|
НАБЛЮДАТЕЛЬ
рецензии
Отчужденное место
Всеволод Константинов. Дугоме. — Москва: Воймега, 2022.
Первое стихотворение новой книги Всеволода Константинова приглашает следовать за путешествующим лирическим героем. Во втором — завязка сюжета: «Странная эта связь по жизни: / Зовешь одного, откликается другой». Это можно трактовать и как проблему взаимоотношений автора с читателем, и шире — с миром. Третье развивает тему погони за недостижимым идеалом. Нам достанется лишь копия его, — но не копии ли мы все — в платоновском смысле — небесного идеала? У автора есть и другое сравнение:
Странный был вечер: будто бы мы ходили
Среди римских статуй, где под каждой было
Написано: копия с греческого оригинала.
На соседних страницах — сразу два стихотворения с эпитетом странный. Это объяснимо: удивление — эмоция, подобающая рефлектирующему страннику. Лирика Константинова традиционна по форме, но по духу это поэзия странного.
Книга начинается с верлибров. Кажется, будто повествовательное начало преобладает над лирическим. Но маховик потихоньку раскачивается — появляются ритм и рифма. Незаметно и органично стих становится строже и организованней, хотя верлибры полностью не исчезают, возвращаются и заканчивают книгу. Последний из них — о том, как вся быстрая жизнь умещается между накатом двух волн. Можно постоять на берегу, затем уехать:
потом вернуться
встать на то же место
и она охватит тебя
с ног до головы
У литературного травелога давняя история. Это традиции Жуковского, Баратынского, Мандельштама, Пастернака. Ближе всего к нам Бродский. Не упустим из виду и Данте (описание путешествия по Аду — не травелог ли?). Поэтическое путешествие — дитя романтизма, в фокусе которого — не столько описания достопримечательностей, сколько духовный отзыв на них. Странствие расширяется до масштаба жизненного пути. «Травелог — это я-повествование, предполагающее обязательное наличие рассказчика-путешественника, который представляет единственный фокус изображения», — пишут современные исследователи1.
Пейзаж влияет на путника, но и путник изменяет пейзаж. После встречи-соприкосновения никто и ничто не остается прежним. В концентрированном виде об этом — в верлибре «Поход»:
оглянись! ты имел к этому некоторое отношение
облако пыльцы поднятое тобой
пронеслось над лугом
цветы уклоняются от пчел
и смеются —
небольшие изменения
о последствиях которых ты не узнаешь
Что движет путешественником? Охота к перемене мест, к богатству окружающих видов — или к глубинным метаморфозам, и внешние впечатления — повод заглянуть в себя, сопоставить их с внутренним ощущением? В стихотворении «Сан-Марино» каменный город на скале напоминает огромный скелет, лишенный плоти:
В полые трубки костей мозговых
Первый влетает снег.
Пустота башен позволяет путешественнику острее ощутить собственную обособленность и неприкаянность:
Что остается? Один пешеход
К замку направил шаг.
Словно по каменной книге идет,
Кутаясь в ветхий шарф.
В гору, где совесть ждет у черты,
Где он сполна ощутит
Нет, не волнующий страх высоты,
А одиночества стыд.
Лирический герой чувствует внутри пустоту: «Не мое, отчужденное это место». И заполняет дыру внешними впечатлениями. Путешествие даже по экзотическим и необычным местам всегда оборачивается движением внутрь себя. А подразумеваемый итог метафизического путешествия — если не обретенная мудрость, то взросление персонажа. Об этом — название книги. «Дугоме» — детское слово, просьба быстрее предоставить «другое» впечатление — на языке трехлетнего человека. Лепет дочери — и о скорости мелькающей жизни, и об охоте к перемене мест, и о погоне за свежими чувствами, и о наивном взгляде, «остранении» привычной нашей «песочницы»:
дугоме — говоришь ты
поднимаю тебя на плечи
и мы идем в другое место
Нужно посетить много стран, проехать тысячи километров, чтобы прийти к простой мысли: древние достопримечательности — лишь декорации, на фоне которых продолжает идти повседневная жизнь:
Теперь открылся вид
на то, что есть внизу:
на зелень между плит
жующую козу…
Открывать простые детали, расслаивать пейзаж до первооснов — в этом суть. Искать фундамент, то, на чем держится вся картинка. Конечно, современному интеллектуалу невозможно избавиться и от культурного контекста:
До простых вещей тут жизнь растерта.
Я точу глаза о красный камень.
Тут пейзажи в стиле натюрморта,
как любил седой французский парень…
Стихотворение о встреченной в горах отаре сразу цепляет читателя:
И отвернуть нельзя, идя
тропою горной вниз вперед:
со звуком мелкого дождя
отара за тобой идет.
«Со звуком мелкого дождя»! Слышен дробный стук овечьих копыт по камню — и вспоминаются мандельштамовские «старухи-овцы» с мохнатыми коленями, которые они передвигают, как жердочки. Константинов подарил нам еще один образ, такой же физически ощутимый.
На первое место выходит путешествие души, география отходит на второй план. Места в книге меняются стремительно. И вот это уже не путешествие по итальянскому раю, но поиски рая (держим в уме Данте). Им могут быть горы, старая дача, кладбище с могилой деда, позволяющее чувствовать себя необходимым звеном в цепи поколений. Поездка на рыбалку или на дачу по насыщенности впечатлений и внутренней работе сердца не уступает в ценности встрече с Римом. Хотя Рим, наверное, предпочтительнее.
Есть в книге и отсылка к «Божественной комедии»:
вспомнишь этот автобус едущий в семидесятых
по неровным окраинам города в синих
гражданских сумерках и передать не в силах
плотность душ прошедших дверной дозатор
«Синие гражданские сумерки», «сумрачная чаща» отсылают к сумрачному лесу, где очутился Данте. Автобусные двери, через которые проходят души, ассоциируются с вратами ада. Лирический герой ощущает себя одновременно трясущимся в городском автобусе очень давно и в то же время — в настоящем, в середине пути. И леденящее кровь чувство надвигающейся жизни смешано с впечатлением прошедшей жизни, которой словно и не случилось.
Рядом — стихотворение о том же: внезапное, вспышкой, осознание себя в ситуации максимально бытовой. Ситуация, когда герой начинает трудное путешествие внутрь, нисхождение в персональный ад, может настичь внезапно: в автобусе, по дороге домой из магазина. Здесь уже слышатся нотки Ходасевича и Георгия Иванова. Пальто, очки, сиянье — лексика этих поэтов, как и намеренное соединение обыденного и высокого:
И я подумал, в этой, всем понятной,
быть может, я предупрежденья знак:
пальто, очки, в руке пакет бесплатный,
а в нем сиянье, гречка и табак.
Константинов, в какой-то мере наследуя этим поэтам, все же автор более светлый. И, видя в Париже на улице крысу, он воспринимает это не как свидетельство мрака жизни, а как ее неожиданный и ироничный подарок. Не белочка — но тоже прекрасно.
Тем же теплом и приятием существования наполнены многие стихотворения «Дугоме». Концентрация этого чувства — в лирической истории о болезни любимой женщины. По прошествии лет прозаический жизненный эпизод видится неповторимым счастьем:
Почему полюбил это место? Ты сидела со мною.
У тебя голова разболелась или желудок, скорее.
И я нес по мосткам, а волна поднималась стеною,
Пузырек с лекарством от диареи.
Теперь книга читается как путеводитель по утраченному: поездки за границу стали недосягаемым удовольствием. Однако стихотворение, завершающее книгу, подтверждает мысль о том, что можно никуда и не ехать. «Знаешь сам, что дело совсем не в Тбилиси». Время и пространство — иллюзия. Детство и зрелость, старая дача и Армения могут без противоречий сосуществовать в сознании поэта. Спасительная мысль в новой реальности.
Анна Трушкина
1 Н.А. Никитина, Н.А. Тулякова. Жанр травелога: когнитивная модель. // Шестая международная конференция по когнитивной науке : Тезисы докладов. — Калининград, 2014. — С. 191–199.
| 
