфгангу волю дай гоголю сил
дай соло гобою чтоб смерти просил
словесного снега немецкого
отвесного мелкого меткого
ошибка
мы падаем с огромной высоты
ревёт горит и плавится обшивка
какая разница теперь где мы где я где ты
по чьей вине произошла ошибка
смотри в себя что видно там внутри
в багровом свете дикой перегрузки
пожалуйста молчи не говори
отчётливо отчаянно по-русски
подмосковное
у храма в быкóво особая стать
склоненье какого словам не сыскать
не спеть в тишине колыбельной
осанки тугой корабельной
крещёным драконом над русской тоской
летит он в короне своей шутовской
осклаблены в сказочном штиле
его обелиски и шпили
куда он плывёт и откуда летит
где снова сольются в какой сталактит
журча переливами тени
двукрылые эти ступени
баженову влажно шептала земля
одумайся зодчий отзынь от кремля
не будет другого такого
а бог не забудет быково
мечтательный мачтовый медленный скрип
свой век переживших чахоточных лип
и пруд цвéта старческой лимфы
со дна не всплывающей нимфы
под сердцем февраля
февраль прощальный месяц под сердцем февраля
вся эта жизнь поместится все клетки все поля
все горбуны и горы коровьи острова
ковры и разговоры все громкие права
игла зацедит каплю тугую как заря
журавль обнимет цаплю синица снегиря
участники лито в воспитательно-трудовой колонии. 1984
я помню скучный трезвый бред тяжёлый турникет
мне всё ещё семнадцать лет я молодой поэт
нас четверых один ведёт спешим нас ждёт народ
пошёл уже минут отсчёт направо и вперёд
идём по плацу жёлтый свет ни льда ни снега нет
идём практически след в след на лицах жёлтый свет
один барак другой барак лишь жёлтый свет и мрак
да кое-где блестит куржак и слышен каждый шаг
заходим в клуб проходим в зал такого я не ждал
что мы в колонию я знал но не предупреждал
никто что будет здесь аншлаг что будет душно так
что будет зал заполнен весь что будет жути взвесь
настолько вездесущей здесь что хоть в подстолье лезь
они сидят за рядом ряд они не говорят
никто из них гостям не рад глаза их не горят
их головы наклонены глазницы их темны
щетиной лбы обведены а рты искривлены
и вот уже звучат стихи и все стихи плохи
тетрадку мня поэтом мня себя наивный ноль
прочёл и я не без огня про кровь любовь и боль
на среднем пальце у меня солидная мозоль
flashforward
я уже не буду пьяненьким я давно своё отпил
старичком не буду пряменьким слишком долго рослым был
буду рыхлым раздражительным перекошенным слегка
будет видно местным жителям человек издалека
похожу по грязным улицам посижу на бережку
покажусь внезапным умницам вроде милым но ку-ку
лбом морщинистым и пористым в тьму купейную уткнусь
и уеду вечным поездом и обратно не вернусь
Работа
Рулоны жёлтой стекловаты и сварки синяя звезда.
Певучий говор сипловатый, балет уродливый труда.
О, эти железновы вассы («Сюда тяни, ети же мать!»)
умеют трубы теплотрассы укутывать и бинтовать.
на волю
приходит смерть вручает паспорт
без записей и без страниц
шар странный с атмосферой пасмурной
не знаю с чем ещё сравнить
смерть улыбается как музыка
со всех сторон просторы тьмы
и мы на тонких ножках ужаса
свой свет выносим из тюрьмы
восемь апельсинов
чёрно-белое кино не смотрел его давно
ранний вечер стол накрыт для двоих вино стоит
скатерть кисти две ноги руки туфли сапоги
щёлк застёгнут чемодан ишь какая вся мадам
стоп один себе возьми много будет им восьми
было восемь стало семь это значит насовсем
это значит навсегда это значит в никуда
девушке из чайной от любви нечаянной
Сквозь стекло
В окне качаются берёзы, их пряди по ветру летят.
Каллиграфические слёзы бегут куда глаза глядят.
Слегка извилист путь отвесный. Прищурь глаза, сложи строфу,
как будто ты поэт известный Ли Бо. Нет, всё-таки Ду Фу.
Дистанция
Слов медленная пантомима. В своих морщинистых трико
они целуют воздух мимо, плывут улыбкой далеко.
Разгадывая этот танец, я
невольным вздохом вслед лечу,
но, спохватившись — стоп! дистанция! — сжимаюсь в точку и молчу.
дружба
они друг по другу скучали
им снился любимый ИФЛИ
они его вместе кончали
потом по этапу пошли
они друг на друга стучали
иначе они не могли
отрок
мы об отроке молимся осипе
он погнался за солнцем на ослике
а в горах-то всё сели да осыпи
да тропинки звериные скользкие
не оставь его сирого господи
поручи его ангелу ссыльному
приобщи к ремеслу непосильному
сосновальному лесопильному
Телефон
В этом Воронеже дождь бесконечный льёт
с неба, похожего на ленинградский лёд.
Хмурый район — близнец старого центра Бийска:
купеческие комоды из карего кирпича,
трамвайные рельсы, резные наличники, веер карагача…
Глядя в пустые глаза телефонного диска,
я вспоминаю номер
(он должен быть прост и ритмичен, как детский стишок),
пока не понимаю вдруг — я-то и есть мой отец.
Слышу свой пьяный шёпот: «издец… издец…»
с присвистом дождевика из серой гремучей ткани.
Зима
Лет шесть назад весна не наступила —
теперь всегда сугробы, стужа. К счастью,
мне повезло устроиться рабочим
в оранжерейное хозяйство. Это
возможность быть среди растений,
теплом дышать, ходить по рыхлой почве,
босые ноги мыть водой из шланга.
Конечно, много страхов, несвободы.
Охранники лютуют, волком смотрят;
не раз на воровстве меня пытались
коварно подловить. Но нет: пайком лишь
я обхожусь. К тому же агрономка
мирволит мне, заметив, как я ласков
со всякою рассадой, как умею
понять семян едва знакомых голос.
Она мне в дочери годится. С нею
вдвоём справляемся с работой тяжкой,
но всё же райской. Господи, спасибо,
за зиму вечную и нищету такую!
когда
когда придут нас разлучить глаголы в белых одеяниях
мы не посмеем различить их вид и род в делах-деяниях
залог и время и число такие у глаголов признаки?
у нас всё было всё прошло мы не капризные мы призраки
терпи
изрядно пожито на воле к неволе привыкать пора
отныне вездесущей боли сыпуче-вязкая нора
дана тебе в удел вседневный и всéнощную маету
терпи катай свой норов гневный немой молитвою во рту
Мешок
Я умер в поезде. На станции минутной
с полицией меня сгрузили на перрон.
С лица на паспорт свет снуёт медузой мутной.
Туда. Сюда. Опять. «Ну что?» «Да, вроде, он».
И это тоже я: в экранчик пальцем тычу,
свечу себе в лицо — опять пишу стишок.
Стишков я сочинил уже, наверно, тыщу.
«Ну что?» «Да, вроде, он». «Застёгивай мешок».
Осенний сон
Решает непосильную задачу
во сне похмельном Юрий Казаков:
промерзшую абрамцевскую дачу
он должен запереть на сто замков —
врезные, накладные, навесные —
и сто в колючем инее ключей.
«Нет, — думает, — уж лучше до весны я
останусь здесь, заначенный, ничей...»
Читатели
В библиотеку ходят старички
полупрозрачные, нет лучше их на свете:
смотри, как сквозь морщины и очки
видны несчастные начитанные дети.
август
в далеком и прекрасном Барнауле
на берегу возвышенном реки
стоят людей задумчивые ульи
их дети отвлекают дураки
небесное стекло над городом густеет
и золотом горит прекрасный Барнаул
кто этот свет собрать забрать с собой успеет
тот время обманул
кулунда
шёл николай спиной к метели пустым степным алтаем
собачий голод холод в теле который срок мотаем
песок и снег солончаки лежат за пазухой очки
идёт чертёжник николай туда где слышен лай
сто вёрст туда сто вёрст сюда глухая кулунда
казахстан
я не был сослан в Казахстан
и не родился в Казахстане
я просто оказался там
сошёлся с желтоглазой Таней
забыл детей забыл жену
был Николаем стал Неклюдом
в саманной хижине живу
полусобой полуверблюдом
а Таня шерсть мою стрижёт
колотит вьючит но бывает
зовёт к себе и так зажжёт
что год болит не заживает
что ж эта жизнь не хуже той
былой забытой прожитой
восток
на золотом верблюде под небом голубым
куфические люди качаются как дым
они стоят на месте они уходят вдаль
везут дурные вести и жареный миндаль
сушёные арбузы зелёные очки
воздушной кукурузы пузатые мешки
две дюжины гребёнок напудренный парик
она почти ребёнок а он почти старик
она его боится хоть он её не бьёт
и от любви как птица пронзительно поёт
В метро
Лет восемнадцати пацан
читает, но обложку прячет.
Понятно, что не Фрай, не Прачетт...
Но кто?.. Да ладно!!! — Мопассан!
тьма
…и вдохновения медуза, светясь, вплывает в сумрак мой,
и я за ней иду, иду за ней, иду за
ней, и она тяжёлой бахромой
уже лица касается и темя осеняет
прозрачным куполом, глаза слепит и жжёт,
и тьма ревнивая неверный свет сменяет, и тьма не лжёт...
сам собой
бумаге плотной кистью плоской мы сон показывать начнём
про то как врубель папироской рисует в воздухе ночном
наш бедный врубель бледный врубель самим собой изображён
ему не нужен даже уголь он сам собой идёт на убыль
он сам в себе дырой прожжён
адажио
я домой вернулся затемно в окнах жёлтый свет горит
делать вид необязательно этот свет мне говорит
лес найди замёрзни заживо не ходи как труп живой
шепчет снежное адажио над моею головой
дождь
не так ли не так ли не так ли / не так ли не так ли и ты
клюют восклицательно капли по камню могильной плиты
* * *
ты выглядишь всё хуже снаружи и внутри
зажмурься-ка потуже а что течёт утри
не потому что важно стоять к плечу плечо
а просто слишком влажно и слишком горячо
| 
