|
Об авторе | Саша Николаенко — писатель и художник, родилась в Москве в 1976 году. Автор книг «Убить Бобрыкина: история одного убийства», «Небесный почтальон Федя Булкин», «Жили люди как всегда». Лауреат литературной премии «Русский Букер» (2017), финалист премии «Ясная Поляна» (2019).
Предыдущая публикация в «Знамени» — «Умерли-бумерли» (№ 11 за 2021 год).
Саша Николаенко
Бытие
Записки Дятлова, Иван Алексеича, из мест принудительного лечения, жене своей Анне
Числа 1 марта, года 2022
Шахматист наш умер, Юрий Петрович. Помнишь, Аня, тот с биноколем? — я тебе говорил. Так что, вот у нас какие дела. Мне под них бы рюмочку, да какая к лешему рюмочка здесь.
Удивительна все-таки мысль упрямая, человечая, продолжающая очевидно конечное, во надежду еще партишку на том свете сыграть. Унесли беднягу от нас, брезентом накинули, беспробуден человека последний сон. А и все-таки, сны, в каких без всякого потрясения, принимаем воскрешение наших покойников, удивительны... Удивительно допускает разум возможность этого, в души путешествии. Мне сегодня приснилось, звонит мне бабушка, говорит «заехал бы ко мне, Ванюшка»… Ей сказал как всегда, что некогда, а она говорит — «жить-то, Ванюшка, всегда некогда, а не жить, сказала, Ванюшка, очень долго». Проснулся в каком-то горьком отчаянии, вот лежу и думаю, что мне некогда? Почему скотина я не заехал.
Глава пятая вашей Библии, ничего почти нового не дала, подтвердила только предположения, перехода Духа создателя, из отцов в сыновей. Глава эта, словно краткое содержание, суть утиснута, в бытие рода ветви, по Сифу Адамовой (параллельно идущая ветви Каина), вплоть до Ноя. Все плодятся и множатся, сеются, как и было Духом навеяно, и корнями уходит в землю, и берет свою жизнь из нее то самое древо знания, жизни познания, зла с добром. Потому что жизнь она то и есть, и познавший жизнь познает и смерть.
От отца же к сыну взрастая, дерево это, только буквы меняет в именах сыновей. Словом, здесь описание творения мира нашего, нами. От Адама — Сиф, От Сифа — Енос, но у пастыря Еноса сын родится Каинан, «Каинан»! — что я даже новой буквы, вплетенной в имя его, сперва не заметил, прочитал сперва только Каин. Означает ли это, что через Еноса, в сыне его, воскрес в роду у пастыря братоубийца? Означает ли это, что и в бессмертном роду у Каина так же происходило в родах воскрешенье добра? Аня, думаю… кажется… означает…
Каинан продолжился сыном Малелеилом, Малелеил — Иаредом, Иаред — Мафусалом, Мафусал — Ламехом. Да! Не «Лемехом», как у Каина, но Ламехом (здесь всего-то «е» сменилось на «а»), и тот жил сто восемьдесят два года и родил сына Ноя. Это значит добралось во своем познании мира божьего человечество до потопа. В месте рождения Ноя этого стоит, Аня, совершенно ужасное предложение, где отец Ноя Ламех говорит об этом сыне своем: «Ной утешит нас в работе нашей, в трудах наших рук, при возделывании земли, которую проклял Господь». Почему Господь проклял землю, ту, которая дала ему сыновей?! Что за черт… ничего решительно не понять! Да еще прибавь к тому, что сам Он почил еще прежде пятой главы?! Как вторая глава согласуется с гневом Божественным, объявляющим «великое развращение человечества», переполнившее чашу Его терпения, объявляющим детям своим истребление… Как такое может быть, не могу понять! Не пойму.
Потрясен, как ловко, невинными буквами, ложь во истину здесь вплетается, со-плетается, усыпляет бдительность чтящего, то есть чтущего… прорастает столбцов соитием, в какие-то безпрорешные мантры, Анюшка, во терновники, во свинцовые сорняки. Словно это, в самом деле, заговор человечества, против Бога.
Обещает мне краткое содержание главы шестой, следующей, что Ной, пришедший из рода пастырей, обретет в ней Божию благодать, в повелении Господа построить Ковчег, для спасения. Как известно спасение — дело выбора, был я мальчиком маленьким, жил на даче летом я с бабушкой, лил однажды три дня без продыху дождь, и она называла сие стихийное бедствие, как и в книге этой — «потоп». И от мыслей, что утонем мы с ней в нашем домике, я в беседку сбегал, принес спасательный круг. Только вот беда, второго круга, для спасения бабушки, не было у меня. Влез в него и сидел, в окно смотрел, пока не развеялось, вот что делает даже с любовью к бабушкам, человеческий смерти страх.
Означает это, что во всякий потоп опять деление будет на тех, кто достоин круга спасения, и на тех, кто недостоин его. Значит, снова речь здесь о выборе меж собой и братом своим, меж добром и злом. Между Каином с Авелем. То есть если выбор такой будет Ноем сделан в пользу свою, значит, речи о «благодати божественной» не идет. Но идет всего лишь о благодати собственной шкуры.
Ну, посмотрим, что дальше.
Много больше, чем прежде, когда скользил по поверхностям, отвергая, видится мне в этой книге теперь. Глыбы век течения, мудрость смерть принятия неизбежного, продолжения, с ними равенства в родах очевидного, повторения, воскресения зла с добром. Потому что, пусть теперь даже Ной обернется Каином и построит Ковчег самому себе во спасение, в нем самом, горчичным семенем будет Авель.
* * *
Но ужасно болят последнее время глаза, страх грызет не успеть, не дочесть, дочтя, не понять, и назад смотреть страшно. Ведь же бездны даром трачены, бездны безвозвратные времени!.. на какую-то суетню, кутерьму собачую, на какие-то шахматы, на кроссворд…
Тут от Павл Василича лупа осталась, продвигаться дальше решил с ее помощью, как есть сил, спешить не спеша, так и будет пусть, до какой страницы бог даст. Без очков аки крот слепой, без биноколя Юрий Петровича, за окном то свет дневной без единого внизу здания, а то ночь без звезд, безлунная тьма. Как квадрат Малевича за решеткой. То квадрат, то белый тетрадный в клеточку лист. Это — ладно, ныне же я не жизни лишиться, но читать лишиться возможности убоюсь. Сказал о беде с глазами Сирафимидовой. Направила к окулисту.
Так к потопу…
Вот и прежде при чтении, вставала мне эта вот самая, Аня, мысль: почему всё сыны, да сыны? И пожалуйста, дан ответ в начале шестой главы. «Когда люди начали умножаться, родились у них дочери, и увидели сыны божие, как красивы они, и брали их в жены себе, которую кто избрал…».
Словом все хорошо, все как было создано Духом Творителя, так и движется, так плодится и сеется, множится, но здесь вдруг говорит нам Дух, что не вечно быть Ему пренебрегаемым нами. Говорит, что увидел Он великое в нас развращение, и что мысли наши все, помыслы, только зло, во все времена, и что следует нас истребить… Что стряслось, почему? Да ведь вот как ложь вплетается буквами в истину, так и зло в добро, и уже не видно Авелей среди Каинов, очевидной при чтении разницы между них. Потому что забыли, что воля была Его не в познании зла с добром, но в познании их, ради выбора между ними. Значит, в том и гнев Его, что увидел Он, выбрал каждый из нас в себе Каина, и тогда вся эта история с Ковчегом спасения очень получается странная штука. Потому что не Господь, выходит, шепнул Ною на ухо слова «благодатные», что он избранный, но опять, все тот же змий ревности искусительной, за себя. Усмири свою гордость, эту вот свою самим себе нашёптанну избранность, праведность, возведи Ковчег не себе… Словом, я от этой позиции читать буду дальше, но попозже, как от окулиста вернусь.
* * *
Дожил, Аня, Дятлов твой до черного дня. Говорят, катаракта в том и этом глазу. Вот, сто раз подумаешь, доживать ли до диагноза этого, или зрячим горящим факелом в юности, полной надеждами, отпылать. Аня, милая, что ты хмуришься, ведь шучу… Будут делать бесплатную, представляешь? бесплатную операцию! Говорят, поставят наши хрусталики (но наверно китайские), потому что ничего у нас «нашего», кроме китайского, давно нет. Предложили доплатить за американские, я на это только плечами пожал. Во пижаме больничной, телами живых и мертвых товарищей ношенной, только выцветшими полосками разве что, за американское зрение, для своей ходячей дряхлости заплатить. Направили опять на анализы, но какие-то вроде специальные, нет ли к операции этой у меня противопоказания… Не дай бог!
Продержали, пропытали, промучили до обеда, а в обед сказали «выйдите, в коридоре с результатами обождите». Просидел под их лампочкой весь обед. Наши, сволочи, порции моей не додумались у раздатчицы попросить. Что за люди, Анюшка, а?! Вышел человек на глазное обследование, а им, будто «вышел весь», да зря возвратился. Дрыхнут… Зря Господь насылал потоп, побоялись немножечко, да и выползли вперед себя брюхами прежние человечишки, на спасительный Арарат. Хорошо, что со вчерашнего полдника у меня сохранилась булочка, а у телевизора в рекреации у нас нововведение — водяной, водоочистительный питьевой аппарат. Правда, из него колонну пластиковых стаканчиков разбирают быстрей воды.
Заморил червячка, возвратился скорее к чтению. Потому что, в предпринятом мной расследовании, время до ужина, между прошлым и будущим только миг. И опять ужаснулся, Аня. На шестой главе все топчусь с Павл Василича лупою, впереди же по-прежнему непреступные пласты бытия человекова, блохами буковок стиснуты, во гранит.
* * *
Бытие из нас из всех лучшего, единственного, удостоенного спасения, описано далее во шестой главе. Объясняет заново Библия развращенному, преданному Гневу господнему, потопу и гибели человечеству, за что сгинет оно с им растленной земли, и что именно, создателю нашему, угодно в нас все же спасти. Но, однако, что именно, не указано, даже хуже… Я сейчас объясню, погоди!
«Человек он был праведный», но что именно значит «праведный», не объяснено. Но во всяком случае «непорочный перед Богом ходил». Что такое, собственно «непорочность»? Невинность? Он не ел как все, убивая для этого буйволов? Не входил к жене своей, не любил как все, не знал ревности? Не рожал детей, не знал страха за жизнь свою, за шкуру свою? Против этого, и именно — нет. Очень хорошо знал Ной этот страх пред богом, за шкуру свою. Что такое «непорочность и праведность», когда не знаешь ты, в чем неправедность, в чем порок? Ведь когда преступишь благополучно, скажем, плинтус наш, войдя из коридора в большую комнату, не споткнувшись, не узнаешь, что приступил. Ведь у нас лишь только с затрещины, с синяка да шишки с неба возмездием грянувшей — Бог встает, да за грех неведомый воздает. Я вот точно так же, Аня, полицейских боюсь, хоть не крал, не убил, а как вижу, трясусь, седой уж весь, а трясусь, и не справедливого за что-то возмездия, а дубины в погонах.
А вот перестань бояться тварь Творца, потопом грозящего, перестань за шкуру свою зубами лязгать, кусать-рычать, да трястись, да за что не знаешь сам прощенья просить, в буре волн девятого вала, гнев Создателя Самого, на тебя признавать… На кого это там разгневался Творец бесконечности? На букашечку? Иж, как моська сильна во спеси своей да гордости, что заметил-то ее, осерчал! О-хо-хо… Перестань за шкуру свою дрожать, пред стихией грохочущей, да с других кож сымать во свое спасение, вот тогда-то только и станешь ты человечеством, человек. Ну да это уж и допрежь мной много писано, на себя же примеришь эту теорию, все выходит — «помилуй господи мя».
И родил Ной троих сыновей, Сима, Хама, и Иафета. Хам — знакомое имя, видно, дальше выйдет и с ним тоже история неприятная, на века. Сим на Сифа похож звуком имени, Иафет же имя созвучное слову, тоже прежде знакомому, «Назарет».
Словом, все как у всех: и к жене входил, и детей рожал, был из рода пастырей, но, однако же, и средь пастырей волки родются, да и пастырь стадо пасет, чтобы шкур сымать да пасенных резати. И однако же, далее следует, что терпение Господа, на нас сверху глядючи, на тот момент переполнилось, пусть и писано было, что оно бесконечное, но всегда любови родительской есть предел. Хоть по мне и нет его, вроде бы, ну да черт меня знат. Может, тоже я, как Алешка наш не сдаст сессию, гром и молнию на него призову, или вон, по Фёдр Михалычу, старикашкой стану отчаянным в ревности, к молодой жене Алешкиной, страстью бесовой воспылаю…
Вот все думаю… Надо бы, Анюшка, запретить решительно всем человеко-гениям, гениальные их, вперед действия, движения человечества, письмена. И яснее становится ясного, что именно письменно, эти писари начали под себя уродовать человеческий род.
«И земля растлилась пред лицом Божиим, и наполнилась земля злодеянием <…> ибо всякая плоть извратила свой путь на земле». Чем именно растленна, не сказано, «извращение плотское» — сказано, но в чем именно?! Злодеяние же было допереж Бытием описано лишь одно: убийство из ревности за отца, сыном сына. И сказал Бог Ною: «конец всякой плоти пришел пред лице Мое, ибо земля от них наполнилась злодеянием»… Что такое? Что случилось в конце концов? «И вот я истреблю их с земли…» Ты скажи, за что истребишь?! Но нет… «истреблю», да и баста! А ты, Ной мой праведный, непорочный, сделай себе Ковчег, из древа гофер, во длину на триста локтей, сделай вход в него, для своих жены да детей, и жен сыновей своих, и когда наведу Я потоп, чтобы истребить остальных, «всяку плоть, в которой есть дух жизни под небесами»… Его же собственный Дух! Его же собственный Дом! Под Его небесами... «И все, что есть на земле, Я жизни лишу, но с тобою, Ной, оставлю свой Я завет, и войдешь ты и род твой в Ковчег. «И введи в тот Ковчег из всех животных, и от всякой плоти по паре, чтобы они остались с тобою в живых, мужского и женского полу пусть они будут <…> Из птиц, и скотов, пресмыкающихся, пусть войдут с тобою и останутся живы. Ты же возьми себе всякой пищи, какою питаются…» Как «какою питаются»? — Да друг другом же прокормлены все, Тобой!
И последнее, Аня, о человечестве, что погибнет в этой главе. Потому человек самый лучший, «праведный», «богоизбранный», сделал все, как велел ему Дух, все живущее истребляющий. То есть сделал все, чтобы жить самому. И никто на Ковчеге том не спасется. Потому что Ной тот самый Каин и есть, кто покинул погрязшее в грехах человечество, увозя главный грех с собой, «богоизбранность» свою, себя-избранность, в бесконечность.
* * *
Противопоказаний для операции нет, будут делать. Сирафимидова сказала, немножко прокапаем витаминчиков, подготовим к операции, и вперед. Страшно, Аня, ослепнуть боюсь. Спросил, какой процент, вероятность, что все это плохо кончится, а она говорит — «у нас делают хорошо». У нас делают хорошо, когда ничего не делают, это я так думаю, но я вслух не сказал.
Но пока, неделю эту, точно не будут трогать меня, только капать, отказаться еще могу… Зинаида Андреевна… — говорю, — ну а если я откажусь? А она плечами пожала своими железными, «воля Ваша, Иван Алексеевич», — говорит. Ну и все-таки восхищаюсь, Аня, я этой женщиной, так-то высказать саму суть!..
Капли щипкие, слезы катятся, поморгаешь пять минут, и пройдет. Нет на ней креста, кроме красного, нет кольца обручального, бог ее — ловец помирающих, на нее молящихся душ. Есть ли среди них, молитвами за свое спасение ответными, благодарные? Это вряд ли. Тоже я молюсь, усилия ее ежедневные, во мое спасение, дома с вами навсегда позабыть. Но читаю, пока «микрохирургия прозрения» окончательно меня от возможности познать не спасла…
Ну так вот…
И сказал Господь Ною: «войди в Ковчег, ибо тебя увидел Я праведным, предо Мной, во роде твоем». Род был пастырей, это вывели, но, однако же, к тому вывели, что и пастыри, от Адама с Евой, да бога — господа, да от Каина с Авелем пополам.
«И всякого возьми скота с собой чистого»… как так «чистого»? Что за зверь таков? Я не знаю… Не едящий скот, не плодящий? Разве был хоть один таков Богом создан? «Тварь бери чистую, — говорит Господь, — но роду мужского и женского, чтобы сохранить для всей земли племена…»
Как так, Аня? Только что сказал, собираюсь всех истребить, но однако же возьми в Ковчег роду мужского и женского, сохранить? Истребить или сохранить? Или — или! Но здесь никаких тебе «или — или», именно истребить… утопить! — «ибо буду Я изливать дождь сорок дней и ночей, и истреблю Я все существующее, что Я создал, с лица земли…»
И взял Ной на Ковчег «из скотов чистых, и из нечистых скотов, и из всех…» Почему «нечистых» тоже взял на Ковчег? Как он их отделил? Ведь же Бог ему ясно высказал, чтоб нечистых скотов не брать! А не брать нечистых, Аня, разве не значит это, никого не брать на Ковчег? И нечистость бедных скотов в чем именно, Аня?! В чем их разница… Аня, в чем?! Но в ответ здесь только одно, несуразная околесина… — что «по паре, мужского пола и женского, вошли в Ковчег к Ною, как Бог ему повелел <…> и пришли на землю воды потопа.
«В шестисотый год жизни Ноя, из рода воскресшего в Сифе Авеля, во месяц второй в семнадцатый его день, разверзлись все источники бездны великой и окна небесные отворились». И как бабушка говорила в детстве на даче мне — «ну разверзлись хляби небесные»…
И взошли на Ноя Ковчег в тот день, Сим, Хам, Иафет и его жена, три жены сынов его с ним. «Они, и все звери по роду их, и все гады пресмыкающиеся по роду их, и все летающие по роду их, все птицы крылатые», как велел Ною Бог. И Господь затворил за ними.
И продолжилось на земле наводнение, сорок ден, и вода умножилась над горами высокими самыми «на пятнадцать локтей», и Ковчег возвысился над землей…. Чем возвысился, Аня? Чем?
И лишилась жизни всякая плоть, не взятая на Ковчег, и не знавшая, в чем вина ее… ибо я здесь не прочел этого до сих пор… виноватая разве что, что плодилась и множилась, как велел ей Господь, Великий Дух созидания, родов продолжения… «и погибла всяка тварь и все люди».
Обвиняют здесь Господа, всех создавшего, всё создавшего, во творении своем, в каждый день его говорившего — «Хорошо» в утоплении всего этого, всех невинных тварей живущих… Мало, Аня… ничем нам не объяснив, чем взошедшие на Ковчег были лучше… Чем же, чем они были лучше? Аня, это ужасно…
Истребилось всякое существо, бывшее на поверхности: от человека до зверя, скота, птиц небесных, и остался только Ной один, и что было с ним на Ковчеге. Что же было такое в Ковчеге с ним? Подлость самоспасения. Что покинул он всех погибающих на земле…
А вода же усилилась, а глава седьмая закончилась. Скоро ужинать принесут.
* * *
Был я маленьким мальчиком, строил город, в куче песочной на даче, для муравьев. Мой был город со всеми удобствами, был с дорогами, был с воротами, с откидным мостом-щепочкой, через заградительный ров. Город с флагами на куличиках-башенках, со зелеными насажденьями, было даже озеро — ржавый таз. И по этому озеру катал я на прогулочном катере пенопластовом своих муравьев, ибо все они — мои были. Объяснял им, что для чего, в моем для них городе, приносил сахарку с колбаской им на площадь столовую, защищал от врагов… А враги их были, Анюшка, те, кого из них назначу я им во враги. Как назначу? — да так… никак, этот — друг, этот враг, и все. Такая игра. Но однажды сидел я на корточках, а один из них за попу меня под штанишками укусил. Я — простил, одного простил, другого пальчиком придавил, и на многих еще случайно сандальками наступил. Одного убил в наказание, перед всеми на площади, а они ничего не поняли, ничего. Да и жить они в моем городе, во квартирах моих с удобствами не хотели. Не хотели плавать на прогулочном катере, не хотели смотреть муравьями сторожевыми с башенок, не ползут ли враги? И врагов им, мною назначенных, за врагов своих не считали. Ничего они от меня не хотели, и не верили в меня мои муравьи. А потом вдруг наскучило мне им объяснять, как тут все в моем городе для чего, куда им бежать, и кого за все за это благодарить, и решил я их наказать, принес ведро воды, да и вылил. Смыл полгорода, мне понравилось, я еще принес, и еще… А потом поймал с десяток «хороших», посадил на пенопласт их прогулочный, да и начал спасать. Спасать, Анюшка, от себя самого. Принесу ведро, слева-справа тазика выплесну, те, которые на пенопласте, в «хорошие» мною выбраны, только живы. Подбегут к корме пенопластовой на берег желая выбраться, увидят воды огромные, и не могут деться от меня никуда. А потом пришла бабушка, поохала, что такой красивый город я погубил, песок намочил, и велела мне идти ужинать. Я потом хотел после ужина муравьев спасенных на берег высадить, да забыл. Прибежал уже завтра к ним, после завтрака, только за ночь, под ветром, видимо, сами к берегу таза причалили и спаслись от меня мной спасенные муравьи… Я к чему тебе это, Анюшка, рассказал? Ну да вот, сама прочитай:
«И вспомнил о Ное Бог, и о всех зверях, и о всех скотах, бывших с ним на Ковчеге; и навел Бог ветер на землю, и воды остановились. И закрылись источники бездны, окна небесные, перестал дождь с небес. И по окончании ста пятидесяти дней стала убывать вода, и остановился Ковчег в седьмом месяце, в семнадцатый его день, на горах араратских, что уже показались из-под воды…» Поняла? Я в том смысле, что Бог-то вспомнил о спасенных своих, да раз вспомнил, выходит, тоже, как я, забыл? И вообще, похоже, Анюшка, то мое детское приключеньице, перед братьями меньшими преступление, на «господень» потоп. Эх же мы… для чего такое беспамятное, да еще и мстительное чудовище сотворили-то из Творца?!
Мне рассказывала когда-то бабушка, как Мария с Иосифом принесли в жертву Господу Богу горлицу… то ли двух. Что такое, бабушка, «горлицы»? — «Голубки». Что такое в жертву, бабушка? — «Отдавай. Жертвуй Богу самое лучшее», — говорит. Отчего же, Анюшка, это «самое лучшее», не ты сам, да не жизнь твоя, но уж непременно и обязательно кто-то третий? Оттого это так, я думаю, что жертва-то эта, ради собственной жизни спасения: раз спастись хочу, что ж я буду себя тогда на алтарь… Отвратительно, Аня, это… Дикость такая, милая, это все…
Дальше же, про потоп еще интереснее. Увидав, что вод падение прекратилось, открыл Ной в Ковчеге окно и выпустил ворона. Страшная ворон птица, мудрая, древняя, черная… Птица жатвы. Почему ее первым выпустил, почему не горлицу, голубя? Голубь мир несет, голубь чист, голубь весть о спасении, о Христа рождении приносил… Ворон пир кровавый сулит. Только ничего-то в том страшного, ничего вы вещего в том, зловещего не заметили… Почему? Потому что за Бога приняли, в страхе смерти своем, Сатану.
Из Ковчега этого со спасенными первым вылетел дух войны. И летал над миром пустынным, безжизненным, семь ден и еще семь ден, и еще, над волнами гнева Господнего опадавшими, над землею-матерью, опять впивавшею Авелей невинно погубленных кровь. А потом Ной выпустил голубя. Не вернулся голубь в Ковчег.
После вышли на берег спасенные. Помнишь ли, что, едва на берег выбравшись, сделали? Это Аня глава восьмая «Святого писания», там в конце. От великой радости, шкур спасения, устроили Жертвенник Господу, что ж еще, кроме этого, быть могло? Только выжили твари спасенные, чистые, как и были, тотчас же, трусом Ноем, Богу убийце, в жертву принесены, сожжены! Совершенно невинные… прочти, посмотри! Это именно так и пишется здесь: «и взял Ной от всякого скота чистого, — (чистого!) и из всех чистых птиц, и принес во всесожженье на жертвеннике…» То же самое сделал в начале бытия человечьего брат ревнивый с младшим братом своим. И с чего началось, тем и кончилось. То есть заново началось… Но и этого мало «писанию» этому, мало крови… Страшно, но дальше-то, Аня, еще страшнее того. Мало то, что из Духа Творителя, Духа Великого, мы земную, себе подобную, ненасытную кровью невинных гадину сделали, во убийцу сотен душ живых превратили, мы еще добавим о Нем, за Него: «Обонял Господь приятное благоухание» — приятное благоухание того дыма!!!… этого жертвоприношенья ему, этого всесожжения, невинных, гибнущих в огне для него…
«И сказал Господь, во сердце своем (увидав сожжение Ноем тварей невинных во честь Ему) — не буду больше проклинать землю за человека»… Аня! Это не может так быть! Это — не было! (Быть не мог доволен мой Бог тем, что избранный Им, единственный праведный, Ной невинных тварей сжег в Его честь. Это было в честь сатаны сожжение, в благодарность за шкуры своей спасение, и никак иначе быть не могло! А иначе, Аня, во всесожжении невинных праведность, богоизбранность бы была. Или в том она и была? Если так, то это действительно конец всему человечеству, конец Его Образу, Духу светлому, Духу Творенья подобному… и всему.
Это быть не может, Аня! Не может! Быть не могло…
Да открой же страницу восьмую Библии, сама прочитай! Или ты и Библии самой теперь не поверишь? Прочла? Если Бог умилился, Аня, глядя на этот дым, то я сам его прокляну. Проклинаю, да… но не Господа, не всего Создателя, а того, чей портрет вы мне здесь представили, духа черного, изначального, что подобно Торквемаде безумному, из века в век бессмертному, «приятным благоуханием» называет дым и крики невинных жертв.
И великой правдой кончает страшная эта ложь о Боге моем, и написано: «Отныне и впредь, во все дни земли, сеяние и жатва, холод и зной, лето и зима, день и ночь» … Это — правда. Ну и пусть, Аня, пусть она такова! И создать невозможно иначе, но возможно же отличить… Отличи, разгадай эту Книгу Великую, тайну великую бытия. Там найди, где правда белым под черным писана, там найди, где протестует от ужаса, перед сотворенным Ноем, душа… Там и будет истинный Бог. Кто сошел спасенным на землю, кровью невинных омытую, Ноем «избранным» в страшном потопе брошенных? Праведник или страхом подлым за жизнь свою, из потопа воскресший Каин?
Ты устала, знаю я… ты не хочешь об этом со мной говорить, и прости меня, а молчать-то кажется дальше, Анюшка, уже некуда… пусть хоть в бездну потопа нового, прокричать.
Все умрем. Нет из нас ни единого бесконечного, нет и избранного средь нас, нет и лучшего, всяк готов за жизнь свою убивать… Почему? Потому что начались с Каина, и убили за жизнь свою, перед всеми жизнями — первую, во начале. Нету избранных, но есть выбор, и бессмертие есть. Так создал нас Бог, чтобы в детях продолжились, без детей своих собственных, все равно в любви воскресающем поколением… Пропадать? — так уж, может, лучше за что-то дороже собственной шкуры, жизни самой… Есть ли что-то жизни дороже собственной? Есть, брат мой меньший, Авель. И кому дороже меньший брат, шкуры собственной, из того и смотрит Господь. Против духа черного ревности, «богоизбранности» живота своего, одна заповедь есть, в бесконечности неба синего — «не убий». Не убей, ради Бога Господа, Им созданного, брата меньшего, муравья.
И Он, может, вернется тогда, и не для суда над нами последнего, но за нами.
* * *
«И благословил Бог Ноя», праведно во жертву Господу своему предавшего тварей чистых, праведно по совету Господа своего покинувшего на Ковчеге спасительном, остальное, неправедное, живое. Пусть не ясно, в чем неправедно — но раз Бог сказал, значит, так. Слава Богу! Только какому именно? Потому что, вижу я, по прочтении всей этой дикой с потопом истории, что здесь Бога два. И один Господь — живота своего, а другой — Господь своей совести. И благословил, и праведником Ноя назвал не мой Бог, потому что мой-то Бог плачет.
Может, скажешь ты, это все сделал Ной во спасение своих сыновей? Если бы! Потому что, Аня, вижу же я, прогреми, прошепчи ему сейчас его Бог предать в жертву Ему сыновей своих, и их жен, и жену свою, во славу Ему, он тотчас же исполнит.
И довольный, сытый принесенными жертвами, говорит Господь опять то же самое, что и прежде, до того, как всех утопить, потопу предать, говорил: «…наполняйте землю, плодитесь и размножайтесь…»?!
Ну а дальше больше того: «Да страшатся пусть вас, и трепещут вас, все звери земные, и все птицы небесные, всё что движется на земле. В ваши руки их отдаю».
Уже этого, Аня! Одного этого мне довольно, чтобы зло от добра отличить! Не сказал Господь уцелевшему человечеству: «вот вам твари меньшие, беззащитные, звери малые, птицы небесные. В ваши руки их отдаю. Защитите, сохраните малых моих, перед вами слабых сих, мною созданных». Но сказал «пусть трепещут, преданны в ваши руки» …
После этого в «руки человеческие предательства» братьев меньших, очень странный Ною наказ: «Только плоти с душою ее, с кровью ее, не ешьте» — это, собственно, как? Что же есть тогда? Как вообще на деле должен выглядеть этот процесс? Или, Аня… если только Он не о плоти с душой и крови Своей говорит. Кто же плоть Его и душа Его и кровь Его на земле? Говорил Он — мы, мы по образу его и подобию. Это значит «не ешьте друг друга»? И исполнить этот завет нам всем обязательно, потому что здесь говорит — «взыщу» … Что такое значит «взыщу»? Отберу? Отберет? Что Он взыщет, что еще потребует, что за цену назначит жизни моей… Я привык за чтение это, не верить Ему, но уже поверил в реальность Его.
И «взыщу от вас вашу кровь, в которой жизнь ваша, и взыщу от всякого зверя, и взыщу также душу человека, от руки человека, от руки брата его…» — от руки его брата? Взыщет Он, за кровь убитого брата меньшего? …сомневаюсь еще, но ведь нет человека живого, Анюшка, без сомнения… Только, кажется, появился здесь мой Господь.
«Кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукой человеческой…» — это значит вашей волей, а не Моей. И тогда «взыщу» — спрошу вас, за кровь пролитую. Спрошу с брата старшего, за кровь меньшего…
Сколько ждал Его, как устал один воевать… Это тот мой Бог, что волю мне дал, выбирать: убить ли, из любви к Нему брата меньшего, или нет. «Ешьте меньших тварей моих, Я их дал вам, чтобы вас прокормить, но не ешьте друг друга»? …и дальше: «ибо создан человек по образу Божию...», каждый, Анюшка, человек. Все равны пред Ним, и за кровь невинную, во Имя Его пролитую, всем отмстится. Так выходит? Прочь войну за свою правоту, за любовь Мою, Я вас всех люблю одинаково?
И со всякой душой живой, которая с вами, с птицами и скотами, и со всеми зверями земными, которые есть у вас, и всеми животными, оставляю завет, что не будет более истреблена всякая плоть водами потопа, и не будет уже потопа, на опустошение земли…» Это здесь — не будет, значит, воли Его на то? Воли Его на то, чтобы предавать, убивать… Потому что «предавать, убивать», предавать Его, Его убивать? Это значит животные, данные Им нам в съедение, кровь и плоть его, Им нам данная пища… «Вот знамение завета, который поставлю между Мною и вами, между всякой душой живой, которая с вами, в роды навсегда…» Между Ним с нами радугой, от земли до неба высокого, бесконечного, мост…
«И когда наведу землей облако, явится радуга в облака <…> И Я вспомню завет Мой, что между Мною и вами, и между всякой душой живой, во всякой плоти» <…> «Будет радуга в облаке, и Я увижу ее». Я увижу тоже, Анюшка, ведь и ты ее видела, и Алешка… «И вспомню тогда завет вечный, между Богом и всякой душой живой, во всякой плоти, которая на земле…» <…> «не убий»… в себе бога. Это значит, Он во всякой плоти, которая на земле. Это значит — Им мы уже прокормлены, сыты, Аня, сыты достаточно, чтоб друг друга не убивать... друг друга не предавать…
Ну а дальше все как в сказке пошло, только сказка страшная, бесконечная, потому что никто из спасенных, видимо, не понял слов Спасителя своего, о единственном для рода человеческого спасении.
Трое вышли с Ноем сынов из Ковчега на кровью потопа омытую, кровь впитавшую землю: Сим, Хам, Иафет. И от них населилась, воскресла земля.
Начал Ной возделывать землю, и из смерть впитавшей, от потопа не рождавшей еще земли взошли виноградники. Но, как водится, что посеешь, то и пожнешь, были вина из тех виноградников, видимо, пьяны кровью погубленных. И пил взращенные вина Ной, и, напившись пьян, наг лежал во шатре своем. И увидел Хам, отец Ханаана, наготу отца своего, и вышедши из шатра рассказал о том своим братьям. Предал? Ну да. Не успел Господь завещать, «не предай, взыщу», как тотчас…
Сим же и Иафет взяли одежды, вошли в шатер к отцу своему и, не глядя на наготу его, укрыли его. Ной проснулся от сна своего и узнал, что сделал над ним его младший сын… Но откуда узнал? От кого? Пьян лежал, упал в забытьи, значит, знать не мог, что случилось. Значит, кто-то из братьев Хама предал отцу? Кто из них… или оба? И узнав, сказал Ной: проклят Ханаан; раб рабов будет он, у братьев своих. И еще сказал: «Благословлен Симов Бог; Ханаан же будет рабом ему» — значит, Сим. Сим раба получил от отца, во брате своем, значит, он и предал. А на Ноя я не удивляюсь уже, этот слышит только то, что ему приятно и хочется. Я еще, как только с Ковчега сошли они, говорил, что, скажи ему его Бог, он и сыновей своих, вместе с тварями чистыми, предаст всесожжению. Значит, Хам предал отца (осмеял), отец предал сына (проклял его), Сим предал брата (нажаловался отцу), но был еще один сын, что не делал подобного ничего, Иафет… Помнишь, Аня, я еще когда написал, что надежда моя на этого сына, потому что имя его в звучании напомнило Назарет.
Ну а Ной потопа после прожил триста с лишним лет. «Всех же Ноя дней было девятьсот пятьдесят лет, и он умер». А как умер он, разом следующая глава. Это тоже, я тебе скажу, Анюшка, показательно… ощутимо. Даже веско, я бы сказал. Ничего со смертию не кончается, ничего.
* * *
Рода славного, сынов Ноевых, во землю спасенную сеянья, осилил с трудом. Очень мелко. Слава господи, лупа есть, слава вечная, и погибель вечная знанию и науке; потому что, не так используют они свои Богом данные знания, я же вижу! Скажем, атомная энергия, что она? Она есть энергия жизни, и для жизни энергия, а у них пошла в кулаки. Не хотят детей растить, что за люди такие подлые? Вечно жить хотят, да не видят, что вечно живы в любви?
В общем, как сказал, осилил с трудом я эту главу, имена родов из памяти мигом прочь. Это ж сколько родов, веков-то втиснуто во главу! Ознакомившись с списком этим, странно было бы далее человеку разумному, пусть бы даже бы в твоем мнении остолопку кромешному, вымышлять о каком-то другом бессмертии человековом, кроме деток. Странно сеяться, без плодов ожидания, странно было презреть единственный закон продолжения, очевиднейший, где рождение всякое — воскресение. Странно думать о шкуре собственной, когда знаешь заранье, что прах она, странно жить во имя конечного, но нетленно жизнь прожить ради деток.
Он от нас отвернулся? — нет, Он покинул нас еще в начале Писания, Дух свой собственный в нас вдохнув, мир для нас сотворив, и сказал, покидая, что создал все хорошо. И действительно, хорошо! Посмотри, за окном-то небо какое синее, безмятежное, утро чистое, надвоенное… До войны за Него из ревности, равным созданного Им человечества. Посмотри!
Он сказал — «все по образу Моему и подобию», Он создал нас творить, не рушить то, что создал. От чего Он должен спасать теперь нас, да еще и каждого по отдельности, выбирая по мяканью нашему, яканью, лучшего, если разум дал нам всем, с правом выбора? Потому что все в Его воле, и все, действительно, только Воля в том Его, чтобы нам эту волю с выбором дать.
Это книга странная, ваша Библия, наша Библия, книга эта о человеческих злодеяниях, повторяемых из роду в род, под семью пудами добро, равно семя горчичное в буквы спрятано, но ведь есть! От одной крупинки Его свет такой в голове ослепительный, и надежда! Но, Вавилон, во земле Сеннаар, вроде рай мы строили на Его земле, только для себя его строили, не для завтрева, «после нас хоть потоп» — вот и вся была наша истина. А Его проста была истина, изначальная — «после вас — ваши дети».
Вот такой стал муж твой, с общепита больничного да бездействия Фёдр-Михайлович-Лев-Толстой.
Люди сеялись, уцелевшие после потопа всемирного, по спасенной земле, люди сеялись во любви и ревности и предательстве, Бога-деланье, Богу-деланье, боронили границы, на владенья Его просторные, где на каждого было Им дадено по Ковчегу свободы выбора, и длиною был каждому дан Ковчег тот в триста локтей, широтой в пятьдесят локтей, высотой не в тридцать, как прежде, но — небо. Только было тесно по-прежнему, черной зависти рода-каина, в древней ревности, на соседа.
Языки делили, роды, горы, реки, пустыни, океаны-моря, возводили храмы на алтари, и по-прежнему несли своих детушек грому-Идолу, своей шкуры Спасителю, и по-прежнему мякали: «Спаси-осподи Я, да шкура-моя». Землю сеяли, в землю сеялись, и всходили. Ничего-то из Завета не поняли, из потопа не вынесли, кроме что: «В гнев Господень нахлынуло, затопило, убило, отхлынуло, страшно это было, конечно же, жалко гибнущих, вроде бы, ну да раз тонули, значит, было за что, ведь, однако же, слава Господи, я-то цел…
Спи спокойно, сын рода Каина, богу грома и молнии на алтарь земли-матери возложивший агнца; брата среднего, брата младшего… Спи спокойно, душа твоя спасена, и шкура цела, и совесть чиста, ведь же в жертву Богу карателю, ты других принес во спасение, их самих. Может, без тебя, да беса твого, братья дальше бы жили бы, да, однако, без воли Господа, твоей подлой зависти, и волос не падет.
Ух как, Анюшка, надоели. Был бы Бог Господь с нами, Сам обрушил бы воды кровавые нам на головы, только Он-то на земле, кажется, Дух свободного выбора, и потоп в крови брата меньшего — только сами.
От потопа всемирного, Иафет, сын Ноя, семерых родил сыновей, сыновья — сынов, и от рода их населялись земли спасенные, становились обетованными, расселяясь в языках своих, племенах. Равно сеялся и род Хамов; тех досель в троллейбусах в часы пик, да в очередях, их повсюду, в чем опять же становится очевидностью всех родов от Ноя в землю корнями, в небо ветвями ушедшее, бессмертное торжество.
Хамов родилось у Хама четыре, сыны от сынов его, каких даже в столбик отдельно выписав не упомнишь; плодились, размножались Хамы, буквами мелкими втиснуты во столбцы, но особенным словом помянут здесь внук, от рода этого — Нимрода — Зверолов, и царство его звериное, владенья над тварями меньшими, составляли четыре города: Вавилон, Эрех, Аккад и Халне, в земле Сеннаар.
Разложу, пожалуй, названия этих столиц по полочкам в голове. Это, Аня, много занимательнее кроссворда! Вавилон — семи букв, «город блуда», Эрех — похоже на «грех», только первую букву сменить. Аккад? — «кка» убрать — выйдет — Ад, и город Халне, но его по поводу, ничего пока не приходит в голову, и бог с ним… впрочем, если Бог с ним, то заглавная «Ха» вселяет надежду. Где птенец из-под мамки крылышка поднял голову, пусть и сед уже выбрался, значит, что увидит солнечный свет, полетит…
Никаких других замечаний к этому расселению, неизвестно для чего спасенного человечества не нашел, кроме разве что в процентном соотношении звезды к ночной тьме, остается этот город Халне. Словно правда кто-то все еще верит в нас, и на нас надеется, любит нас. Это важно, и непременно. Если тот, кто мир сотворил, еще ждет, чтобы мы завет его поняли, мы, конечно, поймем, но со временем, и не с кулака поймем, не с затрещины, не от ужаса перед громом и молнией, первобытного, древнего, и постыдного, просто так поймем, от веры Его в нас всех. Есть надежда, Аня, еще… а впрочем, надежда смутная. Всё одни догадки мои, согласен с тобой, и за уши к мечте о добром будущем человечества стянуты, записями блокнотными, как у бабушки моей в дождь тазы-ковшики, под протекшей крышей потоп. Но у Федор Михалыча есть место одно хорошее, в его «библии «Бесов»… может быть, для места этого одного и вся книга писана… Помнишь ли? Вот, я выписал: «Все сочтется: ни одно слово, ни одно движение душевное, ни одна полумысль не пропадут даром».
Так что, Аня, продолжаю свое расследование. И, наверное, в этом странствии тем птенцом престарелым выгляжу, во желании открыть Америку, что давно открыта уже… да, открыта уже, да другими. Отхожу от смиренного берега, где спасенье — жить с глазами закрытыми, мне Господь сказал — «иди и смотри», с тем плыву во своей бесспорной конечности, и бесспорного в любви продолжения, в океане потопа всемирного зла-добра.
Завтра мне назначили операцию. И сегодня сказали — ужинать не дадут.
Иван Дятлов
|
