ЭССЕ

Об авторе | Сергей Григорьевич Боровиков — литературовед, критик, эссеист. Постоянный автор «Знамени». Предыдущая публикация в нашем журнале — «Единомышленники» (№ 2, 2021).

Сергей Боровиков

Запятая-18

В русском жанре-78

,,,

Заменим одну букву — и время надежд превратится в бремя надежд, что очень невесело.

,,,

В студенческие годы я писал рассказики, которые никому не показывал, а посылал в журнал «Новый мир», ни о какой публикации не помышляя, для мнения настоящего, а не саратовского мира. В ту пору новомирские публикации подтверждали возможность явления текстов, подобных классическим, а более всего увлекала критика, фельетоны Натальи Ильиной, статьи, скажем, Александра и Мариэтты Чудаковых «Современная повесть и юмор». Они соединялись в восприятии с прозой Семина, Искандера, Владимова и заставляли неустанно помышлять о столице.

Много лет спустя в припадке очищения я избавился от старых бумаг, там были и две новомирские внутряшки Мариэтты Чудаковой, и в них — фраза: «Мне кажется, удачи еще ожидают Вас». А ведь тогда я решил бросить напрасное бумагомарание и уехать от родителей куда-нибудь подальше, но вместо этого спешно женился и по совету отца поступил корректором в редакцию журнала «Волга», где меня и впрямь ожидали удачи, от позора которых я долго выпутывался, пока не сумел воротиться к себе и даже подружиться с самой Мариэттой Омаровной. Трудная была дорога, надо оглянуться на прощание.

,,,

Итак.

А что итак?

Во-первых, то, что мне семьдесят пять. Во-вторых... по размышлении оказывается, что далее ничего и пальцы загибать незачем. Все.

Вот и решил заняться собственной библиографией.

Мой друг и издатель Алексей Голицын, в княжеские корни которого я верю, хоть мы и выяснили, что у его матери по фамилии Лопато они караимские, но кто сказал, что караимы не могли породниться с князьями? — так вот Леша для моей книги «Запятая» (2020) воспроизвел обложки всех моих к тому времени двадцати книг.

Что ж, в книгоиздании я был удачливый парень. Так складывалось. Почему? Ниже увидите.

В 1974 году, едва опубликовав десяток рецензий и одну статью, я неожиданно для себя вдруг предложил их в Приволжское книжное издательство, где директор Виталий Колчин забраковал лишь «Сказителя русской эстрады», посоветовав не писать о евреях, к которым он причислял и печального Пьеро, и вскоре книга вышла. Все было как бы понарошку, но на Совещании молодых писателей СССР (1975) в семинаре критиков с книгой был я один.

В то же время я познакомился и подружился с Сашей Карелиным, который заведовал редакцией критики издательства «Современник», и потом, приезжая в Москву, не раз у него на Ломоносовском проспекте останавливался, чего далеко не всегда хотелось, но он наладился встречать меня на Павелецком вокзале на «Яве», а потом на «Жигулях». Лишь когда он лечился от пьянства в Кунцев­ской больнице, я был свободен и мог наконец побывать в Третьяковке, куда собирался несколько лет. Наша переписка превратилась в главы некоей книги, адресованной далекому другу. То был постмодернизм в чистом виде, а начался он гораздо ранее, когда в старших классах школы мы затеяли с Илюшей Петрусенко письменное состязание, где наши друзья и знакомые ставились в немыслимые чисто литературные условия. Я давно скучал по жанру, и Карелка стал благодарным зрителем в моем маленьком театре. Но он давно сформировался в литературного чиновника (о нем мой друг Курчаткин отозвался: «застегнутый на все пуговицы»), изо всех сил стараясь походить на отца. Воспользуюсь воспоминаниями писателя Ивана Дроздова: «Здесь, в конце правого крыла здания, располагался издательский главк — Росиздат. В небольшом кабинете сидел главный редактор всех издательств России Петр Александрович Карелин или ПАК, — так его сокращенно называли в Комитете. <…> Узнав, что я на свободе, Карелин без дальних предисловий предложил мне должность своего заместителя. При этом сказал: — Я скоро пойду на пенсию. Вот мне достойная замена. И рассказал: Комитет только что получил решение правительства о создании нового мощного издательства “Современник”. <…> Строго определена пропорция регионов и столицы: 80 процентов — книги писателей российской периферии, 20 процентов — москвичей. В год будет издаваться 350 книг. Почти каждый день — книга. Свиридов поручил мне подобрать редакторский состав. Строго наказал: “Ни одного еврея!”» (Иван Дроздов. «Последний Иван»).

И после смерти Петра Александровича Сашка пользовался поддержкой министра печати Свиридова. В конце концов его поступили в аспирантуру Академии общественных наук при ЦК КПСС, наиноменклатурнейшее заведение еще со сталинских пор. Защитившись, сделался Карелка главным редактором все того же «Современника», куда, на Хорошевское шоссе, я из любопытства однажды поехал и пожалел о том, настолько нехорош стал Карелка, так сдал, настолько жалким было его хвастовство не столько огромным кабинетом, сколько тартареновскими издательскими прожектами, недвусмысленной молодой секретаршей, сразу посланной за водкой-закуской, застольем с ее участием. Нехорош он был и лицом, больным лицом алкоголика с заметно опухлыми на худом лице щеками.

А в далеком 1978 году по его настоянию я собрал опубликованные в журналах работы, назвал «Перекресток традиций», оформила сборник его жена Лена, книга вышла в 1979-м. А далее я вынужден рассказать о тяжкой для моей старой памяти истории скорого появления в том же «Современнике» следующей книги «Отзывчивость» (1981), для чего обращусь к письму Карелина.

«Батюшка барин Сергей Григорьевич! Посетил я намедни знакомца вашего по книготорговому делу, коего вы облагодетельствовали ссудою. Ох и строг оказался мужик. Бороденка всклокочена, глаза малюсенькие, злые, нетрезвые, по непечатному только и выражается. Как обмолвился я, зачем пришел, затрясся купец от злости, затопал ногами, велел меня во двор тащить, плетьми сечь. Извалялся я весь в ногах у купца, внял он моим слезам старческим, отменил порку. Просил, убеждал я окаянного хоть какой ответ дать, чтоб барину я донести мог — наше, мол, дело подневольное. Усмехнулся купец тогда, бороду почесал, посмотрел на меня хитро так и сказывал: “Барину своему скажи, чтобы в кажинном письме про безделицу эту мне не поминал. У меня и так память хорошая. И еще, говорит, скажи, что фунансы его, в мое дело запущенные, барину хороший процент приносят. Станки, говорит, куда его книжонки заложены, уж вовсю ходят, дельце это к концу года для барина золотым рублем обернется, а мне от того убытки одни. Книжонки-то старые, продавать в нагрузку придется. Так что, говорит, процент я ему отработал. Другой, говорит, с барином бы твоим в долю вошел — здесь все так делают, а я, говорит, купец честный. Мне чужого не надо. И еще, говорит, передай барину своему, что ссуду я евон­ную частями погашу, пусть не опасается. Первую, говорит, треть через месяц представлю, остальное — осенью”. Писано в Первопрестольной 1981 года, июня месяца, третьего дня».

За шутовским тоном скрывается неприятный для менясмысл. После перевода мне гонорара, составившего четыре с чем-то тысячи рублей, Карелин позвонил мне и сказал, что ему позарез нужно три с половиной тысячи, так как он срочно меняет машину. Отдавать большую часть впервые полученной такого размера суммы не хотелось, но и отказать было невозможно. Вскоре он примчался в Саратов, мы день попьянствовали, вечером я провожал его в Москву. Почему-то запомнилось, что жена зашила изнутри к его вязаной кофте пачку купюр. На вокзале я, гусарствуя, налил в ресторанном буфете два стакана водки и поднес их к вагону, Сашка свой стакан незамедлительно выронил и на морозном асфальте перрона задымилась лужица, испуская резкий запах спирта. Воротить долг он обещал через месяц, сразу по продаже «копейки», которую менял на «трешку». Но шел месяц и месяцы, и год, и я помаленьку стал напоминать про должок. Письмо в иносказательной форме объясняет, что по всем правилам «Современника» денег мне возвращать не должно: «Другой, говорит, с барином бы твоим в долю вошел — здесь все так делают, а я, говорит, купец честный». В производстве была уже новая книга, которая действительно выйдет в конце 1981 года. И больше половины первой книжки вошло в новую, что требовало с моей стороны поощрения. И я было замолчал, но жена никак не могла успокоиться и, наконец, проняла меня фразой: «Как ты можешь позволить себя так унижать?» И я таки написал Карелке еще раз. Ответом мне было весьма сухое письмо и постепенный частичный возврат долга, после чего наши отношения охладились, и лишь как-то оказавшись в один срок в Пицунде, мы замирились. А противная предыстория книги с отвратительным названием по бесстыдно хвалебной статье об Илье Глазунове «Отзывчивость» экстраполировалась и на ее состав. Большие статьи я лепил из разнородных рецензий, например, «Уроки реализма» (тьфу!) составлена из откликов на книги (оцените список): внучки Чернышевского о дедушке, Михайлова о Бунине, Семанова о Шолохове, А. Панферова о брате, Коробейника о Шукшине. Содержание гармонировало с ледериновым переплетом, золотым тиснением и аннотацией: «Книга молодого критика из Саратова была удостоена премии ЦК ВЛКСМ им. Н. Островского».

В общем, мне открывалась прямая дорога на дно, чего я не мог не осознавать, особенно в нередком и большом подпитии.

А еще я часто бывал на семинарах молодых критиков, которые шли чередой, потому что в 1972 году принято историческое, как тогда говорилось, постановление ЦК КПСС «О литературно-художественной критике». Вовремя возникло мое имя. И где-то однажды я познакомился с Ингой Фоминой, которая заведовала редакцией критики и литературоведения издательства «Советская Россия». К тому времени я уже обнаглел, вступил в СП и ездил по домам творчества. И вот как-то зимой она приехала ко мне в Малеевку, чтобы подписать договор на книгу об Алексее Н. Толстом для серии «Писатели Советской России», так как у них неожиданно слетела из плана одна позиция и срочно требовалась замена. Бывший тогда в Малеевке главный опекун молодых критиков Валерий Дементьев сказал, что такого с ним не бывало, чтобы издатели привозили в дом творчества договоры. Мне, конечно, везло, но и я не ленился. Сейчас нашел в Сети некролог Инги Фоминой «Ее любили писатели» (июль 2010 года). Вечная память! Из трех моих книг о красном графе первая (1982) была самой короткой и удачной, хоть я и торопился, подстегиваемый звонками Фоминой. Забегая вперед, вспомню еще, что в 1986 году собрал свою критику в немалом объеме, чтобы по договоренности с Ингой и директором «Советской России» Сергованцевым отметить этим изданием свое сорокалетие. И книга почти вышла, была верстка, но потом, слава Всевышнему, все круто поменялось.

Меж тем чередом двигалась моя заявка на книгу о том же графе в «Современнике», где она и вышла в 1984 году в престижной серии «Библиотека любителям российской словесности».

А затем, уж воистину обнаглев, я подал заявку и в наше Приво¹ и опять-таки на графа, но не переиздание, а воспроизведение очерков «Ясный талант», напечатанных в «Волге», где я уже не служил, к 100-летию писателя. Там я ухитрился воспроизвести значительную часть своей дипломной работы о романе «Гиперболоид инженера Гарина». Книгу издали в жутком оформлении главного художника Приво в красном с золотом ледерине... О-о-о-о-о!

И ведь я продолжал писать и печататься в периодике, и явилась «Разумная душа» (1988), серая книжка в сереньком переплете. И здесь уместно вспомнить о гонораре. С первых публикаций я враз понял, что возможен нетрудный приработок, при моей привычке «ставить слово после слова» по строке Беллы Ахмадулиной, причем куда больший, чем жалованье. Словом, с 1971 по 2021 год я вылезал на страницы разных печатных изданий больше шестисот раз. Многое из прежде опубликованной писанины меня тяготило, и однажды я собрал лучшие, как мне казалось, за двадцать два постсоветских года статейки, рецензии, фельетоны, крае­ведение и пр. Деньги на издание толстенного тома в 2011 году дал издатель газеты, где я служил с 2002 года, саратовский олигарх Леонид Фейтлихер.

С 1993 года я ушел в русский жанр, четырежды выходивший во все большем объеме с числом глав: 12, 24, 45, 75.

Было у меня издание для детей — «Сказки про тучаток» тиражом 70 тысяч и картинками Романа Мерцлина, доход от продажи которого пошел на покрытие редакционных расходов разоряющейся редакции «Волги».

А поселившись в селе Багаевка под яблонями, грушами, вишнями, черешнями, абрикосами, орехом и сиренью, я вдруг возобновил разножанровое сочинительство, результатом чего стали небольшие, крепкие снаружи и внутри книжки «Пробел», «Шрифт» (обе 2018), «Заклад», «Про вино», «Пустая полка», «Антон Палыч» (все 2019), «Крюк», «Запятая» (обе 2020) и «Веселые поминки» (2021).

,,,

Когда-то меня удивило, что Вертинский мог озвучить текст бездарного стихоплета и антисемита Сергея Смирнова по прозвищу Коньяк-Горбунок, но подумал: мало ли, к примеру, я так и не смог узнать, кто такой С. Рамм, автор серенькой «Ревности»: «Забыв про бал, забыв про дом, // Мы ездим целый час...// Чудесна ночь, но мы // втроем! // И я ревную Вас!» И т.д. Но это 1939 год, а в СССР певцу остро требовались идейные вирши. Стишок Смирнова «Наша встреча» Александр Николаевич мог прочесть в журнале «Крокодил» (№ 4, 1947):

«Я по незапятнанному скверу // Со своей единственной иду. // А она сердито мнет перчатки // И упреки сыплет то и знай, // Мол, домой пожаловал с Камчатки // И готов опять хоть за Дунай. // <…> Чем шуметь да омрачать свиданье, // Улыбнись и выслушай меня: // Человек без нового заданья // Все равно что печка без огня».

Артист дополнил этот ужас своим: «И давай запомним, // Друг мой милый: // Нынче мало Родину любить, // Надо, чтоб она тебя любила, // Ну, а это надо заслужить!»

Так что не одна лишь ода Сталину «Он» разрушала былую репутацию Вертинского. Лишь с наступлением оттепели он начал избавлялся от комплекса вины вчерашнего эмигранта перед властью: «Они уже усрались со своими идеалами!».

И здесь по законам какой-то закольцованности придется опять вспомнить Карелку, потому что на поминках по его отцу я познакомился с этим Смирновым. Смешно выкладывалась моя судьба...

,,,

Рано утром спустился на луг между холмом у Волги и холмом, где наша улица. Солнце едва всходило, пейзаж был еще бесцветный, и вдруг разбегающиеся из-под ног травы вмиг вспыхнули множеством синих огоньков, глазков, нет, лучше синих брызг васильков... хотя бы из-за Есенина. Когда-то, как многие, прикладывал свой возраст к сроку, прожитому великими соплеменниками, начиная именно с него... и вот уже на горизонте лишь одиноко маячит насупленный Лев Толстой.

2022

1 Приволжское книжное издательство. — Прим. ред.