Об авторе | Александр Семенович Кушнер (14 сентября 1936 года, Ленинград) — русский поэт. Автор 20 сборников стихотворений и ряда статей о классической и современной русской поэзии, собранных в семи книгах. Член редколлегий журналов «Звезда» и «Контрапункт». Государственная премия Российской Федерации (1996), премия «Северная Пальмира» (1995), Пушкинская премия фонда А. Тёпфера (1998), Пушкинская премия Российской Федерации (2001), Царскосельская художественная премия (2004), премия «Поэт» (2005), а также ряд международных премий. Предыдущие публикации в «Знамени» — «И вино, и вода, и гора с облаками…» (№ 2, 2020); «Мне хватает и собственной грусти» (№ 11, 2020); «Прибавление света» (№ 6, 2021).

Александр Кушнер

Из года в год цветут шиповник
                                                   и жасмин

* * *

За рифму «тень и день» кому сказать спасибо?

Заветная, она меня не подведёт.

Ей кланяется клён, ей радуется липа,

Она во всех стихах осмысленно живёт.

И Пушкин был бы рад ещё раз к ней вернуться,

Ещё раз в тень зайти и день ещё один

Прожить: проходим мы, а рифмы остаются,

Из года в год цветут шиповник и жасмин.

Что важно? Чтобы ветвь под ветром покачнулась

И задышала мысль внезапная в строке.

А старость иногда напоминает юность

Сомнением в себе и близостью к тоске.

И вспомнишь: от любви страдал, как от ушиба,

Но счастлив ею был здесь, а не где-то там…

И знал, кому сказать, придя в себя, спасибо:

Пылающему дню и дымчатым теням.

* * *

Если правда, что платят потомки

По счетам провинившихся предков,

А загадочней головоломки

Нет, — и этих остатков, объедков

Прежней жизни и в мифах так много,

И в поэзии древней, и в драме, —

То в душе возникает тревога,

Вечный Рок предстаёт перед нами.

Если так, а, наверное, это

Так — (и нас посещала догадка

Та же самая, та же примета,

Как на ровной поверхности складка) —

Значит, наша земная дорога

Нас к нездешней подводит печали:

Тайна жизни и глубже намного,

И страшней, чем мы предполагали.

* * *

Мне Зощенко велит не перенапрягаться.

Он книгу написал о том, как не стареть:

Поменьше за столом сидеть, не предаваться

Тоске, щадить свой мозг, почаще улыбаться.

           А смерть? Что смерть?

Философ Демокрит сто лет на свете прожил,

Благодаря чему? А жизни был он рад.

И, материалист, не верил в разум божий,

А доверял себе. И, на него похожий,

           Жил долго Гиппократ.

Таких примеров ряд привёл и примечаний.

—  Не надо, — говорит, — иметь воспоминаний.

Не лучше ли смотреть, как яблони цветут?

           И никаких метаний,

Губительных страстей и пагубных причуд.

Вот бабочка летит, клюёт ворона мусор.

Величественно всё на свете. Только трусам

Земная жизнь страшна, — так ведь и нет другой!

Значенье придавать уколам и укусам?

           Забудь, махни рукой.

Волнуясь и смеясь, я Зощенко читаю.

Как молодость вернуть? Я в кепке представляю

Его и к серому тянусь его плащу...

Хотел бы я не знать о нём того, что знаю;

          Мрачнею и грущу.

Путь

У Цезаря была поэма «Путь»,

Увы, она пропала. Почему бы

Тебе не написать её? Хлебнуть

Той пыли, облизнуть сухие губы.

Уйти от галльской конницы. Конвой

Не слишком многочислен, но надёжен.

То горною дорогой, то лесной.

Уверен будь в себе, но осторожен.

На снежном перевале постоять,

Подсесть к костру, закашляться от дыма.

Ты жалуешься: не о чем писать!

Проделай путь в Испанию из Рима.

Пусть Луций скачет рядом, молчалив

И мнителен, и мрачен, как ворона,

А Бальб смешит: умеет он, скроив

Гримасу, передразнивать Катона.

То скользкий склон, то ивовый настил,

То ржавый мох, похожий на экзему.

Пусть думают, что Цезарь приуныл! —

Нельзя же им сказать: пишу поэму.

И перед сном в палатке, и в седле,

Прислушиваясь к сладостному гулу,

Потом ещё три дня на корабле,

В надежде показать её Катуллу.

* * *

Звёзды не знают, как мы их назвали.

Как огорчились бы Гидра и Рыба!

Да и Телец согласился б едва ли

С нами. Зато Андромеда спасибо

Нам бы сказала, и Кассиопея.

Были б довольны и Лира, и Дева.

Только представь себе радость Орфея,

Ужас Дракона, огонь его гнева!

Кит промолчал бы, Весы промолчали,

Единорог огрызнулся б свирепо.

Сколько преданий, любви и печали,

Глупости перенесли мы на небо!

* * *

Приснился мне сон,

Я помню, что был он счастливым.

Мне нравился он

Сюжетом своим прихотливым,

Но утром пропал,

Растаял, исчез, испарился.

Обида, провал.

Вот точное слово: приснился.

Нигде его нет,

И мучает эта загадка.

Счастливый сюжет,

Ушедший во тьму без остатка.

Но был же он, был!

И, может быть, в бездне бездонной

Планет и светил

Хранится, как файл удалённый.

Чайка

                                                Дмитрию Быкову

Прилетела чайка, белым-бела,

На карнизе устроившись, клювом стала

По окну постукивать, блеск стекла

Привлекал её, радужность привлекала

И прозрачность, похожие на волну,

И смотрела, смотрела: живут же люди!

Стол у них есть и кресло есть, — ну и ну!

У неё никогда их, увы, не будет.

Ни дивана, ни комнаты, — никогда!

Полюбить бы стихи, почитать бы книги!

Только небо и есть у неё, вода,

Тростниковые заросли, солнца блики.

Надоело ей море, — тепла б, жилья,

Вечных мыслей о смерти, ума набраться!

И откуда ей знать, что хотел бы я

На минуту хотя бы с ней поменяться.

* * *

Проезжает автобус куда-то,

Навестить кто-то едет кого-то,

И в автобусе днём пустовато,

Он коням бы понравился Клодта.

Почему? Потому, что подсунуть

Рифма точная их захотела,

Потому что повеять и дунуть

Так весна ветерку повелела.

Вдруг случайные вещи всплывают,

Окаймлённые блеском лучистым,

И стихи ни о чём задевают

Больше тех, что наполнены смыслом.

Вот и в первой строфе, как приманку,

Так решительно не потому ли

Они клодтовский через Фонтанку

Мост бессмысленно упомянули?

Потому что на правду похожи,

Как она ни грустна, ни печальна,

Потому что бессмыслица тоже

В эту жизнь включена изначально.

* * *

Под старость пришлось полюбить метафизику,

Поскольку хотелось хоть что-то понять,

Но я, с благодарностью каждому листику,

Смысл жизни ничем не могу оправдать,

Лишь этим листочком, лишь этим цветением

Вьюнка у дороги, любовью земной

И этим сомнительным стихотворением,

Пожертвовав мыслью, её глубиной.

Откуда явились, зачем мы придуманы,

Я так и не понял, не знаю, увы.

Но кистью Вермеера, музыкой Шумана

Был заворожён я, как шумом листвы.

А смерть неизбежна, и можно ли мистикой

Её обесчестить, кому эта ложь

Нужна? Между мистикой и метафизикой,

Как между Харибдой и Сциллой идёшь.

* * *

Я подумал, что если в раю нет моря,

Его синей полоски хотя бы, канта,

То и райские кущи наскучат вскоре.

Ни Вергилий не видел его, ни Данте.

Голубой оторочки, песчаных пляжей,

Словно в синьке замоченных, в купоросе.

«А без моря там нечего делать», — скажешь,

«На игольное б только ушко» — попросишь.

А никто тебя в рай и не приглашает,

Ничего в нём от Греции нет и Крыма.

Да и просьба твоя, чересчур большая,

Неподъёмная просьба неисполнима.