|
КОНФЕРЕНЦ-ЗАЛ
Прозаики-дебютанты: новая проза?
Журнал «Знамя», несмотря на сложные времена, продолжает выходить, а его редакция — думать о будущем. Что бы ни происходило, литература по-прежнему живет: появляются новые имена, новая проза. О них мы и решили спросить литературных критиков, задав им такие вопросы:
1. Назовите наиболее перспективных, на ваш взгляд, молодых прозаиков.
2. Как бы вы охарактеризовали ситуацию с сегодняшней пишущей молодежью? В чем ее отличие от предшественников? Есть ли сегодня молодое литературное поколение или большинство начинающих писателей — одиночки?
Евгений Абдуллаев
Мне самому сегодня не совсем понятно, что такое «молодой прозаик». Это биологический возраст? Или «молодой» — в смысле недавно дебютировавший? Или это тематическая рамка — автор прозы о современной молодежи и ее проблемах? Или вообще — некое «молодое, свежее дыхание», которое бессознательно ожидаешь от такой прозы?
Раньше все это как-то совпадало. Проза могла быть и не очень удачной, но в литературной памяти застревала. «Хроника времен Виктора Подгурского», написанная двадцатилетним Анатолием Гладилиным. Молодым дебютантом о молодежи, с молодым дыханием. Или — если брать более близкие времена — повесть «Ура!» двадцатилетнего (тогда) Сергея Шаргунова. Написанная бодро, с волей к оригинальности, хотя слабо. Но вот вспомнилась же ведь.
Последние лет десять-пятнадцать все это как-то разошлось. Дебютант не всегда «паспортно» молод, а молодой — далеко не всегда свеж и непосредствен.
Начать с того, что «молодой прозаик» несколько постарел. В прозу сейчас приходят где-то тридцатилетними. Возьмем хотя бы мартовский номер «Знамени». Самый молодой из прозаиков — Павел Селуков, 1986 года рождения. Дебютировал четыре года назад в «Знамени» же, уже 32-летним.
Это, в общем, понятно: прозаики созревают медленнее, чем поэты. «Молодой поэт» — человек от 15–20 лет до 35, как это зафиксировано в молодежной премии «Лицей», а до него — в «Дебюте». А вот «молодой прозаик» — это, наверное, от 30 и до… Даже не знаю, до чего.
«Ты “молодой писатель”. Ты уже двадцать лет “молодой писатель”, потому что в России серьезным писателем становятся после сорока».
Это из рассказа Евгении Добровой «Вижу ноги» («Лиterraтура», 29.06.2021).
Вспомним наиболее заметные дебюты последних десяти лет. Гузель Яхина, Александра Николаенко, Григорий Служитель… Всем на момент дебюта было уже далеко за тридцать. А Водолазкину — даже за сорок.
Но попытаюсь держаться «биологического» возраста. Несколько имен, конечно, припасено.
Анна Маркина (1989) — больше выступает как поэт, но встречал и ее интересную короткую прозу. Степан Гаврилов (1990) — кстати, тоже дебютировавший в «Знамени». Булат Ханов (1991) — один из очевидных фаворитов. Тимур Валитов (1991) — ломкое и сложное растение (имею в виду не автора, а его прозу), выросшее в «Creative Writing School» Майи Кучерской. Владислав Городецкий (1993) — начал несколько лет назад с малой прозы; в февральской «Дружбе народов» его повесть «Человек из Кемерова»… И еще, пожалуй, Анастасия Карпова — год рождения обнаружить не удалось, но, судя по всему, самая младшая из всех перечисленных (учится в Литинституте); рассказ «У изголовья» в мартовской «Лиterraтуре».
Кстати, «Лиterraтура» в последние годы (благодаря Евгении Декиной) лучше всего представляет прозу молодых авторов — по крайней мере учащихся в Литинституте. Ее там — вместе с критикой — чаще всего и просматриваю.
Возвращаясь к вопросу — поколение это или же одиночки…
Мне кажется, скорее одиночки, потому что у нас вообще в литературе сейчас все одиночки. Думаю, это будет меняться, и очень скоро, в связи с последними событиями, которые потребуют — уже требуют — консолидации, выстраивания новых связей и солидарностей. Но это только полдела, полразговора; значительно важнее — выработка новой оптики, нового языка для описания той реальности, в которой мы недавно проснулись (даже те, кто не спал). И это рождение нового языка займет какое-то время, будет происходить гораздо дольше, чем консолидация по идейным и каким-либо другим признакам, включая поколенческие. Проза (серьезная) — не журналистика, ей требуется временная дистанция.
Можно, конечно, при желании найти какие-то общие признаки, свойственные прозе авторов, родившихся в самом конце восьмидесятых — начале девяностых. Прежде всего тематические — думаю, это будет отмечено и другими участниками этого опроса. Да, все эти авторы уже не застали Советский Союз, хотя бы в каком-то минимально сознательном возрасте. Для них это уже не тема — в отличие даже от тех, кто родился шестью-семью годами раньше.
Далее, если стилистически — то очень заметное опрощение стиля, почти у всех. Это уже люди, выросшие во время информационного пузыря, с гаджетом в ладони. Они пишут простыми — необязательно примитивными — но простыми суховатыми предложениями.
И, наконец, даже там, где действуют явно вымышленные герои и персонажи — очень чувствуется влияние автофикшна, письма «о себе и про себя». Это нормально, молодая литература всегда несколько эгоцентрична. Автофикшн победил уже в более старшем поколении, среди тех, кому сейчас в районе сорока. Продолжу цитату из рассказа Евгении Добровой, сразу после рассуждений о «молодом писателе» идет: «И вот ты берешь блокнот и выводишь с красивым наклоном, не спеша: вижу ноги. Спешить тебе некуда. <…> Ты можешь описывать свои ноги хоть до рассвета».
Нет, не то чтобы все описывают свои ноги... (Да и вряд ли получится лучше, чем столетие назад у Сосэки в романе «Затем».) Но сужение горизонта — и тематического, и стилистического, и — главное — метафизического — порой ощущается.
Молодые авторы это и сами признают. Отчасти даже декларируют. «Новая литература не хочет делать глобальных выводов, искать “ответ на главный вопрос жизни, вселенной и всего такого”, но все же она помогает преодолевать сопротивление отчуждающего, свинцового воздуха». Это уже упомянутый выше Степан Гаврилов, из «знаменского» «Прорицателя» (2022, № 1).
Насчет «свинцового воздуха» — готов согласиться. А вот насчет сведения литературы к психо- или социотерапии — наверное, нет.
Впрочем, говорилось это до 24 февраля. Сейчас, возможно, новая литература будет поставлена перед необходимостью отвечать на метафизические вопросы. Или хотя бы экзистенциальные… Если сохранится. Хотелось бы верить.
Ольга Балла
До какого возраста считаем молодых? Я, к сожалению, не очень знаю нынешних двадцатилетних прозаиков — в основном поэтов. Если же поднять верхнюю возрастную планку лет до сорока, тогда мне идет на ум, например, Юрий Каракур, о котором я до его изданной в прошлом году и случайно мне попавшейся книги «Фарфор» никогда не слышала. Книга — о постсоветском провинциальном детстве, но дело совсем не в этом: дело в тонком, умном, точном и глубоком чувстве языка и жизни. Не знаю, что он написал еще и напишет ли впредь, но интересно было бы это увидеть. Кажется, в категорию молодых еще попадает Григорий Служитель, роман которого «Дни Савелия» — а вышел он уже несколько лет назад — был, по моему разумению, хорош (даже вопреки тому, что обильно захвален!) и свидетельствовал об авторе как о зрелом и сложившемся — опять же интересно, что будет дальше и будет ли. Кроме них, я бы назвала Ксению Букшу, Илью Данишевского, Аллу Горбунову, Вячеслава Ставецкого, Степана Гаврилова, Михаила Турбина, Анастасию Миронову, Евгения Бабушкина (ему, кажется, еще нет сорока — успеваем!). В этих ребят я точно верю.
Честно сказать, я пока не вижу у них общепоколенческих черт, все названные — очень, очень разные — кроме разве того, что — по крайней мере, по моему чувству — люди этого поколения (если говорить именно обобщая, в среднем) вообще существенно более начитаны в мировой литературе — в том числе в литературах иноязычных, более раскованны внутренне и более свободны от иллюзий, чем, например, люди моего поколения, заставшие падение СССР примерно двадцатипятилетними. У них гораздо шире кругозор — и в целом в своем мировосприятии они жестче нас.
Александр Марков
Боюсь, мне трудно ответить на вопрос о начинающих, «зумерах», поэтому отвечу о той ситуации, в которой действуют и начинающие. Границы молодой прозы всегда установить непросто: идет ли речь о каком-то качестве молодости, которое видно и в текстах, или о молодости как умении взяться за незнакомый материал, приступить к делу сразу, без условностей более старшего поколения. Оба качества молодости я вижу в книгах «миллениала» Веры Богдановой «Павел Чжан и прочие речные твари» и «Сезон отравленных плодов» — сама тема поколений, которую прежде трактовали как вопрос мод или привычек, у Богдановой оказывается вопросом вступления в реальность, жизненной катастрофичности готовых установок, о которых можно рассказывать, только если избавиться от прежнего литературного всезнающего тона. Я бы определил молодую прозу именно как избавленную от такого тона покровительства изображаемому. В этом смысле многие сверстники Веры Богдановой, ранние «миллениалы», например, вполне уже прославленные Евгения Некрасова и Григорий Служитель, вполне принадлежат этой новой прозе. Из этих сверстников я бы выделил прежде всего Павла Селукова и Керен Климовски. Селуков превращает в прозу блог человека «из народа», Климовски — дневник еврейской девочки, но между ними больше общего, чем различного: они не подгоняют опыт под «формат», журнальный или любой другой, не оформляют его применительно к ожиданиям читателей, но, напротив, показывают, как этот опыт работает, как сам себя программирует. Очень трудно выделить прозаиков поколения «зумеров», кто еще младше, здесь просто не успеваю следить за сетевой литературой, чтобы выстроить какой-то список, поэтому отвечаю про ситуацию.
Одиночками сейчас никто не является, я не знаю писателей, в том числе самых юных дебютантов, кто был бы исключен из образовательного и активистского контекста. Даже если человек не учится и не выступает с экологическими призывами, все равно он соприкасается с теми, кто это делает, больше, чем, может быть, даже хотел исходя из своих писательских установок.
Валерий Отяковский
Зафиксируем. Этот текст пишется 16 марта 2022 года, на третьей неделе катастрофы, которая сжирает поле смыслов русскоязычной культуры последних, ну, скажем, тридцати лет. Разговор о молодых прозаиках, об их наследовании предыдущему поколению и собственном голосе — этот разговор меняет свою интонацию и направление. Месяц назад имело смысл рассуждать проективно, строить ожидания, но теперь мы можем мыслить только историографически — мол, давайте зафиксируем состояние молодой русской прозы на момент до. Поздний Лотман сказал бы, что пучок возможностей вступил в фазу взрыва и все эволюционное, последовательно-логичное — отменяется, дальнейшее развитие будет продиктовано каким-то непредсказуемым механизмом. Наблюдатель и участник должен быть готов перестроиться на новую парадигму, если он захочет говорить на языке современности, потому что все, что было актуально еще вчера, теперь не может восприниматься так, как воспринималось. Это, разумеется, не значит, что те авторы, о которых ниже пойдет речь, через год будут заменены в моей субъективной иерархии другими писателями, но если они не смогут перестроить свой язык на новых посткатастрофичных основаниях, то говорить о них не придется. Впрочем, все трое как будто готовились в своей прозе к социальной трансгрессии, но поможет ли это им? Механизм — непредсказуем.
Затем вторая оговорка, уже персонального характера. С каждым из трех авторов я знаком, но неблизко — ни с кем из них не общался вживую, немного переписывался и «лайкал» в Фейсбуке. На книгу одного из них я написал рецензию, у второго — взял интервью, рукопись третьей читал и даже рекомендовал к изданию (правда, не тому, кто в итоге ее приютил). Это как будто несколько уносит за скобки проблемный для таких опросов пиар «друзей и родственников».
Первый — Артем Серебряков, автор сборника рассказов «Чужой язык» и романа «Фистула», лауреат первого сезона премии «ФИКШН35». О сборнике мне уже приходилось говорить на страницах «Знамени» (2019, № 3), теперь пару слов о романе. Представьте нейросеть, которой приказали написать «Грозу» Островского, но при этом смешав ее с «Адой» Набокова и антиутопией типа замятинской. Причем эту нейросеть обучали писать на текстах Роберта Вальзера и Клода Луи-Комбе. Получится ли «Фистула»? Ну, во всяком случае, некоторое к ней приближение. Правда, любой нейротекст воспринимается как сырой, а книга Серебрякова не сырая, а разбухшая от пропитавшей ее влаги самого жуткого происхождения. На страницах романа медленная рефлексия об инцесте перемежается мрачными эпизодами семейного рабства, алкоголизма и проявлений самых разных слоев неравенства. При этом — никакого трэша или любования чернухой, никакой попытки писать «актуалочку». С первых и до последних слов книга Серебрякова остается высокой лирикой позднего модернизма с соответствующим языком и расположением материала. Сложно, пожалуй, ее хоть кому-нибудь рекомендовать, но уж если пришлось столкнулся с ней на тропинке немейнстримного литпроцесса — стоит попытаться накинуться на нее и сожрать без остатков, пока она не проделала с тобой того же.
Второй — Дмитрий Гаричев, довольно известный поэт, автор повести «Мальчики», за которую он удостоился премии Андрея Белого, и сборника малой прозы «Сказки для мертвых детей». «Мальчиков» я встретил восторженно и до сих пор считаю одним из главных событий русской прозы последних лет, это мощное и последовательное перемалывание в фарш традиций (пост)советской военной прозы, героизировавшей все худшее в человеке. Сам автор точно сказал о ней: «Эта книжка задумывалась как повесть о тотальном “мужском мире”, энергия которого направлена главным образом на маскировку собственной фатальной неполноценности». Признаюсь, я не перечитывал ее в последние недели и даже боюсь брать ее с полки, прикасаться к ней. Может, в ней написано что-то очень важное о сегодняшнем дне, может, она уже устарела. Не знаю. Вторая книга, «Сказки для мертвых детей» (если верить выходным данным, тираж — сто экземпляров, боже), не стала таким же открытием, но она явно утверждает Гаричева как виртуоза выбранной им манеры — этот сборник не охарактеризовать иначе как tour de force, особенно удивительна холодная чистота языка этой книги на фоне медленного, густого варева «Мальчиков». Уже после написания этого абзаца я наткнулся в сети на анонс новой книги Гаричева «Река Лажа». Ждем.
Третья — Анна Гринка, поэтесса, дебютная книга ее малой прозы «Экранное зрение» к моменту публикации опроса уже должна материализоваться в Издательстве Яромира Хладика. Основной прием ее рассказов — резкое наслоение двух миров, из которых один воспринимается как более обыденный (но необязательно таковой), а второй — как нереальный (хотя и он необязательно таковой). Типичной фантастикой эту литературу назвать не получается, отношения сталкиваемых плоскостей у Гринки всегда смещены, дисбалансны. Романтическое двоемирие, которое легло в основу как sci-fi, так и фэнтези, предполагает, что у двух столкнувшихся миров есть ряд точек сравнения, общих критериев, по которым один определяется как высший — мир фантазии, мир приключения. В рассказах Гринки этот второй мир является будто из иной плоскости — он не заставляет читателя поселиться в созданной истории, а, наоборот, подчеркивает условность, построенность происходящего. В мысли персонажей мощным потоком врывается поток авторской рефлексии, разрушающий иллюзию, в которой живет каждый созданный характер. В некотором смысле это можно назвать взломом четвертой стены, однако здесь и не пахнет постмодернистским стебом; реальность пробивает эти тексты не для смеха, основная эмоция здесь все-таки ужас. Ужас от того мира, который ест каждого из нас, пишущего. Каждого из нас, читающего.
Николай Подосокорский
Тут важно определиться с тем, кого именно считать «молодым» прозаиком? Того, кто молод по своему биологическому возрасту или просто относительно недавно начал что-то писать в прозе? Мне в связи с этим вспомнилось, как в 2013 или 2014 году на Филатовском форуме в Липках Наталья Борисовна Иванова, обращаясь к залу, сказала, что рада видеть молодых, подающих надежду писателей и критиков, и что они и через 15–20 лет будут все еще молодыми… Мне тогда было тридцать, и я подумал, что в пятьдесят лет чувствовать себя «молодым литератором» и «начинающим критиком» — это странная идея. Впрочем, в эпоху всеобщего стремления выглядеть как можно дольше «юным» это не кажется столь уж парадоксальным. Сегодня доморощенных «Дорианов Греев» можно встретить едва ли не на каждом литературном мероприятии.
Если же говорить более конкретно, то я слежу за становлением талантливого писателя Рагима Джафарова, который в свои 29 лет уже выпустил четыре книги, получил приз читательских симпатий премии «НОС» и стал лауреатом премии «Новые горизонты». Мне кажется, и я об этом писал в рецензии на его роман «Картина Сархана» для журнала «Дружба народов», что у него есть большой потенциал, который может развернуться в самые разные стороны.
Я не очень верю в теорию поколений и продуктивность разного рода типизации писателей. Да, есть разные тусовки, в которых писатели продвигают друг друга так, что это порой выглядит карикатурно (обмен хвалебными рецензиями, взаимные номинирования на одни и те же премии и т.п.). Сейчас все очень сегментированно, и общее поле почти не просматривается. Есть разные литературные группы, объединенные по идеологическим, гендерным, политическим, религиозным и прочим основаниям. У каждой из них есть свои журналы, сообщества в соцсетях, проекты, акции, свои авторитеты и гуру, свой жаргон. Чтобы состояться в нынешних условиях, мне кажется, уже недостаточно быть просто интересным писателем. Важно также иметь общественную позицию, коммуницировать с читателями через блог, быть профессионалом в каком-то еще деле и проч.
Когда я был экспертом премии «НОС» в декабре 2020 — феврале 2022 года, я сформулировал то, что мне не нравится в большинстве произведений молодых писателей, входящих в лонг-лист, — это нарочитый инфантилизм, примитивный позитивизм и плохо проработанный автобиографизм, хотя именно три эти вещи во многом и являются составляющими современного успеха. По моим ощущениям, раньше писатели все же больше дружили с богиней Фантазией и умели абстрагироваться от своей личной биографии при создании новых художественных миров. Теперь же очень многие превратились в своего рода капитана Лебядкина, который каждый раз восклицает: «Но ведь я, я-то как, главное ведь тут я!..»
Конечно, талантливые молодые прозаики сегодня есть, но выявить их довольно сложно. Большинство премий не предполагает самовыдвижения, а многие интернет-издания имеют весьма ограниченную аудиторию, которая в основном состоит из читателей, также, в свою очередь, являющихся «писателями». Характерно, что и авторы популярных литературных видеоблогов предпочитают записывать беседы только со знаменитостями (так легче собрать просмотры и донаты), чем открывать новые имена.
Кирилл Ямщиков
Как по мне, в литературе нынче время женщин. Подлинный ренессанс того, что некоторые — с задором коннотативности — обзывают женской прозой. Факт остается фактом: большая часть литературных откровений современности для меня связана с женщинами.
Это, конечно, ошеломительные романы Анаит Григорян (о которых я с удовольствием написал бы отдельную статью), песни невинности/опыта Аллы Горбуновой, hard-boiled притчи Алины Гатиной, мастерски выписанные nightmares Оксаны Ветловской.
Интересны находки Веры Богдановой, Евгении Некрасовой, Елены Щетининой.
В современной литературе Японии, к примеру, двигателем прогресса также являются женщины — их сочинения обнаруживают удивительную гибкость интонаций, открытость эксперименту, сдвигу парадигм. И мне, как ценителю всего нового в искусстве, остается предположить, что за этим даровитым поколением обнаружится нечто поистине удивительное.
Строго говоря, отпали иерархии и течения. Авторам современной русской прозы — в большинстве своем — свободно дышится на равнине культурного дискурса. Им не хочется объединяться. Поколение одиночек? Возможно. Но именно в одиночках я вижу наибольший художественный потенциал — это, если угодно, самодостаточные артели таланта.
Отпадает молчание. Авторам хочется улавливать время и говорить о нем по-настоящему, без дураков и замызганных фиоритур. Не знаю никого из молодых, кто стал бы превращать свой метод в сплошную герметику. Теперь важны открытость и всеохватность — таков дух современной литературы. Сложное нужно уметь конвертировать в летучее. Иначе, наверное, ни о каком прогрессе и речи быть не может.
Станислав Секретов
Двадцать лет назад редакция «Знамени» уже обращалась к нескольким литераторам с просьбой назвать молодых прозаиков, начинавших в то время и внушавших надежду. Ответы были опубликованы в № 7 за 2001 год. Перечитывать и анализировать их сегодня весьма интересно. Некоторые упомянутые прозаики обрели широкую известность и их имена продолжают оставаться на слуху (Дмитрий Быков, Павел Крусанов, Роман Сенчин, Мария Рыбакова, Анна Матвеева и другие), кто-то ушел в смежные сферы деятельности, журналистику, педагогику, кинематограф, а о ком-то уже давно вообще ничего не слышно.
Любопытно сравнить две дискуссии в плане возраста «новых пишущих». Сколько лет должно быть «молодым»? И в 2001-м, и 2022-м критики вспоминали по большей части представителей поколения тридцатилетних, а порой и перешагнувших этот рубеж. И тогда, и сейчас назвать заметных прозаиков в возрасте до тридцати респондентам оказалось непросто. Я и сам, перебирая в памяти имена «наиболее перспективных», раз за разом наталкиваюсь на аналогичный барьер. «Где та молодая шпана, что сотрет нас с лица земли?» А она есть. Пять лет назад в «Урале» (2017, № 6) вышел мой обзор рассказов и повестей начинающих авторов, опубликованных в журнале «Октябрь» в подборке «Новые имена». Завершал я тот обзор словами: «А вот за эволюцией творчества Владислава Городецкого будем просто следить. Если самый молодой автор в подборке не затеряется и не забросит писательское ремесло, глядишь, через несколько лет увидим его имя в шорт-листах литературных премий…» Не затерялся. Не забросил. Книга Городецкого «Инверсия Господа моего» оказалась в лонг-листах премий «Национальный бестселлер» и «ФИКШН35». И тридцати Владиславу пока нет.
Прав Евгений Абдуллаев, отмечая, что «прозаики созревают медленнее, чем поэты». Большие романы действительно зачастую появляются лишь ближе к сроку, после которого молодежь официально перестает быть молодежью — принять участие в литературных форумах и стать обладателями стипендий, премий и грантов для начинающих, как правило, можно только до 35 лет включительно. Конечно, после этого карета в тыкву не превращается, однако и скидок на возраст автора чаще всего больше не делают. Тут как раз и оказывается особо значимым вопрос о поколении и одиночках. В 2001-м, отвечая на вопросы «Знамени», Сергей Боровиков подчеркивал: «Прежде была система выращивания молодых от газетных публикаций до первой книги под чутким руководством СП и ВЛКСМ с их студиями, семинарами, совещаниями молодых». В 1990-х эта система исчезла, однако как раз в начале нулевых стала восстанавливаться: спасибо форумам Фонда СЭИП, семинарам-совещаниям Союза писателей Москвы, премии «Дебют» и продолжающим несмотря ни на что жить толстым журналам. Поколение вроде бы формируется, и в то же время состоит оно из одиночек, точнее, из небольших групп, кучкующихся вокруг той или иной культурной институции. Меняются времена, идеологии и настроения, но «свои» и «чужие» остаются, пусть и по другим критериям. Пару лет назад я уже писал об этом в статье «Молодые десятые» («Знамя», 2020, № 4), в нынешней дискуссии тот же факт отмечает Николай Подосокорский.
Пишущая молодежь за двадцать лет совершенно изменилась. Но при этом — не изменилась совсем. Хочется согласиться с такой репликой 2001 года Александра Касымова: «Вообще, прозы настоящей немного. И когда мы принимаем за нее сборник документов, пачку писем (непридуманное!), статью младого филозофа или что-нибудь еще, мы поступаем нахально». По-прежнему права и Ольга Славникова: «Мне кажется, что авторы прозы, которым сейчас около тридцати, в целом люди не совсем литературные. Может быть, им не хватает опыта юношеского стихотворчества, когда человек учится не столько писать, сколько любить литературу, причем любить бескорыстно. Впечатление, будто “новые пишущие” не графоманили стихами, а сразу приступили к делу и написали то, что написали. Деловой подход, рождающий модный роман, по-своему тоталитарен. Он требует от “нового пишущего” соответствия тем читательским ожиданиям, что выработаны не им…» Многие сегодняшние молодые прозаики оказываются весьма прагматичными людьми. Отсюда — выстраивание персональных брендов и гонка за модными темами. Тем не менее есть и альтернатива, не все такие — Валерий Отяковский в нынешнем опросе не даст соврать. Рассудит же нас, как водится, сама история.
P.S. Редакция журнала намерена провести еще один круглый стол, в рамках которого уже сами молодые прозаики расскажут о себе, своих взглядах и ориентирах.
|
