НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Lingua communis, или Воображаемое радио как литература

Филипп Дзядко. Радио Мартын: роман. — М.: Самиздат, 2022.

Итак, существуют две радиостанции: «Радио Мартын» и «Россия всегда». Первое радио — вестник семейной памяти, второе — механизм, отрывающий людей от семей и обрекающий на иллюзии и агрессию. Первое радио — школа друзей, верных своим воспоминаниям, но что важнее, никогда не изменяющих своему предчувствию будущего. Второе — школа поиска врагов, лжеполиция и лжесуд в одном лице, антиутопическое устройство, принадлежащее уже не только Большому Брату, но и множеству его младших братьев, товарищей и служителей. «Радио Мартын» вещает потому, что герой постоянно видит, что он не таков, каким был раньше, не таков, каким был день назад, но малоприятных событий в мировой и внутренней политике за это время произошло не меньше, а больше, чем в его эмоциональной жизни. «Россия всегда» даже не вещает, а вербует, рекламирует себя, воспроизводит себя, вы­ступая и как рация, и как прослушка, и как послание с угрозами. Конечно, каждый читатель узнает в первом радио — независимую прессу, а во втором — крикливые политические ток-шоу. Но антиутопическая аллегория приобретает у Филиппа Дзядко, журналиста и просветителя, создателя проекта «Арзамас», размах городской саги.

По сути, этот роман — журналистское расследование о жизни России после зимних протестов 2011–2012 годов. Символы этого протеста в романе оказались разрушены: на месте «Жан-Жака», где собиралась интеллигенция, открылся обычный сетевой магазин, а бульварное кольцо как место протестных прогулок повествователь проезжает в полузабвении. Роман  Дзядко напоминает настольную игру или квест: надо собрать все символы протестов, в том числе неочевидные, как то же Бульварное кольцо, и выложить их на виду у всех. Но за этим квестом стоит глубокий сюжет, не сводящийся к тому, что нити памяти оказались слишком слабы, чтобы сшить ткань общественной жизни.

Герой романа, занимающийся партизанскими акциями, такими, как вкладывать записки возвращения имен, с именами репрессированных, в официозные книги, как будто терпит поражение. Абсурд новостей нарастает, вроде строительства многоэтажных общежитий для военных прямо у Кремля или создание лагерей труда и отдыха. Конечно, прототипы романа Дзядко вспомнить нетрудно: это и «Говорит Москва» Юлия Даниэля, и проза Зиновия Зиника, и, как ни странно, Борис Виан. Читая первые сто страниц, я чаще встречал дух Виана, чем Даниэля: это и тонкое понимание музыки, и умение говорить о времени так, что мы чувствуем его ускорение и спокойствие, и наследие «романа с ключом» (та же необходимость хорошо знать, о чем говорили во время зимних протестов), и нуар, но оркестрованный так, что мы возмущаемся, сожалеем, негодуем, высмеиваем, но не поддаемся начальному эффекту жанра — испугаться. Поэтому, хотя по жанру это антиутопия, но только в том смысле, в каком проза Виана — нуар, черный юмор. Мы поймем Виана, когда научимся следить за вторичными эмоциями, за тем, что следует за первичным возмущением или воодушевлением. И мы поймем Дзядко, когда не просто привыкнем говорить о том, как демагогия ведет к злоупотреблениям, но когда увидим вторичные результаты и демагогии, и злоупотреблений. По сути, фантастическое «Радио Мартын» — это школа того, как проповедовать, не становясь демагогом, и как привлекать на свою сторону людей, не злоупотребляя невольно ни их доверием, ни своими возможностями.

Эта школа потребовала особой организации текста: ветвящейся, фрактальной, состоящей из наплывов разговоров и перебоев эфира, с зачитыванием документов и прокручиванием старых пластинок. Как раз здесь мы подходим к тому, каков же глубинный сюжет романа, если это не просто хроника тех явлений и тенденций, которые Дзядко осуждает как журналист.

Этот глубокий сюжет можно назвать игрой в бисер наоборот — у Гессе мы знаем результаты игры, но не знаем правил. Тогда как у Дзядко мы знаем все правила, по которым работает «Радио Мартын», но не знаем результатов. Ведь противоположное ему официозное радио технологически совершеннее, оно выступает в союзе с суевериями и массовыми представлениями и, главное, легко умеет превращать любую новость в повод для мобилизации. Построили завод или поезд, открыли театр или музей — радио «Россия всегда» сразу сделает из этого рассказ о преимуществе всеобщего контроля и учета над всеми остальными формами человече­ского существования. В этом смысле у официозного радио всегда есть результаты: оно объявило себя победителем, выигравшим во всех играх по всем возможным правилам — ведь если правила могут кочевать из одной игры в другую, можно объявить о своем выигрыше, пригрозив всем, кто не хочет играть.

А «Радио Мартын» вещает на совсем других основаниях: оно соблюдает правила. Так, одним из правил является дослушать музыку до конца, а уже потом ее ставить в эфир. Другое правило — это приводить большие цитаты из книг и смотреть, как даже экзотические для широкого читателя писатели, вроде Всеволода Петрова с его «Турдейской Манон Леско», могут научить жизни. В каком-то смысле «Радио Мартын» — это кристалл, возвращающий литературу на любителя в ситуацию XVIII века, когда литературой были, например, «Записки» Андрея Болотова, «Наука побеждать» Александра Суворова и «Путешествие из Петербурга в Москву» Александра Радищева. Читателей у этих книг могло быть не больше, чем у Михаила Кузмина или упоминаемого в романе Дзядко Михаила Айзенберга, но они были устроены так, что любой «любитель» этих книг сразу начинал делать то, для чего эти книги предназначались.

Слово «любитель» тогда не означало необязательного эстета, который смакует отдельные фразы, но того, кто так полюбил книгу, что будет устраивать свою жизнь так, чтобы эта книга ни на миг не показалась написанной напрасно. Подобный опыт возвращения в XVIII век или в пушкинскую эпоху проделывали писатели 1920-х годов из круга Серапионов или «Издательства писателей в Ленинграде», когда брали себе псевдонимы в честь литераторов второго ряда — Зильбер назвался Кавериным, а Егунов — Николевым. Но Дзядко делает то же самое основательнее, показывая, как можно по-новому раскрыть достигнутое и в литературе 1920-х годов, и в литературе 1980-х годов, кланяясь теням Михаила Бахтина и Григория Дашевского. А именно, можно просто допустить, что роман не должен состоять только из реплик героев с их психологией или убеждениями; напротив, лучше взять каждую реплику в круг более чем красноречивых обстоятельств, запускающих друг друга и говорящих сами за себя.

Образно можно представить этот роман как комнаты с мебелью: хозяин каждой способен много рассказывать о себе, но каждая вещь больше сообщит и о хозяине, и об эпохе, чем слишком предсказуемые рассказы, особенно если радио «Россия всегда» сбило с толку всех и проникло в сам расхожий способ говорить о происходящем. Такой роман не давит на эмоции и не доводит до отчаяния, потому что отчаяться можно, только если слишком усиленно и интенсивно ожидать чужую реплику и вообще придавать репликам роковое значение. Но зато такой роман требует архивных фотографий, истории семьи и множества союзников.

Александр Марков