АРХИВ

Василий Аксенов

Благодарность держимордам

В этом году исполняется 90 лет со дня рождения Василия Павловича Аксенова (1932–2009), одного из самых ярких и популярных писателей советского и постсоветского времени.

В его творческом наследии — около трех десятков романов, все они отмечены разнообразными стилистическими поисками: «Ожог» и «Остров Крым» сосуществуют с «Бумажным пейзажем» и «Поисками грустного беби», с «Новым сладостным стилем», «Московской сагой», «Вольтерьянцами и вольтерьянками» и откровенно экспериментальными романами самых последних лет.

А кроме того, читателям старших поколений все еще памятны столь же стилистически разнообразные, как и романы, блистательные повести «Затоваренная бочкотара», «Жаль, что вас не было с нами», «Пора, мой друг, пора», «Свияжск»…

Не менее памятны невольно ассоциирующиеся с поисками итальянского неореализма в кино аксеновские рассказы «На полпути к Луне», «Папа, сложи», «Завтраки сорок третьего года» или написанные в совершенно иной манере «Победа», «Вне сезона», «Право на остров», «АААА», «Три шинели и нос»…

Критика провозгласила Аксенова лидером городской (или исповедальной) прозы, но, как известно, большой писатель не умещается полностью ни в какие ограничительные рамки.

Отличительный признак аксеновского повествования — язык. Аксенову были подвластны все возможности русской речи: от самого высокого стиля до уличного сленга. В последнем случае он был особенно великолепен. Зоя Богуслав­ская писала в шестидесятые годы: то ли улица заговорила языком Аксенова, то ли Аксенов внес в свою прозу язык улицы.

При этом, несмотря на популярность и востребованность, писатель с самого начала постоянно чувствовал свою чужесть вкусам литературного начальства, писательского генералитета, и, что еще важнее, свою катастрофиче­скую отстраненность от идеологических постулатов советской системы.

И система, как могла, мстила ему. С конца шестидесятых до конца семидесятых Аксенову не удалось опубликовать ни одной крупной вещи, что в конечном счете и предопределило его эмиграцию.

В 1969 году он обратился в писательские и партийные инстанции с требованием дать ему возможность нормально работать и печататься. Письмо это очень напоминает письмо Михаила Булгакова Сталину. Но никаких изменений ситуации не последовало¹.

История с неподцензурным альманахом «Метрополь», изданным в 1979 году в количестве 12 экземпляров (три закладки на пишущей машинке) группой писателей, лидером которой был Василий Аксенов, стала финалом в его отношениях с литературным начальством и с властью. В ответ на репрессивные действия по отношению к двум молодым участникам альманаха Василий Аксенов (одновременно с С.И. Липкиным и И.Л. Лиснянской) демонстративно вышел из Союза писателей. Логическим завершением конфликта для Аксенова стала эмиграция.

О своей весьма непростой писательской судьбе и судьбе всего поколения «шестидесятников» Василий Аксенов рассказал сорок лет назад в одном из выступлений на радио «Свобода», находясь уже в эмиграции в США.²

Со свойственной ему неистребимой иронией он поблагодарил всех, кто мешал ему осуществиться — стать писателем, стать выразителем духа своего поколения, а затем, когда, вопреки их противодействию, ему это удалось, продолжали отравлять ему жизнь и выталкивать в эмиграцию. Кто победил в той ни на день не прекращавшейся борьбе, мы хорошо знаем и помним: имена его притеснителей давно и прочно забыты, а книги Василия Аксенова продолжают издаваться и сегодня.

Виктор Есипов

* * *

Когда я думаю о своей писательской судьбе, мне хочется признаться в странном чувстве благодарности владыкам нашей страны.

Прежде всего я благодарен им за их растерянность после смерти их идолища в 1953 году³. После этого космического события они потеряли свой стиль. Потребовалось пятнадцать лет для того, чтобы они снова его обрели⁴. Только благодаря этой их растерянности мое поколение и получило возможность самовыражения в искусстве.

Растерянность была настолько велика, что среди держиморд даже возникли разные типы. Одни — по-старому хриплые и нахрапистые, другие — осовремененные, с мягкими голосами и маскировочными манерами интеллектуалов. Случилось даже невероятное — в их среде возникли дискуссии! Сногсшибательная потеря стиля вылилась в дискуссии о культе личности⁵  и его последствиях, о социализме с человеческим лицом и без оного, о социалистическом реализме без берегов и с таковыми, а если с таковыми, то с каковыми — с песчаными ли, как пляжи Прибалтики, или с бетонными, как канал «Волга — Дон»?.. А пока эти дискуссии отвлекали наших хозяев, мы шарашили романы, валяли скульптуры, мазали картины, лабали джаз.

Послесталинские держиморды были чертовски неуверены в себе. Даже раздавив танками студенческие баррикады в Будапеште⁶, они как бы оправдывались, как бы спихивали все опять же на культ личности: дескать, не будь его, не пришлось бы прибегать к такому перегибу палки. Только, мол, ужаснейшие последствия культа вынудили студентов выйти на улицы, они же и нас заставили открыть огонь.

Нечего и говорить о хулиганской атаке Хрущева на молодое искусство в 1963 году⁷. Одной рукой слегка поддушивали, а другой причесывали волосики. При некотором же посинении объекта поддушивание прекращалось, и опять вспоминалось о культе личности. Впрочем, излишнее порозовение объекта тут же заставляло забыть о злосчастном культе. Когда же свалился любимец муз из села Калиновка⁸, тут же ему и припомнили хулиганство, и словечко для этого хорошее нашли — волюнтаризм.

Даже уже и в 1966 году, устроив процесс над Синявским и Даниэлем⁹, держиморды наши не были уверены в правильности нащупываемого стиля. К тому же неслыханная волна интеллигентских протестов против судилища поразила воображение, усугубила растерянность. Эрозия, вызванная этой исторической растерянностью, была довольно глубока. В большущем смущении пребывали наши славные органы, ведь кое-что об их делишках просочилось на свет божий. Партия в те дни даже не решалась предложить органам снова стать наставником литературы и искусства. Криминальное же преследование двух писателей опять же представлялось как отголосок прошлого, но уж никак не блестящее новшество набирающего силу зрелого социализма. Органы пока лишь робко внедрялись, занимались смущенной вербовочкой.

Словом, я благодарю наших держиморд за то счастье, которое я испытал, участвуя в движении советских шестидесятых годов. Фантастическое состояние внутреннего подъема! Я готов увеличить мою благодарность вдвое, ибо этот невероятный период советской жизни совпал с моей молодостью. Всю жизнь мы спорили с цензорами и редакторами, а те, вероятно, удивлялись, потому что в принципе мы не должны были спорить. Наша первая и самая основательная (предположительно — на всю жизнь) редактура была проделана в детстве, в 1937 году¹⁰. И только лишь благодаря тому, что наши держиморды потеряли свой стиль, результат этой основательной редактуры оказался противоположным. В шестидесятые годы писатели моего поколения вошли как новые голоса России. Мы двинулись в литературу, уже очарованные новыми звуками и запахами, вдохновленные новыми идеями открытого мира: оттепель и западный ветер и весь этот джаз эпохи Возрождения.

Ну конечно, это был хотя и робкий, хотя и хилый, но все же Ренессанс. А тот, кто живет в такие волнующие периоды человеческой истории, может ощутить прикосновение крыла Фортуны.

Прежде само собой разумелось, что советский писатель должен развить в себе своего рода обязательное искривление совести, должен признать бесконечные советские предрассудки сродни идолопоклонническим табу и подчиниться им. Этот ущерб в нравственной сфере, конечно, назывался не уродством, но партийностью. Необходимо было обходить все болезненные для партии вопросы прошлого, настоящего и будущего. Нужно было стать, попросту говоря, вдохновенным лжецом.

Наше поколение явилось на литературную сцену уже со смутным ощущением искренности и, что, может быть, даже важнее, со смутной жаждой некоторой эстетики, без которой в полной мере не выразишь ничего, в том числе и искренности. Лично для меня год за годом становилось все яснее, что стиль становится важнейшим нравственным мерилом. Кривизна этики имела уродливые очертания и безобразную в своем кокетстве позицию. Звучит парадоксально, но шалунья-рифма с годами стала являться чаще. Годы проходили, мы становились старше, но компромиссы наши не разрастались, а съеживались. Зрелость приносила больше отваги, чем юность. Были времена, когда даже уверенность в собственных силах вырастала до внушительного размера, когда казалось, что мы их преодолеваем. Спасибо держимордам за их робость тех времен, благодаря которой возникло это счастливое и фальшивое чувство. Смесью истинных и лживых чувств было отмечено то время. А смесь такого рода — неплохое удобрение для поэзии и прозы.

Карнавал был на ходу, но, увы, мы оставили за плечами ужасную память чисток и лагерей, а с памятью такого рода не так-то легко поддерживать карнавальный дух Ренессанса. Вспомним блоковское:

              Рожденные в года глухие

              Пути не помнят своего.

              Мы — дети страшных лет России —

              Забыть не в силах ничего.

Что ж, в России мирные тихие годы становятся временами глухоты. Без памяти литература мертва. «Старые раны — наши тайные сокровища», — сказал однажды Юрий Трифонов¹¹. С этой позиции глядя, можно считать, что Россия — неплохая страна для писателя. Мы никогда не страдали от переизбытка спокойствия. Явный недостаток «годов глухих» наряду с некоторым избытком «страшных лет» и «тайных наших сокровищ», что, конечно, является основным поводом для выражения благодарности нашим владыкам.

Трудно отнести наш фальшивый советский Ренессанс к «годам глухим» хотя бы потому, что в нем доминировал импровизирующий саксофон. Однако память медлила проснуться, к старым ранам рука не дотягивалась. Я часто спрашивал себя, почему я столь неохотно в то время давал волю своей памяти. Почему я старался не вспоминать пейзаж Магадана¹²  с его сторожевыми вышками, бесконечные этапы зэков, плетущихся из порта под охраной Ваньков и Верных Русланов¹³, лицо моей матери в окошке кагэбэшной машины… Обычно я успокаивал себя: еще не время для такого рода воспоминаний. И, возможно, я был прав — в то время это еще не пришло. Скорее всего, меня останавливало тогда подсознательное чувство, что эта мрачная память будет не вполне уместна на нашем деревенском празднике в тот короткий человекоподобный период советской жизни. Память такая может навредить карнавальному потоку поколения. Одна молодая поэтесса¹⁴  в те годы читала с эстрады:

              Я не могу писать о культе,

              Как не могу потрогать культю

              Своей здоровою рукой.

Такая была восхитившая многих игра слов. О да, игра…

Конец этого Ренессанса имеет точную дату — 21 августа 1968 года¹⁵. Шестидесятые годы кончились до их календарного конца. Это был поворотный пункт для наших держиморд. Теперь они вновь обрели свой стиль.

Для нас это тоже был великий момент. Вторжение в Чехословакию принесло огромное преимущество русским писателям. Оно убило остатки наших иллюзий и донкихотовских мечтаний, оно активизировало нашу память, разбередило старые раны, без которых явно невозможно было сделать следующий шаг.

Нечего говорить, не все решились на этот шаг в сторону от карнавальной дороги. Многие, приплясывая, продолжали приближаться к высшему счастью, которое вдруг оказалось не чем иным, как Государственной премией, бывшей Сталинской! Я помню, как показывали из Кремля церемонию награждения талантливых писателей и артистов, и как один мой товарищ произнес с некоторым закатыванием глазок: «Высшее счастье для артиста наступает тогда, когда его стремления совпадают со стремлениями его правительства». Поистине, свежая, плодотворная идея для последней четверти столетия, не так ли? Попробуйте ее как следует развить, и вы окажетесь в утопических кущах, если по дороге вас не пожрут аллигаторы правительственных устремлений. Я действительно благодарен владыкам моей страны за то, что их стремления и деяния были настолько отвратительны, что я избежал пути к такому счастливому совпадению.

К одной из главных заслуг наших держиморд следует отнести их постоянное желание возбудить и усилить наши так называемые общественные эмоции. Мне всю жизнь хотелось стать писателем, близким к западному пониманию этого слова, — рассказчиком историй, беллетристом, но уж никак не властителем дум в традиционном русском стиле. Благодаря кровожадному лозунгу «Кто не с нами, тот против нас» многие авторы в России стали ближе к российскому типу писателя с его напряженными и ущемленными общественными чувствами. Увы, ты не можешь оказаться вне политики, если ты русский писатель. Что бы ты ни написал обращается в политику, если ты не с ними.

К началу семидесятых годов период растерянности у держиморд прошел, и новый стиль руководства был найден. Все вместе это получило название высокоразвитого зрелого социалистического общества. И снова у нас появился шанс для благодарности. Спасибо вам, товарищи, что поставили все точки над i. Мы раньше думали, что у вас только ваше любимое закручивание гаек на уме, а теперь каждый видит, что вы и в самом деле работаете для будущего. Теперь уже ясно, что вы всерьез задумали создание нового человека, уже различаются черты чудовища. Идея замены человеческих ценностей чем-то иным владеет вашими умами. Может быть, и кислород в атмосфере будет вами заменен чем-то иным, с запахом серы.

Писатели обычно отправляются в дальние страны в поисках приключений. Благодаря нашим держимордам нужда в дорогостоящих странствиях прошла. Под их покровительством литература сама по себе стала опасным приключением, чем-то вроде заговора контрабандистов. История альманаха «Метрополь»¹⁶  может быть прочитана как боевик.

Был такой фильм, «Французская цепочка», и там речь шла о контрабанде наркотиков. Если сделать фильм «Русская цепочка», то речь будет идти о книгах. Им кажется, что книги могут разрушить их империю. Ну как не поблагодарить товарищей за такое почтение к литературе!

К общей исторической благодарности постоянно, конечно, примешивается и личная. Я благодарен им за то, что они меня вышвырнули из своего общества и лишили так называемого советского гражданства¹⁷. Процесс превращения внутреннего эмигранта во внешнего в эпоху развитого, зрелого социализма и прочих диких метаморфоз кажется вполне естественным. После эмиграции вы оказываетесь на первых порах в зоне оглушающего молчания, как будто вы преодолели звуковой барьер на реактивном самолете. Сначала вам кажется, что вы вышли в тираж, однако, подумав дважды, вы начинаете догадываться, что эмиграция, может быть, пришла к вам вовремя. Наконец-то кончился для вас марксистский идеологический дебош, наконец-то кончилась и ваша неуклюжая борьба против держиморд. Впервые в жизни перед вами открылся соблазн быть вне всяческой вербовки, впервые перед вами приключения одиночества и титул странствующего фокусника. Увы, вы уже немолоды, но все-таки, может быть, еще способны хотя бы время от времени услышать ту ноту, о которой вы всю жизнь мечтали.

И вновь и вновь мне хочется выразить глубокую благодарность моим бывшим владыкам, а также лично товарищам Марксу, Энгельсу, Ленину, Сталину, Хрущеву и Брежневу за то, что они сделали меня писателем. Я никогда не желал другой судьбы.

Подготовка текста к публикации — Андрея Кулика.

Комментарии — Виктора Есипова

1  См.: Есипов Виктор. Василий Аксенов в литературном процессе конца шестидесятых — семидесятых годов прошлого века. // Виктор Есипов. Четыре жизни Василия Аксенова, М.: Рипол-Классик, 2016. С. 138–150.

2 Радио «Свобода», эфир 4 декабря 1982 года.

3 Смерть Сталина, объявленная 5 марта 1953 года.

4 Имеется в виду подавление попыток очеловечивания коммунистического режима в Чехословакии, предпринятых ее лидерами в 1968 году. Оккупация социалистической Чехословакии войсками стран Варшавского договора, ударную силу которых составляли советские армейские части, совершилась 21 августа 1968 года.

5 Такой формулировкой обозначался период сталинских преступлений против народов СССР и представителей различных профессий: сельских тружеников, военных, писателей, генетиков, врачей и т.д.

6 Вооруженное восстание против правительства коммунистов в Венгрии в октябре — ноябре 1956 года, подавленное советскими войсками.

7 Имеется в виду так называемая встреча руководителей партии и правительства с творческой интеллигенцией в Кремле 8 марта 1963 года. Во время этого общения Н.С. Хрущев (1894–1971), руководитель Советского Союза с сентября 1953 по октябрь 1964 года, позволил себе непристойные личные выпады в адрес поэта Андрея Вознесенского и прозаика Василия Аксенова.

8 Имеется в виду Н.С. Хрущев, отстраненный от власти в октябре 1964 года.

9 Писатели Андрей Донатович Синявский (1925–1997) и Юрий Маркович Даниэль (1925–1988) были осуждены на длительные сроки за публикацию на Западе произведений, содержащих сдержанную критику советского режима. Процесс длился с осени 1965 по середину февраля 1966 года.

10 Один из пиков сталинских репрессий, коснувшиеся, в частности, семьи Василий Аксенова: в 1937 году один за другим были арестованы, а затем отправлены в лагеря на долгие сроки и отец, и мать будущего писателя.

11 Трифонов Юрий Валентинович (1925–1981) — писатель.

12 Аксенов приехал к вышедшей на поселение после отбытия лагерного срока матери в 1949 году, где учился и окончил 10-й класс магаданской школы.

13 «Верный Руслан» — повесть писателя Георгия Владимова (1931–2003) о лагерной собаке.

14 Белла Ахмадулина.

15 Вторжение в Чехословакию.

16 Издание группой писателей, лидером которой был Василий Аксенов, неподцензурного альманаха «Метрополь», отпечтанного на пишущей машинке в количестве 12 экзем­пляров, окончившееся репрессиями против двух молодых авторов (Евгения Попова и Виктора Ерофеева) и демонстративным выходом из Союза писателей Василия Аксенова, Семена Липкина, Инны Лиснянской.

17 Выехавший вместе с семьей из Советского Союза 22 июля 1980 года Василий Аксенов был лишен советского гражданства 21 января 1981 года.