Об авторе | Анна Шипилова — прозаик. Родилась в Москве в 1989 году. Окончила ВГИК им. Герасимова. Рассказы публиковались в сборниках рассказов издательств «Есть смысл» и «Эксмо», журналах «Дружба народов», «Искусство кино», «Лиterraтура», «Пашня», «Прочтение».

Анна Шипилова

Растущая луна

рассказы

Урбанист

— Не выеживайся, не задавай вопросов, лучше вообще молчи, веди себя как зэк — спокойно залезай на самую дальнюю шконку и засыпай, утром они не будут знать вообще, как от тебя избавиться, — говорит бывший мент дядя Валера.

Язык у него заплетается, и Саня понимает, что зря позвонил ему, но больше было некому: звонить матери не хотелось, а ни одного адвоката он не знает.

Утром вся его одежда и он сам пахнет чем-то тошнотворным: и связанный мамой свитер, и волосы, которые он вчера вымыл шампунем Вероники — другого у нее дома не было, но ему даже понравился сладкий запах, — и штаны и носки в какой-то пыли и грязи, — ему хочется все с себя содрать и сжечь.

На столе следователя картонный пакет из «Старбакса» — хорошо живут, думает Саня, пьют дорогущий американский говнокофе, — над столом карта Моск­вы, старая и выцветшая: половины районов нет, трешка только строится — как они по ней кого-то вообще находят? Рядом висит график дежурств, разлинованный от руки, благодарность в рамочке; на диване, застеленном засаленным пледом, явно постоянно ночуют. Окна выходят на фасад бывшей гостиницы, в девяностых принадлежавшей бандитам. Ее перестраивают уже несколько лет: то владельцев сажают, то проворовывается подрядчик, — Саня в курсе, потому что писал о ней серию лонгридов.

Следователь в свитере с катышками, небритый, расплывшийся, блеклый, похожий на вахтера или охранника, — Саня разочарован, он ждал совсем другого: Жеглова или хотя бы Дукалиса, — велит ему прочитать и подписать объяснение и протокол. Саня читает, не понимая канцелярского языка, каких-то пунк­тов и подпунктов, что-то он нарушил, но лишь бы выпустили, все подпишу, думает он, лишь бы выколупаться отсюда. Ему отдают фотоаппарат и выводят какими-то обшарпанными коридорами — даже у себя сделать ремонт не могут, надо посмотреть на госзакупках, какой бюджет выделяли, думает Саня. Одна лестница, вторая, толстые решетки, вторые, третьи, проходная с линолеумом в ромбах, как у мамы на кухне, и он свободен — вдыхает свежий весенний воздух, вступает в грязную снежную лужу, перебегает дорогу в ямах, представляя, как смешно это смотрится со стороны, подпрыгивает, чтобы еще больше не замочить ноги. Заходит в кафе поссать и умыться, хотя бы частично избавиться от липкого запаха, и сразу же слепнет от яркого белого света и цвета, размякает в тепле, берет еды на подносе — ест с видом на отделение. Достает телефон — наконец-то всем сообщить: чуть не закрыли суки, — пишет пост в своем обычном стиле, заводясь, на кураже, и отключает звук уведомлений, чтобы спокойно поесть. С наслаждением вгрызается в жесткую корку пахнущей закваской чиабатты, которая царапает небо, тянет ее резиновое нутро зубами и смотрит: уведомлений нет.

Думает: вы чё, разгар дня, вторник, все ж вместо работы в телефонах вечно сидят, журналисты сейчас как раз отслеживают инфоповоды, самый разгар жести — после выборов, всегда принимаются людоедские законы и закрывают независимые СМИ. Убирает пальцем майонез из угла рта, решает взять кофе — запить кислый вкус, ждет, пока автомат наливает молочную пену, глядит на ребенка в розовой куртке — тот бьет ногами стол, его мать пытается одновременно расстегнуть молнию на куртке и удержать кофе, — думает вдруг с горечью: вот у людей жизнь, ничего плохого не происходит, гуляют, пьют кофе, потом пойдут домой обедать и даже не знают, наверное, что желтое здание напротив — ментовка.

Под постом начинают появляться лайки, сердечки, возмущенные красные рожицы, и Саня бежит до метро, снова проверяет уведомления, потом спускается, интернет пропадает, хоть и должен везде ловить — не нулевые же, думает: глушат, суки. Заходит в вагон, подключается к вайфаю, радуется месту, забивается в угол, вставляет зарядку в usb-порт, кладет голову на руку, ему до конечной, задремывает, телефон во внутреннем кармане, поближе к сердцу, но его жужжания сквозь сон он не чувствует. Выйдя из метро, сразу вытаскивает, отключает-включает интернет, проверяет — пара комментариев появилась: «держись!» и ироничное «все там будем».

Предыдущий пост с призывом выходить на митинг собрал больше ста комментариев и шестьсот пятьдесят лайков — у него только френдов пять тысяч и еще куча подписчиков, тут он ждет в два раза больше, но новый будто никто не видит. Звонит мама: он вообще про нее забыл и что говорить — не знает. Решает не брать, сбрасывает, посылает отбивку «перезвоню позже»; мама так и не привыкла писать, всегда звонит. Проверяет папку «спам»: не отфильтровывает ли она нужные сообщения, но там те же знакомые лица: хейтеры, какие-то фейковые бабы в купальниках, бывшие, которых он заблокировал давным-давно, а переписка так и висит.

После выхода из метро накрывает паранойя: а вдруг следят, может, надо было не домой ехать — а куда тогда, к Веронике, что ли? Саня петляет дворами, свой район он знает, постоянно снимает здесь то обрушившиеся балконы, то как люди выгуливают собак на детских площадках, то как спиливают деревья и перекладывают асфальт во дворах по два раза в год. Встает в очередь к табачному магазинчику и оглядывается: не идет ли кто следом; смотрит на себя в пыльную витрину бывшего мебельного и понимает, что за вечер и ночь в отделении стал каким-то помятым, побитым, кривым, и снова бежит, оглядывается, дергается от сирены скорой, которая пробирается через пробку.

Телефон жужжит — это Вероника пишет, как строчит из пулемета: «Саша», «привет», «как ты», «кошмар конечно», «тебя уже выпустили?», «увидела», «твой пост», «ответь», «как сможешь», — он ненавидит ее привычку писать по одному слову, обычно замьючивает чат и потом читает десять сообщений разом, но сейчас он рад: она искренне о нем волнуется, значит, и остальные скоро напишут. Сделают статью, снимут репортаж, запишут интервью по Зуму, покажут на «Дожде», выложат на «Медузе» — а, их же заблокировали на прошлой неделе, ну ладно, кто там остался из независимых, везде напишут о нем, опубликуют в своих YouTube-каналах. Саня давно мечтал попасть в ленту к топовым блогерам, но они не хотели делиться популярностью и боялись его, более талантливого, а его отметки и сообщения игнорировали, зато теперь пожалеют.

Дома сразу идет в душ, телефон кидает на стиралку, рядом, на случай если кто-то будет звонить, включает звук на максимум. Пока моется, прислушивается, но телефон молчит. Саня долго с удовольствием намыливает голову, потом грудь, руки, подмышки, ему кажется, что он весь грязный и что запах въелся, намыливает даже ноги, хотя обычно так не старается. Вдруг находит царапину на ступне — судорожно прикидывает, не мог ли пораниться в ментовке, вспоминает, как снимал ботинки, острую боль от чего-то, на что наступил, сразу думает про столбняк: не могла ли инфекция проникнуть через царапину за ночь. Решает сделать анализ крови и на всякий случай МРТ головы: его вчера толкали, он бежал, падал на асфальт, снова бежал, что-то успевал писать, потом его винтили, и он на адреналине не чувствовал боли. Домывается уже по-быстрому, сплевывает зубную пасту под ноги, вытирается, выходит, берет телефон, проверяет: под постом не прибавилось комментариев, но есть немного лайков — он смотрит, чьих именно: бывшая институтская преподавательница, коллега с прошлой работы, две девчонки, с которыми он мутил когда-то, и Вероникина подруга.

До вечера Саня пишет друзьям — спрашивает, есть ли знакомый адвокат, надо посоветоваться. Смотрит, куда летают самолеты: Тбилиси с пересадкой; читает статьи: через Турцию то не пускают, то пускают; думает, сможет ли вообще улететь, да и где он там будет жить, кем работать; проверяет счет: зеленое приложение долго загружается — неужто заблокировали, суки? — потом открывается; денег хватит на два-три месяца, если по-скромному, а что делать потом — непонятно.

Друзья отвечают не сразу и неохотно: «спрошу», «узнаю», «ну ты встрял конечно, «нахрена ты нарываешься», «чем тебе плохо живется, не пойму».

Саня проверяет: ни репостов, ни новых лайков, ни сообщений. Думает, может, каждому лично написать, чтобы все узнали о нем, но потом понимает, что это невозможно: слишком много людей, социальная сеть заблокирует его за спам.

Видимо, все боятся, думает он, проверив телефон утром, и решает набрать маме. Репетирует, что ей сказать: «Мам, да все нормально, приболел, отлежался, вот звоню тебе», — но как только слышит мамин голос, не может соврать. Мама сначала долго переспрашивает, потом, судя по голосу, начинает плакать.

Звонят с незнакомого номера — Саня думает, что наконец-то журналисты, но это мошенники. Сане больше не хочется издевательски отвечать «вечер в хату», и он просто кладет трубку.

Снова звонит дяде Валере: тот адвокатов не знает, но обещает поспрашивать, хотя, говорит, все сослуживцы бывшие уже на пенсии, огороды обрабатывают и внуков воспитывают, помочь никто не сможет. Саня гуглит симптомы столбняка, рассматривает царапину, пшикает на нее одеколоном, который подарила Вероника. Звонит ей — она в офисе, ей неудобно, но довольна, сбегает куда-то в коридор разговаривать с ним. Они давно так не говорили, он даже забыл, почему она его так раздражает: своими сообщениями вечными, несобранностью, навязчивостью, влезает просто в его телефон через плечо, заглядывает в глаза, хочет проводить с ним все свободное время, распланировала их жизнь на год вперед, а ему тошно сказать ей, что он не хочет с ней дальше оставаться, тошно и жалко ее, и он трусит — понимает, что начнется после этого: скандалы, истерики, обвинения, сольет еще их переписку, скажет, что он абьюзер, у них куча общих друзей. «Зайчик, солнце, ну не переживай, — говорит он ей, — спроси у папы своего, может, у него остались какие-то связи, чтобы кто-то мое дело смог закрыть».

Мама звонит с новостью: ей посоветовали адвоката, предоплату уже перевела. Адвокат Анжелика — аватар в вотсапе: женщина в короне, на мотоцикле, показывающая фак — пишет: «Созвонимся и обсудим, в соцсетях молчите, последний пост удалите». Значит, погуглила его. Во время созвона говорит «наше дело», а не «ваше», чем сразу располагает его к себе. Пообедав старыми пельменями из морозилки, Саня засыпает, и ему снится, как Анжелика в латексной куртке подъезжает к нему на мотоцикле, он ловко запрыгивает на сиденье и крепко обхватывает ее за талию.

Анжелика оказывается дочерью какого-то генерала, она протаскивает его за собой по коврам, паркетным полам, мимо бюстов и уже не благодарностей в рамочках, а дипломов, грамот и наград президента, и Саня ощущает себя как под стеклом. Его рассматривают, направив на него яркий свет: спрашивают, кто он по жизни, что умеет, чего добился, кого знает; те, кто помоложе, интересуются, сколько у него подписчиков. Сидя на стуле в кабинете и глядя на край площади, о которой он недавно писал, что без памятника она разваливается по композиции, но чей памятник на ней устанавливать — непонятно, Саня хочет сделать фотографию вида из окна, но вовремя спохватывается.

Через пару лет он постит фото из автозака с подписью: «забрали на митинге, смотрите, в какой я компании, весь цвет русской культуры и науки со мной вместе»; они улыбаются и, пока едут, поют то «у любви у нашей села батарейка», то Гребенщикова, то Летова, и кажется, что они снова школьники, выпускной класс, и везут их в автобусе на теплоход, где они продолжат праздновать, водку пронести не удалось, но они надеются ею затариться около теплохода; а пока они стоят, покачиваясь как на волнах, в пробке в вечерней Москве, Саня засыпает, прижавшись спиной к прутьям решетки автозака, он ни о чем не волнуется, знает, что его встретят свои и разместят, и утром его выпустят, а остальных оставят до суда, а потом будет новый митинг, и ему снова напишут, и он снова будет всех призывать, и так будет, пока не закончится его кабальный контракт с этим государством.

Растущая луна

Лена привычным движением поднимает руку, но за ухом нет сигареты; она поправляет волосы, смотрит Ване в глаза, улыбается, спрашивает: «Есть сиги?» — зажимает между передними зубами штангу в языке и гоняет шарик то вправо, то влево, пока Ваня ищет пачку по карманам. Он вытягивает одну сигарету и дает ей, потом вспоминает о зажигалке, щелкает несколько раз дрожащими руками, Лена наклоняется, отводит челку цвета «баклажан» ладонью и бросает на Ваню взгляд из-под ресниц, густо накрашенных синей тушью. Затягивается, кивает ему. «Пасиба». Отходит за угол, достает шариковую ручку из кармана, та сразу пачкает ей руки. «Как ботаничка теперь», — думает она и пишет на тлеющей сигарете «Гриша», хотя в группе его так никто не называет. На фильтре остаются синие следы от пальцев. Выдыхая, Лена смотрит на голубое небо: видно белый месяц — если дорисовать к нему палку слева, получится буква Р — луна растет, как раз для приворота. Бабушка научила Лену определять фазу луны, когда она помогала ей с посадками на даче — весной они всей семьей засаживали огород картошкой и луком. «Пропалывать надо, наоборот, на убывающую», — вспоминает она. Звенит звонок, но Лена не торопится: сейчас лит-ра, а значит, они опять будут смотреть фильм — можно опоздать.

Перед классной доской поставили пыльный телевизор с выпуклым экраном, такой же, как у Лены дома. Она проходит мимо, к своей парте в последнем ряду, садится и откусывает половину кислотной китайской жвачки, чтобы отбить вкус сигарет. На экране идут первые кадры: старые мужики в фуражках спорят о какой-то коллективизации, а женщина в платке и с украинским акцентом уговаривает их не забирать скот. Русичка уже ушла, но староста-стукачка отмечает присутствующих — придется отсидеть до конца. Серия фильма заканчивается, но Лена ничего не поняла и, если заставят пересказывать, не сможет связать и двух слов. Чтобы не позориться, она сползает на стуле: за широкой спиной сидящего впереди Гриши-Кабана ее с учительского места не видно. Русичка сегодня не в настроении, кричит: «Полы будете мыть! На трассах жопой торговать! На стройку идите бетон мешать! — Она указывает на котлован под окнами. — Как можно было ничего не понять в произведении!» По классу разносятся смешки. «Климакс, наверное, — думает Лена. — А надо ведь как-то наскрести на тройку в четверти». Гриша поворачивается к ней.

— Недотрах — страшная вещь, ты такая же злая сегодня?

Лена улыбается и начинает гонять шарик между зубами, Гриша не может отвести от него взгляд.

На перемене Лена с подругами сидит в столовой, они делят на четверых пиццу, расплавленный в микроволновке сыр тянется, когда они разбирают куски.

— Как ты ешь с пирсингом? — спрашивает у Лены Зарина.

— В первую неделю похудела на пять кило, — отвечает Лена, — не могла ни пить, ни есть, язык был как котлета во рту, а сейчас нормально.

— А я хочу крылья наколоть на спину, — говорит Зарина.

— А я против проколов, — отрезает Маша, — они вредят ауре, то есть чакрам, из них уходит энергия.

— А карме твоей ничего не вредит? — Лена поднимает бровь.

Маша смущается, но молчит: Зарина еще не знает про Артура.

Когда Зарина отходит к кассе за колой, Маша наклоняется к Лене и Кате.

— У него во-о-т такой. — Она показывает руками, и они смеются. Зарина нервно оглядывается, думая, что они обсуждают ее.

— Тебе нужна его фотка, — говорит Катя заплаканной Зарине в туалете. — И какая-то вещь, ну или волосы.

— А без этого никак? — Зарина прижимается опухшими щеками к холодному окну, пытаясь уменьшить отек.

— Ну, на крайняк достаточно фотки. — Катя докуривает и тушит бычок в унитазе. — И чтоб на Маху отсохло, а на тебя присохло, нужна кровь.

Зарина округляет глаза:

— Да ла-а-ан.

— У тебя менстра когда? — спрашивает Катя.

Лена заходит домой и слышит звук телевизора из большой комнаты: значит, мама дома и на смену сегодня не пошла. Мама смотрит новости, ведущий рассказывает об увеличении надоев и урожаев, играет марш — очередной смотр войск на главной площади. Лена поднимает крышку кастрюли на плите, открывает холодильник.

— Ма-а-ам, а поесть есть что-то?

— Заработай и сама приготовь, что я-то вечно должна? — отвечает мать, переключает канал и делает звук погромче: «А вы мужа своего приворожили?»

Лена пишет Грише сообщение: «Скучно дома телек смотреть. Погуляем ща?» Тот отвечает: «Нахрен в печь телек. Через 20 мин на стадике». На стадионе играют редко, и дважды в год менты устраивают парады. По вечерам на трибунах всегда кто-то сидит: пары целуются, компании пьют пиво. Лена отходит за мусорные контейнеры, садится на корточки и, стараясь не попасть струей на туфли, думает о Грише, который ее ждет: «Если узнает про приворот, — убьет». Когда она ночью возвращается домой — Гриша не хочет отпускать, целует до синяков на губах, — мама сидит на кухне с тетей Таней и гадает. Лена берет табуретку, подсаживается, тоже наливает себе вина, мама бьет ее по руке — «З-з-зараза», — но стакан не отбирает. Тетя Таня раскладывает пасьянс рубашками вверх — одна засаленная карта ложится на другую, — потом переворачивает лицом: дама червей.

— Ах ты с-с-ука, — цедит мама, — завел-таки, кому нужен только такой, кроме меня, а?

— Надо делать отворот, — говорит тетя Таня. — На твоего трефового короля сильная присушка сделана. А Ленке надо твоей снимать венец безбрачия, — добавляет она, — семилетний!

Мама охает.

— Это мне семь лет еще тебя кормить-поить?

— Я знаю бабку в деревне, — продолжает тетя Таня, — шептунью, недорого берет, но ей надо привезти живую курицу.

— Да где ж я курицу-то возьму? Это надо на птичку ехать двумя маршрутками, — возмущается мама.

— А о дочери ты думаешь? — спрашивает тетя Таня.

У Лены «ВКонтакте» статус: «Или подкидывай дров или туши все нахрен». Она видит новый комментарий от Гриши под ее аватаркой с сигаретой: «Пропоганда курения налицо», — и он полайкал все ее фотографии. Она придерживает между ног корзину с курицей, накрыв ее куском старой белой скатерти. Мама разговорилась с попутчицей в электричке; та зачитывает из «Астрологии для садоводов»:

— Неблагоприятны для посадок Водолей и Лев.

Мама кивает. «82-й километр, следующая Гагаринская», — бубнит машинист, и мама говорит:

— Это наша.

От платформы они едут в душном автобусе, у Лены по ногам стекает пот и платье прилипает к попе. «Едем с курицей к какой-то ведьме», — пишет она Кате. Та сразу же спрашивает: «Реальной ведьме? Охренеть. Стремно?» «Да я сама ведьма», — отвечает Лена. Гриша оставляет комментарий к ее фото с книгой: «Ты чо походу умная штоле?» Лена отбивает: «А что? Афтограф дать?» Он быкует: «Нарываешься». «Эээ, тормози! Не рискуй здоровьем», — не сдается она. «Я те не автобус чтобы тормозить», — не унимается Гриша, но тут автобус поворачивает, и мама раздраженно бросает:

— От телефона своего отлипни, нам скоро выходить.

— Парень есть у тебя? — спрашивает бабка.

— Есть, — отвечает Лена, хотя статус «ВКонтакте» Гриша-то еще не поменял. Ведьма что-то шепчет в чашку и дает ей выпить теплой куриной крови.

— В прошлой жизни все грешили, — поясняет ведьма Лениной маме. — Какие времена были, а? Революция, войны. Поэтому у молодежи сейчас почти у всех венцы безбрачия: даже если женятся, то разводятся.

— А без штампа жить — себя не уважать, — добавляет, повернувшись к Лене, мама.

— Жена из любого чма сделает человека, а ты думал, зачем она нужна? — втолковывает Грише дядя Толя. — Только баба тебя может из говна вытащить. Классик написал!

Они сидят во дворе под навесом, Гриша отпивает пиво из бутылки и замечает, как дядя Толя жадно следит за ним.

— Дядь Толь, ты ж зашился, — говорит он, но дает отпить.

— От пива ничо не будет.

Дядя Толя идет в магазин и возвращается со звякающим пакетом.

— Вот, Ленке взял шоколадку.

— Нечего ей шоколадки жрать, и так разнесло, — раздраженно отмахивается Гриша.

От Кати приходит сообщение: фото с черной кошкой и подпись: «С Самайном». Лене пришлось взять академ в этом году, и она тухнет дома.

«Не думала, что буду скучать по шараге», — невпопад пишет она.

«Когда рожать?» — не в первый раз уточняет Катя.

«Говорила же, под елочку будет подарочек», — отвечает Лена с эмодзи-елкой.

«Зави-и-и-идую, экзамены не сдавать, в этом году чот дофига всего навалилось, просто жесть».

«А чо как Заринка?» — вспоминает Лена.

«Артур ей велел удалить страницу и нигде свои фотки не выкладывать, она тряпка удалила».

«Совсем шариат свой навели, вот Машу пронесло от такого счастья».

«Да-а-а-а, повезло, что ногу сломала», — подумав, отвечает Катя.

«А ты как? Что на личном?»

«Ничего, — Катя ставит плачущий эмодзи, — и перекати-поле катится. Тоже, наверное, венец безбрачия. Мне через семь лет будет двадцать четыре, а у тебя ребеночек в школу пойдет уже».

«Сделай приворот на кого-нибудь, — пишет Лена, — на сигарете умеешь?»