Об авторе | Вадим Муратханов — поэт, прозаик, переводчик. Родился в 1974 году во Фрунзе (ныне Бишкек). В 1990 году переехал в Ташкент, где окончил факультет зарубежной филологии Ташкентского государственного университета. Автор восьми книг стихов. С 2006 года живет в Московской области. Последняя публикация в «Знамени» — рассказ «Легкая рука» (№ 5 за 2021 год).

Вадим Муратханов

Последний путь

рассказ

Маргарите Игнатьевне было трудно различать человеческую речь, не вслушиваясь и не глядя на собеседника. Поэтому, если радио говорило «теннисисты стартовали с победы», ей слышалось: «Ты не сильно с тетей Валей обедай». А «на просторах великой России» на ее слух звучало как «по-простому вели керосином». По утрам ее будили прорывавшиеся из кухни звуки радио, а еще два мужских голоса — внука и Игорька, его собутыльника.

Пока Игорек был трезв, он был с Маргаритой Игнатьевной на «вы» и немногословен: буркнет «здрасте» и отвернется. Но чаще она заставала его уже в подпитии.

— Ну, за родину, за Сталина! — поднимал Игорек рюмку и подмигивал Маргарите Игнатьевне. — А что, бабка, признайся, веселее было жить в тридцать седьмом?

— Кому бабка, а кому и Маргарита Игнатьевна.

— Да, знатный был людоед этот твой усач.

— Кого не надо было, не трогал. Павлов, Мичурин, Исаковский трудились при нем и горя не знали.

— А еще ты, стопудово, скажешь, что порядка при нем было больше.

— Не в пример больше. Не сидел бы ты здесь при Сталине средь бела дня и не закладывал за воротник, на мою пенсию.

— Смотри, бабка, вот водка. Вот чек. Где тут написано, что на твою пенсию? Может, я макулатуру собрал и сдал.

— Да что ты с ней распространяешься? — махал рукой внук и кивал на висевшего над столом «Юношу с лютней». — Вон лучше с портретом поговори, и то больше толку.

— Не, ну а как же конфликт поколений! Вечный спор, блин, отцов и детей. Хотя, с другой стороны, старики — они как транзисторы. Настроены на свою волну — и фиг им чего докажешь.

Маргарита Игнатьевна ставила на огонь облупленный ковшик с яйцом. Она любила всмятку, но ела всегда вкрутую, потому что уходила к себе и забывала вовремя снять ковшик с плиты.

— Иди забирай свое яйцо, а то всю кухню запарила! — кричал ей внук. — Не помнит уже ни хрена.

— Сорок семь лет на участке, плюс четыре в интернатуре. И ни одной жалобы, — с достоинством отчеканивала Маргарита Игнатьевна, застывая в дверном проеме.

— Да уж, — комментировал Игорек, — плох тот фельдшер, который не мечтает стать Склифосовским. А ты, бабка, помнишь, какой нынче год на дворе?

Вновь забыв о яйце, Маргарита Игнатьевна возвращалась в свою комнату и пыталась захлопнуть за собой дверь, но ручки с ее стороны не было, и ногти впустую царапали крашеное дерево. Подходила к пожелтевшему календарю за 2001 год. Некоторые даты были обведены красным карандашом, но это ей ни о чем не говорило. Внизу с трудом прочитывалась надпись мелкими буквами: «Изготовлен из экологически чистых материалов. Срок годности не ограничен».

Случалось, что Игорек, соскучившись, распахивал дверь ее комнаты.

— Тебя что, стучать не учили? — грозно спрашивала Маргарита Игнатьевна.

— Нет, бабка, представь, не учили. Стучать — это же по вашей части, — заливался смехом Игорек, сползая по косяку.

Дочь появлялась дома затемно, когда молодежь уже успевала исчезнуть. Ставила сумку на пол и не раздеваясь ложилась на диван.

— Опять они тут двое, сын твой и этот, как его, Игорек… — начинала иногда жаловаться Маргарита Игнатьевна.

— Какой сын, мам? Какой еще Игорек? Знаешь, как я устала? Дай покою, сил моих больше нет, весь день на ногах…

Вскоре дочь засыпала, и только тогда Маргарита Игнатьевна могла осторожно погладить ее по голове и повесить сумку на вешалку.

А утром она вновь просыпалась под непонятные слова. «Потеряв ластик, выступает за справедливые распри, деленье доходов, — бодро вещало радио. — Качественные твари для дома Иосифа, пасни же нам сеном».

В то утро она зашла на кухню и растерянно обвела взглядом внука и Игорька:

— А где Изабелла Романовна?

— Ушла. Все ушли, и тебе пора, — огрызнулся внук.

— Жаль. Как бы я хотела с ней повидаться, поговорить. Я бы ей, гадине, все в глаза сказала — и про почасовую оплату, и про курсы повышения квалификации, и про фиктивные справки…

— Эк тебя, бабка, пробило! Совсем берега попутала, — заметил Игорек.

— Сорок семь лет на участке, — отрезала Маргарита Игнатьевна. — И ни одного летального исхода.

А потом долго всматривалась в термометр, висевший за окном кухни.

— Что, бабка, градусы интересуют? Без пяти десять, — подсказал Игорек. — Зачем тебе градусы, если ты на воздухе не бываешь?

С гордо поднятой головой она прошла в свою комнату и, пытаясь захлопнуть дверь, сломала ноготь.

— Пилку-пилку-пилку, — повторяла, направляясь к вазочке на серванте. — Купил-купил-купил, — бормотала, подходя к вазочке. — Брат в Саратове квартиру купил, надо ехать.

Нога скользнула по замерзшей луже, и Маргарита Игнатьевна обнаружила, что вышла из дома в тапочках.

— Только б не шейку бедра, — приговаривала, стараясь аккуратно ступать по ноябрьскому ледку. — Ни в жизнь не распутничала, не воровала, работу не прогуливала, улицу всегда на зеленый переходила — за что ж умирать? А на припеке-то уже тепло…

В парке не было никого, только в конце аллеи вразвалку, припадая на одну ногу, шел кто-то, но так медленно и далеко, что нельзя было понять, удаляется он или идет навстречу.

Городская площадь тоже была пустынна. Хлопали на ветру облепившие стенд объявления. Одно из них призывало помочь в поисках пожилого человека, который вышел из дома и не вернулся. Возможна потеря памяти и ориентации. Лысый невозвращенец смотрел с фотографии вполне осмысленно.

— И куда их несет, беспамятных, — покачала головой Маргарита Игнатьевна.

Когда дошла до станции, был уже вечер. Красное солнце, коснувшись горизонта, смотрело на город из-под тучи, словно из-под руки, уже не пытаясь никого согреть. Ветер продувал дырявые колготки.

— Поезд на Ухолово-Сарай прибывает в девятнадцать тридцать семь на последний путь, — раскатилось по платформе из репродуктора.

Маргарита Игнатьевна не знала, в какой стороне Саратов, поэтому вошла в первую остановившуюся электричку. Народ толкался, сесть было некуда, и она засеменила по проходу, протискиваясь между стоящими. Внимание ее привлек шумный пассажир. Он сидел, пошатываясь, и с расстановкой, ударяя себя в грудь, выкрикивал:

— Я! Завязал! С алкоголем! Восемь! Лет! Назад! Да кто вы такие, обзывать меня пьяным?

— Мужик, успокойся, — попытался урезонить его сосед.

— Ты где тут мужиков видишь? — шумный пассажир обвел вагон мутным взглядом. — Мужики все в поле. И не смотри на меня так, а то без глаза останешься. Два, гляжу, для тебя роскошь.

В другом конце вагона мужчина с портфелем на коленках жаловался своей попутчице:

— Понимаешь, ничего не меняется. Я так и не научился влиять на события, на свою жизнь. Протягиваю руку, чтоб ухватиться, — она насквозь проходит. Я всегда был вежлив и обходителен с людьми, как пешеход с машинами. Интересовался ими и их проблемами ровно настолько, чтобы не задавили. А ведь в юности, помню, совпадений было больше. Как будто судьба еще не успела устать от меня, подкидывала возможности…

В следующем вагоне Маргарита Игнатьевна задержалась возле двух женщин. Одна, с подвижными чертами лица, убежденно и быстро говорила детским голосом:

— Если б вы знали, как я устала! Эта слизь, выделения, позывы. Унизительная потребность отвлекаться на тело, тратить время на уход за ним, на маскировку физиологии. И чем дальше, тем больше. Ну скажите, разве что-то хорошее будет так пахнуть? Разве что-то доброе будет производить из себя такую мерзость? Как я рада, что все это останется позади! Вот вы, столько лет в системе…

Ее собеседница без определенного возраста слушала, не мигая щелками глаз, и методично кивала головой в шерстяной шапочке с меховым помпончиком. Ее румяные щеки и губы, растянутые в полуулыбке, оставались неподвижны.

— Осторожно, двери закрываются, — объявил звонкий женский голос в динамиках. — Следующая станция… Омутище, — договорил мужской голос, глухой и упавший.

И тут же в вагоне показались контролеры, высокий парень и миниатюрная девушка. Часть пассажиров сорвались с мест и бросились по проходу, едва не сбив с ног Маргариту Игнатьевну.

— Здравствуйте! У вас есть код? — наклонился к ней парень.

— У мамы был. Большой, сибирский. Василием звали.

— Поднимите правую руку.

Маргарита Игнатьевна подняла руку ладонью вперед, словно благословляя контролеров. Высокий поднес к ней черный приборчик. Внутри что-то щелкнуло, и ладонь просветилась насквозь.

— Вам негде сесть? Пойдемте, поищем для вас место.

Место нашлось у окна, и контролеры ушли, пожелав счастливого пути.

Поезд уже не останавливался, наоборот — набирал ход. Фонари вдоль шоссе мелькали все быстрее и наконец превратились в сплошную желтую полосу.

Напротив спорили двое.

— Мы же с тобой по-пацански забились: никаких исков, судов и следствий. Как первый встречный рассудит, так и порешаем. Вот ты, мать, человек заслуженный, — повернулся один из них к Маргарите Игнатьевне. — Рассуди нас по уму, по справедливости. У нас с ним совместный бизнес, уже пятнадцать лет. Мебель собираем и продаем. Теперь хотим разбежаться — так, чтоб по совести. Пятьдесят на пятьдесят он не согласен: при основании фирмы, говорит, больше вложился.

— Ну да, — подхватил партнер, — первый-то цех мой был, с него все и выросло.

— А заказчиков кто искал? А доставка материала? А интернет-магазин?

— Сорок семь процентов тебе, пятьдесят три — твоему другу, — неожиданно для себя прервала их Маргарита Игнатьевна. — Кто из вас чего наработал, никакой суд вам по совести не взвесит. Только пересобачитесь и дела лишитесь. А у обоих-то, небось, семьи.

— Ну, мать, ты даешь! Сорок семь — и точка?

— Радуйся, что не ноль, — хлопнул его по плечу партнер. — Как забились, так и разруливаем.

Маргарита Игнатьевна задремала, а когда проснулась, напротив нее уже никого не было. Желтая полоса за окном исчезла, в черноте наружного космоса проступало только морщинистое лицо, которое казалось полузнакомым.

В заметно обезлюдевший вагон вбежал юноша с разбитым лицом, в заляпанной красным рубашке. Поискал глазами и кинулся к Маргарите Игнатьевне:

— Бабушка, помоги!

— Как же я тебе помогу? — растерялась она. — У меня с собой ни аптечки, ни инструментов.

— Если б ты знала, как они меня били! Защити, когда снова придут. Скажи им, что я твой внук, тогда не тронут.

Створки дверей в двух концах вагона разъехались одновременно. С одной стороны к Маргарите Игнатьевне и избитому приближался широким шагом смуглый здоровяк с золотой серьгой в ухе. В вырезе майки на груди курчавились черные волосы. Навстречу ему шаркающей походкой шел некто худой и сутулый, с маленькой головой и посаженными на разной высоте глазами.

— Ну что, набегался? — хриплым голосом спросил здоровяк.

— Иди-ка ты сюда, к нам, — ласково поманил сутулый.

— Это мой внук, — поднялась с места Маргарита Игнатьевна. — Вы уж его не троньте.

Двое смотрели на нее не отрываясь.

— Если чего натворил по глупости, простите ему. Я отработаю. В две смены, если придется. Не привыкать.

— Смотри, мать, ловим на слове, — протянул сутулый. — У нас память хорошая.

Вышли они из вагона так же, как вошли, — в разные двери.

Маргарита Игнатьевна не знала, сколько времени провела в блужданиях от одного воспоминания к другому, когда в вагон ворвалась растрепанная девушка.

— Врач! — крикнула срывающимся голосом. — Есть тут врач?

— Я врач, — подала голос Маргарита Игнатьевна.

— Там, в соседнем вагоне, человек задыхается. Пойдемте со мной, быстрее!

Парень, лежащий на полу, хрипел, зрачки его закатились. Пассажиры толпились вокруг, но все, что они могли, — это расстегнуть воротник рубашки.

Маргарите Игнатьевне никогда не приходилось самой делать трахеотомию. Однажды, в 66-м, она ассистировала начальнику отделения, но смутно помнила детали. Пытаясь унять дрожь в руках, сняла с себя тапки и подложила под голову пациенту.

— Мне нужен какой-нибудь полый длинный предмет.

Ей стали подавать — соломинку для напитков, свирель, кривую стеклянную трубку, запаянную с одного конца… Наконец кто-то догадался вложить ей в ладонь пластмассовую авторучку без стержня.

Маргарита Игнатьевна аккуратно воткнула ручку в горло больного. Она вошла в плоть на удивление легко и бескровно, как в поролон. Пациент глубоко вздохнул, его зрачки вернулись на место.

Уже через пару минут пассажиры, в том числе спасенный с торчащей из горла авторучкой, смеялись, наперебой поздравляли Маргариту Игнатьевну и предлагали остаться с ними, но она решила вернуться к себе.

В ее вагоне не было теперь никого, кроме одинокой пассажирки. Приблизившись, она узнала Изабеллу Романовну. Ее сослуживица выглядела такой, какой помнилась: деревянная заколка в пышной прическе, серые чуть прищуренные глаза, родинка над губой. Маргарита Игнатьевна села рядом.

— Простите, что я на дежурстве отказалась вас подменить. Могла — и отказалась. Я ведь знала в тот день, что ваш муж уезжает на Север.

Изабелла Романовна молча кивала и улыбалась в ответ.

Иногда Маргарита Игнатьевна засыпала и тогда вновь слышала радио, спорила с Игорьком и гладила по волосам уснувшую дочь. Но большую часть времени она проводила теперь в пути, и поезд не останавливался.