|
Об авторе | Александр Юрьевич Закуренко (20.06.1962, Львов) поступил на мехмат Киевского государственного университета, однако вынужден был расстаться с учёбой. Работал грузчиком, санитаром «Скорой помощи», медбратом, охранником, разнорабочим в заповеднике «Михайловское». В 1989–1990 годах был докторантом Колумбийского университета по специальности «Русская литература Серебряного века». С 1993 года преподает литературу в московских школах. Стихи, проза, научные работы печатались в России и за рубежом. Стихи «Дрожанье стрекозы» — в № 9, 2010, «Знамени».Живет в Москве.
Александр Закуренко
Если сможешь — стерпи...
* * *
Ох, как холодно стало в постылой ночи.
И не выправить мрак — хоть ворчи, хоть молчи.
И не спрятаться в долгой продрогшей степи.
Если хочешь — застынь, если сможешь — стерпи.
И огня не дождаться в дырявой печи.
Вместо дров задубевшие вдрызг калачи.
Лишь из дальнего леса, зиме вопреки,
Слышен голос во льду зажурчавшей реки.
02.01.2022
* * *
утром он никуда не может встать
он лежит как умерший бог
он расправляет в кровати стать
и подводит жизни итог
Напрягается всё, что способно жить:
И затылок, и лобная кость
И артерии синеподобная нить
И душа — заглянувший гость
Что там, в мире? — плачут, смеются, поют
Пожирают близких, пьют,
Если Ной был бы жив, то из кают
Он не вышел бы, строг, на ют.
Что внутри у него? — и потоп, и жил
Девять скользких кругов вниз.
Тяжелы грехи: если б голубем был,
Не взлетел бы, сев на карниз.
Этот смертный груз — неумение жить,
Невозможность грехи избыть —
Что же, с теми, внешними, — плакать, ныть,
Или к центру внутри скользить?
Потолок, куда упирается взгляд —
В звёздах, словно-таки душа,
Словно маршал победы, встаёт на парад,
И шарниры внутри шуршат,
Механизмы, колёсики, весь прогресс,
Устремляющий тело ввысь,
Но он встать не может, общий вес
Тяжелей, чем о рае мысль.
И лежит человек, что умерший раб,
Словно камень, себя придавив,
Словно римский солдат подле камня, слаб,
Опирается на штатив.
В микроскопе сквозь линзу он в страхе зрит:
И земля, и он сам на ней.
Отворяется камень, и он бежит,
А в пещере светлей и светлей.
И лежащий встаёт, и маршал сорвал
Ордена за убийство людей,
И звезда в потолке черепной овал
Высотой повторяет своей.
И воронка втягивает картину всю:
пещера, камень, солдат,
вал воды, и Ной выходит на ют,
и кормит из рук ягнят.
Два Рождества
В селе ещё спали, не зная о том,
Что рядом, в хлеву, этой ночью случилось.
Повозка с тремя седоками за дом
Последний свернула — и вдаль покатилась.
Остались подарки — в коробке из-под
Китайской продукции, и в целлофане
Набор косметических розовых вод,
И кактус, когда-то возросший в Ливане.
Звезда только села. За дальним холмом
Уже затихало звучанье колёс,
И ветер крепчал, и впритык с петухом
От холода выл приблудившийся пёс.
И холод лиловый, и выхлопы труб,
И стылой Луны уходящее тело
В хлеву, где дыханье лепилось из губ
Коров и ослов — всех гостей бы согрело.
Подарки вовнутрь уходили — в миры
Артерий и вен, сочленений, суставов,
Звенели в садах золотые шары,
Стучали колёса прошедших составов.
И внешнее это — дары и вокруг:
Дороги, столбы, провода, магазины,
Повозка с тремя седоками на юг,
Комки от рессор вперемежку из глины
И снега, и неба расплывчатый круг,
И лип, и берёз вдоль дороги куртины.
А в теле другая стояла зима:
С потерей надежды, незнанием вести,
И сердце кровило, сходило с ума,
Кудахтало, словно кокош на насесте,
И вместо подарков хранила сума
Из кожи — пакетик прощенья и мести.
Два космоса — внешний и внутренний, их
Ничто не роднило — ни хлев, ни подарки.
Снаружи светало и ветер затих,
внутри клокотало как в печке для жарки.
И если снаружи сиянье росло
На месте звезды отошедшей, то в теле
Как будто всё село, и всё занесло
Как это село серой патокой селя.
И пылью покрылось глазницы стекло,
Чтоб длился фитиль, но не ведал о цели.
Внутри человека есть город и лес,
Коляска и звёзды, и хлев на границе
Последнего дома/начала небес,
Подарки в коробке и соло на спице —
И кто отъезжает, кто пробует вес
На коже сиденья, въезжая в столицы.
Но внутренний дом так от неба далёк,
Как дом за холмом от дарителя дара.
Один человек. И в хлеву одинок
Ни дальше, ни ближе — чем жертва от кары.
Ольха за стеклом золотистым дрожит,
Гирлянды сквозь хвою горят как награда,
И кровь горячеет, по венам бежит
Телесного мира, артериям сада.
И точка их встречи — просвет между плит
На пыльной дороге от рая до ада.
08.02.2022
Мiры
Захлопнулась дверь, не разыщешь ключи,
И речью не молвишь — утеряна связка,
И в скважинах звёзд растворяются краски,
И мiр окропляют пространства ключи.
Тарковский глядит в шаровые миры,
Где предки с потомками — в дымке овечьей,
И пар от яслей и язык человечий —
Огонь кареглазый на флоре коры.
А Бродский глядит в петербургскую стынь,
Где слово есть космос, а космос есть слово,
И рябь венецийская — смерти основа,
И звёзды живут — где рождается Сын.
А Кушнер поёт — сладкозвучный певец —
Простую и внятную уху науку:
Гулять по садам и увидеть разлуку
Как встречу со смертью, а в смерти — конец.
Самойлов глядит на историю-взрыв,
На гроб сорок первого, Моцарта, скрипку,
На грозного Ваньку, Емельку, на скрынку
С парящею памятью, чайку, залив.
Глядит Левитанский — на красных снегах
Лежат, распластавшись, сыны человечьи,
Вмерзая в пространство по самые плечи,
И Фауст мгновенья сжимает в устах.
А Негош купается в Божьих слезах,
А Данте — в пречистых слезах Беатриче,
А море в Гомере — всей мерностью кличет,
А Осип и Пауль — в подземных волнах.
Мы слышим и чуем, и плачем, и зрим
Всех тел, голосов и судеб перекличка,
Как время, как гунны всем телом о Рим,
Вгрызается, словно к бессмертью отмычка.
* * *
Я чувствую себя с поэтами на вы,
Но равным среди равных, если Данте
Зовёт пройтись по берегу Невы,
А Гумилёв — увидеть адаманты
У озера, где над водой с Тассо
Сладчайший Батюшков, Вийон с Верленом спорят,
И Гёлдерлина гимн, как стрелы с тетивы,
И Тютчева хрусталь, и шлюпка Шелли в море, —
На зов любой лечу, и Пастернак гудит,
И Рильковский орган, и перелив Серёжи,
И Окуджавы песнь, и Фет заворожит,
Тарковский напоит, Стус снова растревожит.
И Осипа волы, и у Катулла всласть
Сапфический разлив Марине или Анне,
И Элиота клад, и Кордовы напасть
У Лорки под пятой, у Гонгоры в стакане…
Я вместе с ними рос, кто знает, с кем умру,
Иванова заря, и Лермонтова звёзды,
И Ходасевич вдруг с шарманкой поутру,
И Пушкин, и Гомер, и воздух, воздух, воздух.
* * *
Мчится поезд трёхглазый,
За окошком темно,
Жизни прожитой фазы,
Словно кадры в кино.
Витражи над парадным,
И спирали перил,
Трёх империй фасады:
Тут родился и жил.
Имярек, полукровка,
А затем монтажом:
У Днепра остановка,
Сумасшедший с ножом,
И любовь, и измена,
И друзья, и враги,
И опять — перемена,
И от камня — круги.
Этот поезд вернётся
На ажурный вокзал,
И гудком отзовётся
Паровозный Финал.
И последняя сцена,
Где распутан сюжет,
Только нет супермена,
Да и автора нет.
* * *
Как почки набухает и весна
Себя саму с усердьем производит,
Парная почва до ядра ясна,
Пока зерно умершее восходит.
Ячмень кремля, софия сосняка,
осока у днепра, у карпов — буки
природы мир взрастят наверняка,
лишь государство порождает муки.
Осока умирает лишь на миг,
а человек — до окончанья века,
жизнь государства — это краткий сдвиг
от падшего зерна до человека.
Встаёт рассвет, ложится спать барсук,
Нет сна у совести и у царя на троне.
Три сущности в один сойдутся круг,
чтобы взрасти от смерти к обороне.
* * *
Пелось раньше, дружок,
так, что от лёгких дымом
Словно бы электрошок
Грудь поразил, дыбом
Всё, что росло, вдруг
Вверх поднималось в крике.
Если Орфей — твой друг,
Достанется от Эвридики.
Вот и стоишь в ивняке,
Ручку держишь в руке,
А что по усам протекало —
Стало лекалом алым.
А на крыльце золотом
Сапожник, портной, управдом,
Сам выбирай, кто такой
Бухой собутыльник твой.
* * *
Три чашки кофе — утренний заряд,
И вспыхиваю я, как самосад,
Как самокрут, не ведающий дыма,
Фракиец на арене Рима.
Мир за окном реален, пустоват.
Когда, сгорая, лампочка в сто ватт
Вдруг перед смертью вспыхивает ярко,
Дана нам жизнь не в качестве подарка,
А как считал один пруссак-педант,
Дана императивно, как талант,
Отечество, жена, отец и мама.
И оттого я вынужденно прямо-
ходящий вектор — целящийся ввысь,
Хоть водку пей, хоть целый день молись,
А воля где? А где ж тогда свобода?
Их нет, ответил африканец, с ходу
семизарядный разряжая кольт,
как лампочка, горящая в сто вольт,
вдруг озаряет вспышкой дом и дол,
и гаснет навсегда, исполнив долг.
Дымится кофий, за окном таджики
Траву срезают с остротой аджики,
И предначертанность судьбы: уж из травы, —
Рождает ужас в центре головы.
А ужас — боль, хоть выпей анальгин,
Среди степей калмыцких ты один.
Как звук последнего стиха на свете,
Колеблющегося в рассветной клети.
* * *
Тоска разумными глазами
Глядит в тебя, а там, на дне,
Шевелят грузно плавниками
Воспоминания одне.
Ложатся тяжкими комками
Суглинка на душу ко мне.
Но есть у ней иное свойство:
Как на веранде до поры
Вкруг лампы звучно беспокойство
Вдруг налетевшей мошкары —
Так отблесков и слов геройство,
Ночного дружества дары.
Глядит зелёными глазами,
Лепечут белыми устами
Тоска и боль о той поре.
Ночь обливается слезами,
Стыд проливается ручьями.
И розовеет на заре.
* * *
Я слышу голоса ровесников своих,
Кто во Владивостоке, кто — в Дауре,
Кто в августовский день, оттачивая стих,
Кто тенью на барже в древесном карауле.
Кто по пути в Сибирь, проектировщик прав,
Кто словно стриж крестов, о мире балагуря,
Кто под землю ушёл в тоске безликих трав,
Кто светлою косой в густеющей лазури.
Скрипит коляски ось, наматывая путь,
Прострелена спина пером в густой перине,
Кто на носилках сник, заглатывая ртуть,
Кто выпрямился и взлетел на середине.
Маме
Два таджика в оранжевом разгребают дорожку, —
Из окна хрущёвки зимний пейзаж.
Человек существует, как снег, прошлым:
Мамой, папой, родиной; белый коллаж
Из осколков империи, боли, спермы,
Из обрывков молитв, признаний, слов.
Человек умирает, как снег, первым, —
Раньше трав и листьев в стране снегов.
Кто пройдёт по этой дорожке? — соседка,
Сталинист ли пламенный, либерал?
Человек остаётся, как снег, — веткой
Отпружиненный в небо — синий овал.
С двух сторон стекла — снег и жар плиты, я
Потушил огонь в груди и гуляш.
Человек забыт и забит, как литые
Пули, плоть пронзающие сквозь блиндаж.
Вот таджик зачехливает лопату.
Вот дорожки снова покрывает снежок.
И глядит сквозь окно — во всём виноватый
Человек, испытывающий от мира шок.
31 декабря 2021
| 
