Об авторе | Янис Грантс родился 1 февраля 1968 года во Владивостоке. Учился на историческом факультете Киевского государственного университета. Служил срочную службу на большом десантном корабле Северного флота. Автор шести книг стихов и двух книг прозы. Предыдущая публикация в «Знамени» — «Свидетели» (№ 8, 2020). Живет в Челябинске.

Янис Грантс

лишь Янковский ходит в этой тьме

Зима

снег остановился. снег завис.

не летит к земле, и вбок, и ввысь.

и во мне прервался кровоток.

не могу шагнуть ни вверх, ни вбок.

замер транспорт. птицы осеклись.

не летят к земле, и вбок, и ввысь.

всё застыло: кошки и дома —

дрыхнет беспробудным сном зима.

лишь Янковский ходит в этой тьме.

«просыпайся», — говорит зиме.

собака и мальчик разговаривают на своём языке

мальчик с собакой пинают листву

между осин пустоты.

«я, извини, так хочу (доживу?)

видеть, как вырастешь ты».

тонкое небо (попробуй — проткнёшь).

солнце скатилось к шести.

«так бы хотелось, чтоб стал ты похож

на бультерьера, прости.

чтоб, извини, мы — как два сапога.

чтоб друг без друга — ни-ни».

«хватит уже извиняться, ага?»

«да. извини. извини».

соседка из девятой

старуха. злющая колдунья.

а я лишь мальчик с ноготок.

она являлась в полнолунье

и у моих садилась ног:

«твой путь — короткий и пропащий:

сорвёшь крыло. уйдёшь в пике».

и кот её был говорящим

на самом русском языке:

«никчёмный выродок. зараза.

с тобой, щенок, одна беда».

и думал я, что сгину сразу.

весь без остатка.

навсегда.

Агнешка

уроки русского в постели,

что курсы хинди на луне.

(и урду — тоже). мы вспотели.

глаголы разных наклоне-

ний кувыркались будто волны

на белокаменном молу:

я навсегда тебя не вспомну.

я никогда тебя лублу.

тайский сериал

размазаны подёнки по стеклу.

ты говоришь: «там есть одна Лулу.

она со всеми спит. не вру. чесслово».

по правую пасутся две коровы.

по левую — трясина из трясин.

«ещё там Ким. вдовец. живёт один,

но спит со всеми. злее чёрта злого».

по правую — не-лошадь-не-корова.

по левую — на корточках дома.

«разврат и деньги. слава и тюрьма.

ещё…»

             я отключаюсь. полвторого.

по правую — и лошадь, и корова.

по левую — подсолнух до небес.

мне кажется, что я давно исчез,

но продолжаю как бы по привычке

тебя любить. писать приветы в личку.

тащиться утром в плановый отдел…

«…он выжил! но — ослеп и поседел».

цветок на обоях Раскольникова

в норе израненного зверя

цветок прижился неуклюжий.

он чахлый — не хватает солнца.

он гордый — жизнь беспрекословна.

он белый, хрупкий и слепящий,

невинный и опасный разом.

сорвёшь его — несчастным станешь,

а не сорвёшь — ещё несчастней.

узелок

«ты улыбчив. ненасытен. и — красив».

а сама идёт с наклоном, что курсив.

а сама в морщинах стынет и слезах:

«ах ты, мой голубоглазый. сладкий, ах».

нарисованные птицы нараспев

чешут клювами: «вот женщина. вот хлев.

и берёза, и церквушкин куполок».

а она от солнца прячет узелок:

«ты не бойся, я не сгину никуда.

разве что умру однажды — это да».

через пасеку, запруду и осот

в узелке мертворождённого несёт.

дом

брошен дом со всем своим добром.

в шапках перевёрнутых гнездятся

голуби, и бродят под окном

тени, или тучи. или старцы.

яблоня склонилась до травы,

будто христарадничает плача.

у неё никак из головы

не уходит сон о дохлой кляче.

дверь скрипит. мигают сорок ватт.

а в консервной банке тлеет «прима».

никогда никто не виноват,

что вот так:

не так.

необратимо.

ничего, кроме

                              Роману Хонету

этот старик с глазами из уксуса и соломы

тощий, как пламя,

трогает стрелки часов пересохшего дома,

бродит кругами.

кашляет, птиц разгоняя с насиженной крыши,

и хренбысними —

только вот лезут из подпола дохлые мыши

в саже и дыме.

где-то неистово лает собака, ну, как корова

перед расправой.

бродит и бродит старик перевёрнутым словом,

выгнувшись вправо.

бьётся язык о колокол, сваренный из полена,

осоловело:

«нет-ничего-кроме-тлена-и-тлена-и-тлена».

такое дело.

из А в Б

в Б не пришёл, хоть и вышел из А.

(небо как будто вспахала фреза.

радуга вдруг поднялась над рекой).

был он такой… ну какой? никакой.

что-то бурчал себе тихо под нос.

жил одиноко. ну, кошка. ну, пёс.

был он… лохмотьев, да нет, не носил.

глаз его правый немного косил.

всё рифмовал, как сказать? стихоплёт?

(линию мелом провёл самолёт).

да, и ещё он любил по старинке

скручивать курицам шеи на рынке.

сочи

обгорели с ходу животы и спины.

солнце кочегарит. чёртова жара.

«кукуруза! булочки! пиво! раки! вина!» —

голосит разносчик с самого утра.

бегают кораблики к пирсу и обратно.

здесь мы и расстались на закате дня.

море перемалывает челюстью квадратной

альбатросов.

скатов.

и меня.

меня.

фрегат

наш фрегат заблудился. плывёт по земле.

пузо боцмана плещется, словно желе,

и у кока скрипит поясница.

командир пьёт и пьёт восемь суток подряд,

щёки штурмана чёрною оспой горят.

и в глазах у старпома двоится.

и в глазах у старпома — вода и вода.

а на ней, а под ней — городагорода.

и на сердце — дыра, а не рана…

всё — обман. всё — земля поперёк и повдоль.

вместо сердца — дыра — нестерпимая боль.

вот такая — размером с Балканы.

выдающаяся кубинская балерина Алисия Алонсо (1920–2019)

Виктории

сегодня в небе вместо солнца

зияет розовая плешь.

(танцуй, алисия алонсо,

премьеру партии в шиш-беш

на люке ямы оркестровой

в слепящем свете с трёх сторон,

пока в буфете беспонтово

упьются флейта и тромбон).

взлетают рыбы на пуантах,

ныряют лодки босиком.

(танцуй! и вечный команданте

сглотнуть не сможет в горле ком).

под плешью вытянулась куба

и почернела, словно ром.

(танцуй, алисия, покуда

мы не умрём).

восьмистишие Евгения Туренко

с эвереста пасть на дно —

самое оно:

постарайся, как в кино,

слиться с фоном, но:

отзимуешь пару лет

кляксой в аниме —

кукарекай или нет,

а — ни бе ни ме.

посторонний

я был посторонним. лиловые реки земли

неспешно текли сквозь меня. кистепёрые рыбы

глотали сородичей, трогали пальцы мои

крючками и лесками ртов, повторяя изгибы

кромешных руин — перевёрнутых в спешке домов:

их ржавые сваи горели во мне фонарями,

к которым летели стрекозы на свет, как на зов

тувинских костей мезозоя. в аппендиксном шраме

плескались мальки. а над срезом воды, белокрыл,

стонал квадрокоптер, кассеты метавший повсюду.

я был посторонним. я был посторонним. я был.

я был, но не помню... не помню, когда ещё буду.