|
Об авторе | Дмитрий Викторович Бобылев — поэт, родился 30.08.1987 года в заводском Серове (Северный Урал). Окончил филологический факультет Нижнетагильской государственной социально-педагогической академии. Публиковался в журналах «Аврора», «День и ночь» и др. — всего более четырехсот печатных публикаций, в том числе в Австралии, Беларуси, Германии, Израиле, Молдове, Украине. Председатель жюри всероссийского фестиваля поэзии «Собака Керуака», редактор и иллюстратор книг. С 2014 года живет в Санкт-Петербурге. Дебют в «Знамени».
Дмитрий Бобылев
«Беломор» да у стены лопата
* * *
Я отломил бездомному коту
Кусочек пирога с яйцом и рисом.
Он есть не стал, их, видно, кормят тут:
Стоит собор с отколотым карнизом,
А был когда-то даже монастырь.
Спасибо всем, кто жив во мне доныне:
И я — не одинокий, и коты
Мне не нужны. Они лежат на глине
Чужих могил. Я много не смогу,
Но что могу, то выполню до точки.
Подходит синий голубь к пирогу
И золотые трогает кусочки.
* * *
В старом доме на столе — земля,
И бревно поддерживает балку,
Громкое, как мачта корабля
Над гнилыми лодками вповалку.
В старом доме — радио «Маяк»,
«Беломор» да у стены лопата,
А под ним — огромная Земля,
Вовсе не такая, как когда-то,
До того, как лёг в неё жилец.
Сыплется трухой на подоконник
Солнца неочищенный сырец
С полочки, покинутой иконой.
Ветераны
Метро закрылось. Улица пуста.
Пора домой, а ноги не казённые.
Откроешь Яндекс с чистого листа
Найти такси, и вырастут бессонные
Фигуры, чтобы мелочь раздобыть,
Как воду под огнём сосредоточенным,
Теперь — на водку. Нынче на дыбы
Асфальт не поднимается воочию,
Расстрелянные больше не встают,
Не плачут и от ужаса не мочатся.
Я руки жму и деньги достаю
Попыткой бесполезной глупой почести.
И жалко, что монеты — не в цене,
Что водка дорогая этим вечером.
Молчат фигуры, будто на войне,
А мне и промолчать-то с ними нечего.
* * *
Любительский театр играл войну
Без формы, без окопов и винтовок —
Был вымышленный мир предельно тонок,
И кровь не разливалась на полу.
Но в сердце кто-то маленький пролез
Реветь навзрыд, когда убили «наших».
И так хотелось отыскать шалашик,
Где прятал деревянный пистолет!
* * *
Разгородили поле поперёк —
Сурепки справа и сурепки слева.
Посередине — юркий паучок
На маслянистой проволоке спелой.
Но падают сливовые плоды
По обе стороны, и так же точно тлеют,
Как пахарь, не вернувшийся с беды
С простреливаемой чужой аллеи.
У яблонь сливолистных я стою
И трепещу, как этот сливояблонь:
По нашу сторону — кузнечики снуют,
А за забором — косари озябли.
9 мая 2021, Усть-Ижора
Сколько весит засохший искрошенный временем сон,
Позабытый в дневной темноте, где паук и носок,
Заметённый совместно с бумажкой в бездонный совок,
И сломавший совок?
Сколько веса в уставшем, но будто зацикленном сне,
Где живыми обратно встают, как цветы по весне,
«Мы не умерли», — шепчут, и тянут объятья ко мне —
Отвечаю им: нет.
Сколько весит подземный немой вопрошающий взгляд
Через толщу событий, мгновений, червей и лопат,
Корабли и овец сосчитавший, но бьющийся над
Вереницей солдат?
Кошка
Ты не был в этом доме много дней
И даже кнопку лифта забываешь,
А перед дверью странно замираешь:
Казалось, что она — на самом дне.
Ты входишь в дом, где чёрная земля
В горшках засохла плесневелым хлебом,
И если б не кошачья треба
Воды и корма — прошлого зола
Лежала б впредь, как старое тряпьё,
В чужой квартире распадаясь ватой.
Полей цветы, они не виноваты,
Что ты испортил прошлое своё.
Переулок
Там по брусчатке топает угрюмо
Под окнами совсем не мой отец.
Да и не твой отец, в печальных думах,
В вечерней темноте и немоте.
И вовсе не похож, шагает ровно,
А мой хромал, а твой совсем пропал.
И окна в переулок поголовно
Забиты, чтоб никто не узнавал
Родных людей забытые фигуры.
Снесённый и отстроенный опять,
Он ждёт, и мы выходим шаркать хмуро,
Друг друга по шагам не узнавать.
* * *
Вышел, навсегда захлопнув дверь.
Ключ оставил старенькой вахтёрше.
Вспомнил, что старушек было две —
Как зовут? Не пригодится больше.
В комнате, простывшей и большой,
Возле ножки — мелкая монета,
На балконе — трупик сигареты,
Крестик на стене карандашом.
В комнате заваривает чай
Тело, не поспев за переменой.
Шарит в упакованных вещах
Вытереть облитое колено,
Меряет сквозящее окно
На предмет оклейки поролоном.
Не прервать молчанье камертона,
Чтобы телу поспевать за мной.
* * *
Ноябрь будет чем-то вроде
Дорожек, хрустких на рассвете,
Трусцы трамваев беспородных,
Рабочих курток безбилетных.
К обеду слабо потеплеет,
Кот снова сможет пить из лужи.
Прозрачной серостью аллеи
Проходит женщина без мужа.
Но, навсегда давно решившись,
Не выключает телефона
Рука, сквозь синтепон пробившись
К холодным топям небосклона.
Какая поздняя погода!
Судьба испита и воспета.
Ноябрь будет чем-то вроде
Воспоминания об этом.
* * *
По телефону звёзды пахнут мятой.
Дыханье Волги звонко и темно.
Тебя согреет кофе горьковатый
И снова призовёт судьбы манок:
Полёт неудержимого сапсана,
След солнца на дюралевом крыле,
Под шелест рукописного романа
Дыханье на небьющемся стекле.
В каком-то зале бедно освещённом
Глотает микрофон словесный ряд.
Безмолвен зал, в поэзию влюблённый,
Лишь ангелы тобою говорят.
В ботаническом саду
Вот она, Всемирная любовь:
Дед в спецовке конопатит стены —
Вместо водянистых тонких слов
Он вгоняет мел в броню Вселенной.
Панцирем кровавым золотясь,
Жук выводит в зелени аллеи
Позднюю беспомощную вязь,
В осень умирая вместе с нею.
Вместе с дедом, рвущимся наверх
С погнутой обшарпанной стремянки.
С поседевшей согнутой стремянки
Каплет небо
на последних
всех.
Разговор
Ко мне пришёл поэт и водку пил,
И что-то говорил мне о верлибре.
Не водку, а винтовку он купил
Тяжёлого девятого калибра.
Допив, ушёл стреляться на балкон —
Катилось рюмки глянцевое тело,
Нетвёрдою оставлено рукой.
И улица воронами взлетела.
Свершился судьбоносный разговор,
Но снова ничего не разрешилось.
Он смотрит: батарея разрядилась,
Как смотрят на заклинивший затвор.
* * *
Резная зелень обжигала зренье,
Прозрачных волн сияла пустота.
Я крабика поймал для развлеченья,
Как вдруг новорождённая вода
Рассеивая родинки по скалам,
Скользнула сентябрём по волосам.
И на волнах запрыгали бокалы,
И звонкие взлетели голоса.
Под камнем пригорюнилась одежда,
Черным-черна тропинка — не беги!
А крабик незаметно скрылся между
Началом ливня и концом строки.
Эмиграция
Всё забудется. Свежие росы
Упадут на иную траву.
За боями начнутся покосы,
Покраснеют кипреи во рву.
Будет мелкое золото сеять
Над волнами чужая луна,
Будет вздрагивать тонкая шея,
Довоенных мехов лишена.
Хлынет ночь в запотевшие стёкла,
Станет Сена сочиться в подвал,
На последней тесёмке из шёлка
Узелок обозначит едва
Багровевшие ветки рябины
Над скрипучим вечерним крыльцом,
И ладонь на озябшую спину,
И обжёгшее палец кольцо.
...Ничего не останется после
Отдалённого стука копыт,
Лишь блестят оловянные звёзды
Да осколок, что будет забыт.
* * *
Думаешь, все остаются те же,
Как на странице твоих стихов?
Вот — ты вдыхаешь ночную свежесть,
Смело рифмуя стихов — мехов;
Вот — у фонтана сидит сокурсник,
Тонкими пальцами мнёт тюльпан —
Белый листок его не отпустит,
Сел у фонтана, и стал — фонтан,
И покрывает джинсовку тина,
Патина ест незакрытый глаз?
Брось, он давно — пожилой мужчина,
Глядя на воду, не помнит вас.
Вон из волшебного звездолёта!
Всех пережив, сочинив про всех —
Вечно живая, как кони Клодта,
Выйдет душа твоя на проспект.
И шлемофон головы не вспомнит,
Ветер курчавый не примет крыл —
Чуждое горло заклинит комом
Воздух, который тебя забыл.
Дементьев
На фоне большого пожара
Читал настоящий поэт.
Не солнце его целовало,
Закатный расходуя свет,
Не ветер, одевшийся в листьев
Тяжёлую ржавую рябь,
А свет приоткрывшихся истин,
Простых, как окно и кровать,
Высоких, как дедова койка,
Куда не залезть малышу.
В окошко с заклинившей створкой
Я вечером тихим дышу,
А он пролетает над дымом,
Участливо машет рукой —
Весёлым и неотразимым,
Таким, как стоял на тверской
Оранжевой улице летней,
И дождик — давай моросить!
Казалось, он знал все ответы.
А я не решился спросить.
| 
