Об авторе | Андрей Геннадиевич Поляков (09.06.1968, Симферополь, Крым) — русский поэт. Книги: «Epistulae ex Ponto», 1995; «Орфографический минимум», СПб.: Пушкин­ский фонд, 2001; «Для тех, кто спит», НЛО, 2003; «Китайский десант», М.: Новое издательство, 2010; «Письмо», М.: Арт Хаус медиа, 2013; «Америка», НЛО, 2014. Стипендия Фонда Бродского (2007), Премия Андрея Белого (2003, 2009, 2011), Русская премия (2014); Премия «Парабола» (2014). Постоянно печатался в «Знамени» еще двадцать с лишним лет назад. Предыдущая публикация — № 9, 2021.

Андрей Поляков

Волнение зеркал

Неправильный сонет

Россия, осень, сон, масонская Москва

хвостатая конфетами, котами... —

Какие тёплые хорошие слова

мы произносим медленными ртами!

Вы, прахом осени пошедшие слова,

ты, птица попугайская Досада —

нам скальдов пересказывать не надо

мы знаем сам, где зад, где голова

бо все тела из ялтинского лета

в блужданиях либидо и балета,

что снежный лес, коснутся нас зимой

что реки — ледяною глубиной

что небеса, глазами голубыми

следящие за скальдами любыми...

И станет вдруг Москва хвостатою женой,

которую из жалости любили!

* * *

Я месяцами жил без сигарет,

не пил вина, не прикасался к бабе

и видел сны, что я — святой поэт,

который голым спит на баобабе,

что над моею голой головой

в печальном ветре осени кружится

разумная Космическая Пицца...

О, Боже мой!

* * *

И стоит среди книг, словно зеркало

поэт горделивый

в жилете вязаном хорошем

гладить кота не спешит

Это я здесь

Мне музыка сама себя играет —

гиперборейский ветер на губах —

с лёгким сердцем, что бьётся в поэте

пляшет музыка

слушает кот

умывается заячьей лапкой

Руки и ноги замёрзли мои у меня

я завидую шерсти кота

холодный, как зеркало осени

тень-поэт с тёплым сердцем

гладить кота не спешу

Осколки русских звёзд

1.

Есенин был мне брат

И розовые кони

внесли нас в лес, как иноков младых...

Метнулись волки к новенькой иконе

в руках моих —

2.

В порядке осени какого-то года

медвежья голова Клюеву приснилась

с глазами, налитыми чёрной кровью —

очень ночными!

Клюев, Клюев, ну что же ты испугался

молодильными яблоками продрался

лучше б ты с Есениным целовался...

3.

Погляди, это маленький Ленин

что распят на колючей звезде —

ницшеанская горькая ересь

на губах развернулась, как роза

это синдики скачут Сервека

на горяче-крылатом козле

посвящая Россию в большие снега

и в певучие слёзы...

4.

                     Зима-красавица, и в звёздах небо...

                                                                      О. М.

Москва-красавица писала нам законы

кровью мальчиков своих

Меха боярские, гусарские попоны

нас душили, молодых

Москва-медведица, я горько засыпаю

на красно-пресненском снегу

но строк солёной кровью не смываю —

хотя могу!

5.

Красивая, как кровь, Москва сороковых

давила пальцы нам, давала нам под дых

на Красной Пресне волк в железной гимнастёрке

читал стихи не нам, а честной комсомолке —

менаде будущей

терзательнице книг

в издательствах Святой Партийной Крови...

Так вот, что назовёт потом любовью

наш навсегда прикушенный язык!

6.

Русской Музою назвал —

руки за спиной связал

советских слов верёвочкой солёной...

Экзистенциализм

1.

Над тюрьмою

над психбольницей

и

над церковью

пролетал

ангел

имени Льва Шестова —

кто рукой ему помахал?

А никто

Никто не махал

А никто его не узнал

И никто ему не сказал

ни полслова

ни четверть слова —

только ветер в руке звенел

только крыльев поскрипывал мел

на чёрной доске

ночи...

2.

Лев Шестов. За тебя сегодня

я молился в ночи своей

Стал я лучше

Я стал слабей

Я увидел, Шестов, сегодня

как светла Темнота Господня...

Только Свет Господень —

светлей!

Элегия

На берегу пустынных во

мы тоже видели ево

он был поэт и громогласен (благодатен)

но телом издали старел

и вот стал взор ево неясен (неприятен)

как будто в бане угорел

он смотрит всяких тёмных пятен

впотьмах мерцающих химер

и вдруг уверен, что развратен

сам папа римский, например

и вдруг бежит он по дороге

над ним Луна, раскинув ноги

как девка круглая блестит

а он бежит, бежит, бежит! —

где упадёт?

Символист в ночном клубе

                Да ты любил ли их, те сборища ночные

                во всех шести руках стаканы ледяные

                над влажным столиком стеклянный жёлтый шар

                и общих девушек танцующий пожар?..

Он не прославит праздники ночные

искрящую от танцев темноту

и девушку военную вон ту

её глаза — и стрелы остальные

Он не полюбит болтика во рту

в ногах пружины весело-смешные

и между них такую пустоту

что будды просто плачут, как родные

Подпрыгивание, козлиное скаканье

язычество, очей очарованье

он жалует, но это — не оно

Поэтому, поэтом называясь

он в немоте глотает, улыбаясь

в иной эон влюблённое вино

* * *

Вдруг в кабинет товарища Сталина

ворвался агроном Мятликов, крикнул:

«А!», развернулся и быстро выбежал

прочь. Учёные доказали, что после этого

Мятликов был пойман, красив и сослан

в далёкие колхозы небесной Роси

Две песни

1.

Тело Музыки-Музы поём

Поклоняемся деве кровавой

Комсомольская Музыка-Песня! Не ты ли

пробрела по дорогам марксизма и боли

с диким сердцем, так сладко открытым для солнца и ветра

для поцелуев поэтов и пуль?

Скоро снег, говорю, скоро пьянство

Из колымского ада воскресший Дионис

скоро спляшет, как Ницше, над белой Москвой

будет петь, будет спать, будет сыпать

будет сыпать и сыпать в толпу

свой классический хмель...

Скоро пьянство!

Вот и Пушкин шагнул с пьедестала

Сердце бьётся больнее быстрее —

значит, тело болеть не устало

Значит, тело болеть не устало...

Муза! тело твоё —

навсегда

2.

Эллинам повезло:

всю жизнь

они ходят как бы в военной форме

носят перед собой зеркала

сами себя освещают

сами себе поют

Им повинуются женщины

им улыбаются дети

а названия их городов

звучат, как фанфары мира:

Берлин —

Париж —

Петербург

А мы неудачники

брат —

нет нам военных походов

и в осколках наших зеркал

отражается только Бог

Да и песни — только для Бога

Или это не песни вообще

а просто —

тёплый шорох дождя

по дороге

в Иерусалим...

Поэма

Ходит тихо монах по холмам —

или нет, это ходит закат

или кто? или даже не так:

если, скажем, ты брату не рад —

это ходит блудница вон там

где Луна в глубине облаков

показала, кругла и легка

как белеет её молоко

голубеют её облака:

до Луны нам дойти нелегко

по тропинке в молочных холмах

но Луна — далеко далека —

показала, светя свысока —

нет, блестя сквозь просветы в словах —

как целует блудницу монах

над рекою в кустах тальника

или нет? или эта река —

не река, а Селены рука —

или нет? значит, снова не так —

значит, значат не звук и не знак:

глубина, говоришь, в облаках

убирая былинку с виска

белизна, говоришь, глубока

и не блудный ледок на глазах

и не лунная лёгкость ледка

и не лунная пыль на губах —

ну, а что?

Ты не знаешь пока

Метамодель

Вокруг мерцающего шара

с названием Земля планета

летала голая гитара —

Ерёменко её за это

Вокруг него лежали степи

среди степей скакали скифы

Они испорченные дети

в губах у них иероглифы

Они сожгли родную хату

потом сожгли Бхагавадгиту

а я любил из автомата

и рвал сердца без динамита

А я считал, что не гитара —

метафора, как бл*дь, раздета

вокруг летающего шара

летала, дура, как ракета

Я в институте диамата

кровавил скифскую посуду

и говорить без автомата

я даже с Буддою не буду

* * *

Жалей мои стихи

Пускай я не поэт

а говорящий заяц на поляне

в смешном живом лесу, в картинке детской книжки

объятый снежной радостью к словам

к снежинкам звёздным

к ледяному свету

к России Божьей, слёзной, розоватой

Я лапами в поэзию стучу:

— О, полюби зверька немолодого

люби меня, пожалуйста, люби!

* * *

Всё на свете становится розовым

всё дрожит, как вода, а потом

я поеду в дыму паровозовом

за прекрасным кошачьим хвостом

А потом, будто нищий на паперти

буду света просить у святых —

пусть постелют мне белые скатерти

и поставят мне водки на них!

Октябрь

Утяжелив бутылками карманы

уходим в залетейские туманы

где жёлтая листва лежит, как чешуя

от рыбы деревянной, хрупкий шорох

ногам дают шаги... Я никуда

идти не собирался, что же вдруг

спешу с тобой, нетрезвый старый друг

ребёнок жалкий?.. Я глаза прикрою

глаза прикрою: вспыхивает мгла

и тлеет солнце красным силуэтом...

Так! Нет в бутылке ни добра, ни зла

Есть — свет. И тень, отброшенная светом

Священнику, отказавшемуся от стихов

Ну, хорошо, ты прав:

воскресший Бог Стиха

к тебе не подскользнёт стопой высоко-дымной

подножку не подставит

и ты не упадёшь

всем ртом в алмазно-твёрдую траву

(— ты помнишь Льюиса? —)

в такую мураву

которая куда прочней и строже

чем твой нетронутый

твой неразбитый рот...

Отплёвываясь призрачною кровью

не закричишь ты снизу: «Боже, Боже!

Стихи воскреснут — кто тогда умрёт?

Кто вновь воскреснет —

Словом и Любовью?»

Снег в семидесятые

(уроки буддизма в детстве)

1.

...как будто бы новый

каждый день декабря

готовил всё новые испытания снегом:

белый молот бесшумный

бил всё ближе и ближе

и смерть была рядом —

и жизнь!

2.

Январским вечером

прийти домой из школы

лечь на диван

и не включая света

следить, как снег свободен за окном

как сердце бьётся, тяжелее снега:

вот белое

вот

красное —

твоя

гражданская война

3.

Больной ребёнок

светлый снег —

больной ребёнок

не повтори: «светлый снег»

не повтори: «бодхисаттва»

но:

«почти бодхисаттва

Снег...»

4.

Некоторые из снежинок

кажутся просветлёнными

или пьяными

что ли —

уж слишком какими-то снежными

слишком белыми и духовными

слишком сильно кружащимися

во дворе нашей школы

под музыку наших учительниц

которую можно услышать

если всю ночь —

не спать

5.

Снег сна...

Золотой ключ

I

Отслоилась листва от лица Прозерпины:

к сентябрю у богини

                        болит голова...

Но блестят на галерах бугристые спины

и на Кипре трещит

                        выгорая, трава

Нет у Кипра воды для руки Прозерпины

не для нашей подруги

                        придуман прибой

только греков и тюрков горячие спины

и земля золотая

и свет золотой

II

Кто видит тот же

сон, что

Персефона

когда кладёт

в могилку телефона

смертельные

(советские)

слова, которыми

согрета

голова?

А чем ещё, а чем

она

согрета? Холодным

чаем, белой

сигаретой —

крестом в окне, иконой

на стене —

— и Персефоной

снящейся

во мне

Крымская пленница

Как ветреная девушка в тонком платье

как невеста, сбежавшая от парторга

обнимается прозрачная занавеска

Сильфида Зефирова запрыгивает в окошко

Смейся, смейся над моими пустословами

перелистывай страницы этой тетрадки –

всё равно ведь с собой унести не сможешь

в шестидесятые годы      в шестидесятые годы

вот такое стихотворение

про тебя!

из школьной тетради —

ветер? Может быть и ветер

или кто-нибудь другой

вдруг невидимо засветит

пустоту над головой —

или это планетянин

с тёмно-лунной стороны

перепончатою лапкой

тронет волосы твои —

пусть останется загадкой —

словно детские стихи

сохранённые тетрадкой —

вроде этой чепухи

Волшебный стрелок

(велогонки 80-х)

Медведь проехал на велосипеде!

      А может, это вовсе не медведь?

            Закрой глаза и тщательно ответь:

                  во внутреннем кто там проехал свете?

                         педали кто копытами круть-верть?

                                 коленками кто ловкий, как в балете

в июне лета на Земле планете?..

В юности завидовал тому, кто въедет в лето

на велосипеде-солнце золотом

кто из золотого, ну, допустим, пистолета

расстреляет однокурсницу с хвостом

Хвостик свежевыкрашен, девушка — красива

спицами, как Гелиос, блестящ велосипед

Велофилы выпили четыре литра пива —

не пора ль проверить пистолет?

Что, не надо пробовать?.. Может, и не надо

а может быть, попробуем с другою дорогой

Так или иначе, алкогольная наяда

будет плыть по жизни за тобой

Станешь умирать, тогда опять тебе приснится

юности июньское кино —

насовсем приснится лето, никогда не прекратится

ни за что не кончится оно!