ПЕРЕУЧЕТ

Борис Кутенков

Пожизненный поэтический сопромат

Литературная критика в периодике осени 2021 года

Марина Кудимова, Евгения Риц отвечают на вопросы рубрики «Слово и культура» (Урал № 9, 2021)

Не знаю, специально ли автор этой анкеты, Юрий Казарин, выбирает для рубрики антиподов — людей, придерживающихся совсем различных эстетиче­ских установок и пишущих непохожие стихи. Как сказал один читатель (про другие ответы в этой рубрике): «Встреча воздуха и трепета с чугунным паром». Но тем интереснее.

«К верлибру я отношусь равнодушно — он не задевает моих эмоциональных струн. Но писать об этом промежуточном явлении русской поэзии по разным поводам приходилось много. Промежуточном, поскольку, как выражался Вл. Соколов: “Поэзия — вершина прозы”. <…> Если сегодня в России верлибр становится массовым явлением, каковым не был никогда, это говорит об упадке общей и литературной культуры — и ни о чем более и громче. У Блока и Цветаевой были верлибры, на которые кивают адепты этой формы, поскольку и тот и другая были отменными знатоками европейской поэзии и решили попробовать себя вне рифмы. Никакой погоды в наследии обоих эти опыты не делают. Я не пишу верлибров, потому что для себя считаю свободный стих путем наименьшего сопротивления, а поэтический сопромат пытаюсь выучить, сдать и пересдать пожизненно» (Марина Кудимова). Об этой точке зрения мне уже приходилось высказываться в недавней рецензии на книгу Кудимовой. Осознанно или неосознанно следуя за определением Игоря Шкляревского, который в одном из стихотворений поименовал свободный стих беглым детдомовцем, не могущим определиться, с прозой он или с поэзией — с приемной матерью или с биологической (цитирую по памяти), мы утрачиваем представление о веществе поэзии, ассоциируем его с определенным жанром или системой стихосложения. Да и про «верлибр как массовое явление» странно читать — учитывая, что в любой провинциальной литстудии пишут двумя видами ямба… Тем не менее слова про «путь наименьшего сопротивления» представляются безусловными.

«К верлибру я отношусь с тем же интересом, что и к другим поэтическим формам. Прозопоэтический текст, на мой взгляд, формально не организован, это скорее, например, белые стихи Тургенева или проза Мандельштама, чем верлибры, у которых строка является формообразующей единицей; верлибры — это стихи, и, соответственно, любой верлибр я воспринимаю как поэтический текст» (Евгения Риц). Здесь другая крайность — если в первом случае мы сталкивались с полюсом субъективизма, то тут можно говорить едва ли не о свободе на грани релятивизма. Основания кардинально различны: если в случае Кудимовой пугает отрицание («верлибр не является фактом поэзии», как еще более категорично выразилась она в комментарии к одной из дискуссий), то у Риц — филологическое всепринятие на грани равнодушия. Впрочем, равнодушие такого рода может вовсе не коррелировать с интересом (или его отсутствием) к конкретным стихотворениям, но отождествление «стихов» и «поэтического текста» уже настораживает… Вспоминается многократно раскритикованная позиция Михаила Гаспарова: «Стихи делятся не на хорошие и плохие, а на те, которые нравятся нам и которые нравятся кому-то другому. А что, если ахматовский “Реквием” — такие же слабые стихи, как “Слава миру”?» Наверное, это и есть филологический релятивизм в чистом виде — та «всетерпимость», против которой так восставал Мандельштам.

То же — и в ответах респонденток о различии поэзии и стихосложения. «В стихосложении отсутствует либо бесхмельная точность, либо дионисийская “зыбкость”. Поэзия не предназначена никому конкретно — или предназначена Богу, стихосложение всегда имеет адресата» (Кудимова). «Наверное, поэзию и иное стихотворчество я не очень различаю, мне кажется, во всех стихах есть поэзия, кроме поздравительных надписей на открытках. Кстати, я пыталась трудоустроиться автором таких надписей, и меня не взяли» (Евгения Риц). Первая реплика точна, хотя и несколько самоочевидна; к смыслу второй пытаешься пробиться, — автор явно имеет в виду что-то, уже не сводящееся к простому релятивизму, но тут бы дополнить еще парой предложений о поэзии как этой зыбкой субстанции, присутствующей везде. По мере чтения становится все более заметно, что Евгения Риц пытается снизить пафос вопросов, заключенный в самих формулировках, некоей приземленностью ответов, отступлением от канонического или ожидаемого, — пусть это отступление порой обессмысливает сам ответ. (Например, определенный элемент игры видится в том, чтобы в качестве единственного любимого назвать стихотворение своего мужа.) Марина Кудимова (поколенчески близкая к Юрию Казарину) уверенно держится на волне этого пафоса, и, честно говоря, ее стиль ответов мне ближе — при всех частных несогласиях с формулировками.

Мария Ватутина. Про необязательность в поэзии (Современная литература, 14.09.2021)

Проблемы «пишущих под Есенина» касается и Мария Ватутина, которая продолжает свой цикл для начинающих — обучение азам литературного творчества. И если некоторые фразы вызывают улыбку, напоминая о посещении Хрущевым выставки авангардистов («Радуюсь даже тому, что душа человече­ская на каком-то животном, физиологическом уровне знает, что если хочется описать что-то потрясшее, красивое, огромное, как пейзаж за окном, то надо писать стихами…»), то в целом написанное выглядит очень даже полезным: нет, не для читателей «Знамени», а для тех, кто желает приблизиться к самым элементарным основам даже не поэтической — стихотворной практики. О впечатлениях от поэтических конкурсов: «…лучшие подборки из этих многолюдных конкурсов доказывают: чем больше потрясает поэтический дар, чем сильнее сказанное в стихотворении, тем чище оно написано по стилистике и в отношении теории стихосложения» (кто же будет спорить). «Стихи — это не самовыражение, а искусство, через которое в мир приходят потрясающие смыслы, завернутые в строгую форму. Без этой формы — искусство перестает быть искусством, потому что работает (воздействует и достигает цели) стихотворение только тогда, когда соблюдены все условия». Здесь можно поспорить насчет неких абстрактных «условий» (вспоминаются слова Мандельштама о «переводчиках готового смысла», да и вообще рецептура противопоказана искусству). Статью — как и многие ватутинские из этого цикла — не помешало бы рекомендовать в качестве обязательной на провинциальных лито; доступность на грани наивности, с которой автор делится опытом, отличается на фоне «серьезных» разговоров о литературе, и из таких статей вполне может сложиться книга для определенной целевой аудитории. И кто сказал, что такой аудитории нет или что она не нуждается в доступных смыслах?..

Евгений Абдуллаев. Четвертый сон Агафьи Тихоновны (Дружба народов, № 10)

Евгений Абдуллаев, как ему свойственно, выступает как печальный диагност-социолог. На этот раз — любимая автором тема «усушки и утруски» современной литературы. Результаты, статистически подтвержденные, оказываются безрадостными на всех уровнях: «Истончается связь между современной литературой и театром», «Про современную литературу на телевидении просто не говорю», «Сокращается количество книжных магазинов». Взор критика прогулялся по самым разным сферам присутствия современного литпроцесса: книги на телевидении, литературная редактура, книгоиздание, — и ничего во всей природе благословить не хотел (да, видимо, и нечего). (Подчеркнем — это касается именно экономических факторов; что касается содержательной составляющей литературы — Абдуллаев сам не раз отмечал ее богатство и даже изобильность). Вторая половина статьи посвящена Ассоциации писателей и издателей, председателем которой стал Сергей Шаргунов и которая вроде бы обещала разрешение многих проблем. Новость о создании такой ассоциации, естественно, воспринимается критиком в позитивном ключе, но вопросов (для чего создавалась ассоциация — и недостаточно ли было большой конференции; «какое под это выделено финансирование — и выделено ли оно вообще») больше, чем ответов. А интонация тревоги, сквозящая в словах критика, — уже без привычной для него иронии и самоиронии — симптом особенно настораживающий. Тут можно перефразировать слова Сергея Чупринина, сказанные им в одном из эссе «Фейсбучного романа» о такой же статистике (привожу по памяти): можно делать вид, что все хорошо, но верить лучше фактам.

Юлия Подлубнова о стихах Даниила Артеменко (Новая литературная карта России, 18 октября 2021 года)

Очередной выпуск раздела «Студия» «Новой карты русской литературы» (координатор Мария Малиновская). Среди прочего — рецензия Юлии Подлубновой на подборку одного из ярких молодых авторов, довольно успешно дебютировавшего на «Полутонах», «Прочтении», «Полете разборов» и др. Несмотря на стилистические маркеры, относящие рецензию к вполне определенному сегменту литературного поля («конструирование индивидуальных поэтик», «инновационная стратегия», «поле актуальной поэзии»), здесь видно достойное продолжение традиции разговора эксперта с младшим современником. Есть указание на определенное направление и даже легкое подстегивание автора к нему («молодой автор осознанно вступает на поле актуальной поэзии»); есть предельно общий совет («Детские колготки, мама, которая подметала пол, — очень личные детали, которые, по идее, попадая в пространство поэзии, должны бы как-то работать, а не просто указывать на то, что осталось в виде воспоминаний, т.е. за ними могли бы быть какие-то иные смыслы, кроме индивидуальных»). Есть и некоторое противоречие, где, с одной стороны, возникает указание на обилие «личных деталей» — и звучит верное наблюдение о необходимости трансформации, пересоздания личных образов; с другой — критик сетует на «некоторую оторванность от актуальных контекстов, словно бы не понимаешь, что действительно важно для автора, чем он живет (помимо семьи и любви, уж слишком предсказуемых)» (такой совет как будто плохо вяжется с констатацией «воспоминаний» и «личных деталей»). Слово «актуальный» появляется в рецензии дважды и явно нуждается в двойном уточнении: в первый раз оно употребляется в определении «актуальная поэзия», преподнесенном без лишних пояснений (хотя копья вокруг термина ломаются — см. недавний пост Антона Азаренкова на Фейсбуке), в другой — очевидно, в значении «актуальные для разбираемого автора». Как бы то ни было, в случае Артеменко речь идет о значительном явлении, которое может ярко заявить о себе в будущем. Практика диалога с экспертом — довольно редкая ныне и тем более ценная; определенное же стилистическое и содержательное маркирование, указывающее на необходимость вписать автора в определенный сегмент, а не оценить его вне готовых смыслов и решений, видимо, остается приметой этого фланга литпроцесса.