КОНФЕРЕНЦ-ЗАЛ

Прорицатель

«Подведение итогов и взгляд в будущее — эти понятия в живой литературной практике нераздельны…» Такими словами в № 6 за 2006 год открылся заочный крулый стол, в рамках которого редакция «Знамени» предложила нескольким поэтам, прозаикам и критикам помечтать о будущем литературы и нашего журнала. Полтора десятилетия спустя мы решили повторить этот опрос, задав новым поколениям авторов «Знамени» все те же два вопроса:

1. Какой будет русская литература и в отдаленном, и в ближайшем будущем?

2. Каким должен быть наш журнал, чтобы соответствовать требованиям дня, сохранив репутацию и творческой лаборатории, и подиума высокой литературной моды, и выставки достижений современного литературного хозяйства?

Степан Гаврилов

(1) В аэропортах всех российских городов, в которых мне довелось побывать, я вижу таксистов, предлагающих машину до города. У меня в кармане — смартфон с тремя приложениями-агрегаторами такси, а они стоят, помятые жизнью мужчины, и тихо распевают: «Такси, такси, такси до города». Я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь уезжал с ними. Как живут эти бомбилы-староверы, не поддерживающие тренд всеобщей цифровизации? Я бы прочел о них хотя бы рассказ, да хотя бы стих. А где проза о трудовых мигрантах? Еще я бы с удовольствием погрузился в хороший художественный текст о вебкам-моделях, антиваксерах, эсэмэмщиках, догситтерах. Могу ошибаться, но, кажется, у нас так и не появилось достойного квир-романа.

И всего этого я дождусь. В ближайшем будущем литература продолжит намеченное движение в сторону раскрытия новых, неочевидных, очень специфических вселенных человеческого опыта. Время эпоса навсегда ушло, время «средних» персонажей, которые силятся объять необъятное, — тоже. Еще очень много субъективностей остается не раскрыто и не исследовано. Нас ждет проза не континентов, а небольших, затерянных в океане островов. А проза нейросетей? Да почему бы и нет! Ведь сегодня нейросети ждут, когда их признают субъектами.

Новая литература не хочет делать глобальных выводов, искать «ответ на главный вопрос жизни, вселенной и всего такого», но все же она помогает преодолевать сопротивление отчуждающего, свинцового воздуха.

(2) Я закрываю глаза и вижу флешмобы «Знамени» в ТикТоке, набирающие миллионные просмотры, я вижу стаю из тысячи дронов, которые выстраиваются в ночном московском небе в логотип журнала, я вижу новые скандалы в признанных иностранными агентами СМИ, вижу авторский вирус издания, поражающий «Госуслуги» (робот-помощник на вопросы пользователей начинает выдавать цитаты из нового выпуска). Я открываю глаза, это утренняя подмосковная электричка, я ежусь от холода, на спинке сиденья передо мной — стикер с QR-кодом, в середине пиксельной ряби — красная буква «З». Ниже — слоган: «Держи свое “ЗНАМЯ”!». Достаю телефон, сканирую — новый номер журнала уже в сети.

Но какую бы стратегию ни выбрало «Знамя», я точно знаю, что обложка журнала будет такой же — строгой, минималистичной, старое доброе «милитари». Мы все знаем, что все живое должно меняться и развиваться, но часто забываем о том, что гомеостаз — тоже важное свойство живого.

Константин Комаров

(1) Сознаю, что ниже, вероятно, выдаю желаемое за действительное, но хочется думать о хорошем. Надеюсь, что повысится «удельный вес» и роль поэзии, поэтического слова. Объективных предпосылок к свершению такой утопии немного — мы видим, как «остров» поэзии все дальше отдаляется от «материка» литературы, как поэзия окончательно уходит на самообслуживание. В замечательной книге Юрия Казарина «Поэзия и литература» (это противопоставление не тождественно антитезе «поэзия — проза», ибо есть поэтическая проза, равно как «литературная» поэзия) убедительно показано глубинное социально-культурное различие этих форм бытования словесности, которое сейчас, кажется, обретает катастрофические масштабы и обороты. Однако, в 1880-е, например, годы, когда лучшими поэтами страны являлись Апухтин и Надсон, все было куда плачевней, и тем не менее (а может, и благодаря — нет бури без «затишья») рванула пассионарная «бомба» под названием «Серебряный век». В кризисные для общества моменты (а у сегодняшнего времени довольно много общего в этом смысле с концом XIX века) поэзия берет на себя функции философии и религии, оказывающихся не способными в полной мере объяснить меняющийся мир, становится ключевой формой общественного сознания. Мощных поэтических индивидуальностей, разнообразия поэтик хватает — ресурс есть. Нужно лишь, чтобы читатель повернулся (лучше — по своей воле, хуже — под давлением обстоятельств) к поэзии лицом, преодолев таким образом дурной коммуникативный герметизм «взаимоопыления», в котором сейчас вынуждена существовать изящная словесность. Так что «время поэзии» вполне может наступить — если не в ближайшем, то хотя бы в отдаленном будущем. Во втором случае, правда, печально, что «жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе».

(2) Журнал «Знамя» в том виде, в котором он существует сейчас, на мой взгляд, оптимально и благополучно справляется с перечисленными задачами. Интересная, многообразная, но не пестрящая эклетикой рубрикация, преемственность рубрик, композиционная сбалансированность, разнообразие представленных жанров, форм, голосов, интонаций, ракурсов, проблем, гармоническое равновесие молодежи и «мэтров» — все это делает журнал современным и авторитетным изданием. Разумеется, нет предела совершенству, но, стремясь к нему, не стоит забывать, что «лучшее — враг хорошего». По крайней мере, разрушать толстожурнальный формат (сложившийся еще в XVIII веке и «утвержденный» Пушкиным) в погоне за большей частью легковесными новомодными веяниями точно не следует. Возможно, стоит ввести постоянную рубрику, освещающую литературную жизнь в интернете (заметные публикации в сетевых изданиях, резонансные ФБ-дискуссии и т.д.), ибо время требует повернуться лицом к Сети. Но, конечно, без утраты особого толстожурнального «аристо­кратизма». Ну и хорошо бы полнометражно возродить культуру острой, смелой, глубокой литературной полемики: именно она во многом обеспечивала популярность журналов в советское время, а потом, к сожалению, стала сходить на нет. Это позволит заложить фундамент формирования нового института литературной критики и поспособствует нивелированию прискорбного парадокса, в котором мы вынуждены существовать: хороших и разных критиков множество, а институционально критика (основание здорового литературного процесса, его «атмосферный фронт») лежит в руинах. Верю, что именно у толстых журналов (и у «Знамени», в частности) есть потенциал, способный преодолеть эти трагические обстоятельства.

Саша Николаенко

(1–2) Итоги подводят к концу года, и без подведения их в будущее не заглянуть. Очень хотелось бы написать что-то позитивное, новогоднее, но, исходя из итогов последних лет, вижу картину, честно говоря, довольно безрадостную.

Бумажная книга уходит в прошлое, уходит великолепный век бумажных «толстяков», хранителей знамени — куда, пройдя отбор, попадают лучшие.

Мир изменился, изменился, как кажется лично мне, — катастрофически. Молодым же изменения эти совсем не кажутся катастрофой, они пришли за нами и приняли мир таким, каким мы его сумели построить, и продолжили строить дальше. Литература на бумажных носителях, как ни крепись, ухватившись за картонный оклад, уходит, и мы ее не удержим. Вот что я вижу.

Что это значит? Катастрофа, крах всего, что нам дорого? Увы, это так. И, слава богу, не так.

Потому что сама литература, несомненно, останется. Но какой она будет?

Где ее ориентиры в эру свободы выбора? В море, в котором читатели за­хлебнутся, как в бурю без маяка. И кто они — эти ее маяки в бурном море?

Премии? Мне кажется, нет. Это штука минутная, взрывная, слава секундная, не засечка во времени. Что же засечка? Журналы. Уцелевшие «толстяки».

Но здесь вообще настоящая трагедия, потому что как выжить бумажному изданию, бумажному «Знамени», «Новому миру», «Уралу», «Юности» в этом море? На одном энтузиазме влюбленных в свое дело?

Помню, раньше журналы стоили не так дорого, их выписывали, и, когда папа приносил новый журнал, новый выпуск — какая это была радость! Как ждали следующий!

Это было как глоток свежего воздуха… А теперь вроде бы все свобода, и все свободны. Только воздух этой свободы насквозь деньгами пропах. В эпоху — эту нашу новую эру, когда все и каждый, кто пишет, называет себя писателем, а свобода выбора электронных носителей подразумевает свободу выбора от читателя, — читатель выбирает сам. Выбирает, ворует и скачивает бесплатно… и тонет. Единственным ориентиром остались бумажные маяки — вот эти самые: «Знамя», «Юность», «Урал», «Новый мир» и «Дружба народов». Спасительный «Журнальный зал».

Что необходимо делать сейчас? Обращаться к молодым. У таких редакторов, как Елена Холмогорова и Ольга Новикова, должны быть ученики. Настоящий учитель тот, кто любовью к своему делу зажигает ее в молодых. Преемственность поколений. Сохранность и передача знамени — вот какой выход вижу в первую очередь.

Наш едва держащийся любимый мир рушится прямо у нас на глазах, и мы все, если не закрываем глаза, это видим. Мне кажется, уцелеет непременно, в первую очередь, детская книга.

Моя любовь к живой книге, к живому журналу выросла из детства, из папиного чтения по вечерам. Это было долгое воспитание чувств и самая верная дорога к негаснущей любви к бумажным изданиям. Те дети, которым папы и мамы будут читать бумажные книги вслух — картинки, голос папы и мамы, живой контакт, — именно те дети, что вырастут на чтении вслух хороших книг, как мне кажется, подхватят знамя.

Вот пишу это, а самой плакать хочется. Я — как моя мама, которая ненавидит все башни и небоскребы нового города, поглотившего прежний. Так и вижу ее беспомощность во взгляде на эти башни. Не удержать экскаватор времени — и старые дворики, милая родная Москва уходит под землю. Ее уже сровняли с землей… Стиль хай-тек, стиль «газон под траву», все ухожено, все налажено, крыши небоскребов царапают небо. И за прежнюю землю не удержаться — что поделаешь, она вертится, и той прежней давно уже нет, из космоса наша планета напоминает, наверное, ощерившегося бетоном высоток ежа… И куда же деваться просто человеку, он же пришел не только заработать денег на собственный гроб. Он пришел думать, верить, любить и надеяться.

Думает, любит, верит, надеется только одна она — настоящая литература.

У нее есть влюбленные, защитники, у нее есть хранители и наследники. У нее есть знамя. Это знамя, планка для бушующего моря писателей, настолько далеко и труднодостижимо… Почему? А потому, что это самая высокая планка, тот самый маяк.

Именно о нем, об этом сегодня уцелевшем единственно маяке, наряду с Федором Михайловичем и Михаилом Афанасьевичем, нужно сегодня говорить на уроках литературы в школе: да, мир не остановился в прошлом и не остановится, как бы мы этого ни хотели, будем сопротивляться — сомнет гусеницами времени. Значит, нужно не сопротивляться, а быть с ним и в нем. Быть с детьми, быть с молодежью.

«Знамя», «Новый мир», «Юность», «Урал» и «Дружба народов». Хранители знамени. Единственные. Уцелевшие. Дорогие. Спасительные «толстяки»!

Как в детстве, в той сгинувшей навеки и оставшейся в моей памяти навсегда пионерии, торжественно клянусь: сделаю для того, чтобы вы остались маяками, бумажной крепостью, все, что смогу.

P.S. Сегодня еду на собеседование в Ассоциацию союзов писателей и издателей. С января эта ассоциация, как мне объяснили ее основатели, расширяет поле своей деятельности. Цель проекта — сохранить, сберечь, удержать планку качества и познакомить с ней молодых.

И еще у меня есть идея от сына. Ему 22. Он, прочитав вопросы, сказал: «Нужно чтобы “Знамя” можно было покупать на “ЛитРес”».

Николай Подосокорский

(1) Думаю, правильнее говорить о мировых изменениях в целом, потому что русская литература не существует изолированно от литератур других стран и на других языках. Сейчас мы видим, что собственно писатели почти перестали быть самодостаточными фигурами: чтобы быть успешным и востребованным, писатель обречен на многофункциональность — он одновременно публицист, журналист, сценарист, научный, общественный и политический деятель, блогер, радио- и телеведущий, стендапер, бизнесмен, благотворитель и т.д. В информационном обществе есть большое искушение быть максимально представленным в разных медиа и продвигать свои книги через узнаваемость личного бренда, которая необязательно с этими книгами связана. Если раньше читали какой-то любопытный текст и затем начинали интересоваться его автором, то теперь все наоборот: сперва какой-то человек вызывает интерес по разным поводам, а уже дальше за его книгами начинают следить.

В будущем этот эффект усугубится. Думаю, что наиболее удачливые писатели, подобно американскому фантасту Джорджу Мартину, будут одновременно создавать и книги, и киносценарии к ним (речь в первую очередь идет о сериалах), то есть это будут уже не экранизации завершенных произведений, а разворачиваемая на наших глазах мультивселенная, в которой есть сразу все — и книги (текстовые, аудио), и фильмы, и игры, и фан-движения, и, возможно, какая-то остросоциальная повестка — от экологической до политической. В центре этой мультивселенной будет находиться автор-инфлюенсер — культовая фигура и трикстер одновременно, не то зарабатывающий свой финансовый и социальный капитал при помощи разветвленных пиар-служб, не то сам являющийся рабом монстров маркертинга и алгоритмов искусственного интеллекта.

Пока что я вижу две главные линии развития «литературы» в широком смысле. Первая подразумевает встраивание в диктуемую транснациональными корпорациями или национальными диктатурами повестку, а вторая — сопротивление навязываемым шаблонам поведения и мировоззрения. Последнее может быть связано с возвращением к древним, позабытым практикам и традиционализму в целом. Но это будет массово востребованным, только если в обществе также возникнет мощный запрос на религиозное возрождение и усилится скептицизм по отношению к тотальному протезированию реальности, всесилию технологий, создаваемых и массово внедряемых людьми, не имеющими метафизического, духовного измерения или преданными духам совсем иного свойства.

(2) Этому можно посвятить отдельный большой разговор, но, если говорить максимально кратко и сжато, то я бы выделил следующее. Прежде всего, важно уникальное позиционирование издания. Если спросить, чем принципиально отличается «Знамя» от, скажем, «Нового мира» или другого литературного «толстяка» — то ответ лично для меня не очевиден. Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что произошло некоторое размытие миссий журналов: везде печатаются примерно одни и те же авторы с похожими произведениями, что создает ощущение междусобойчика, узкой тусовки, которая хвалит книги друг друга, пишет тоже исключительно для самой себя, а в конце сезона сама себе же вручает разные литературные премии. При этом со стороны представляется, что задача быть влиятельной общественной силой сменилась задачей выживания, то есть неясно: действительно ли редакция хочет выйти на более широкую аудиторию или же дополнительный подписчик нужен только для решения финансовых проблем, а так в работе журнала все устраивает и по-настоящему ничего менять не хочется.

Каждый современный журнал должен привлекать и объединять ярких авторов, которые готовы ассоциироваться с ним, помогать ему с продвижением в целом, выступать в роли его амбассадоров в соцсетях, СМИ, на офлайн-меро­приятиях и т.п., публиковать под брендом издания свои лучшие и наиболее резонансные материалы. Просто напечатать в журнале какой-то текст и на этом успокоиться — это вчерашний день. Если раньше известность к автору приходила за счет публикаций в известном журнале, то теперь журналы сами нуждаются в том, чтобы их авторы делились с ними своей известностью, репутацией, но не просто в виде отданного материала, а путем сложного сотрудничества, кооперации, регулярных сопутствующих дискуссий об отношениях с журналом в целом и проч.

Сейчас на сайте «Знамени» есть ссылка только на сообщество в Фейсбуке, которое к тому же несколько лет не обновляется. Конечно, важно использовать новые медиа для продвижения журнала. В первую очередь это Фейсбук, ВКонтакте, Инстаграм, Ютьюб, Телеграм, ТикТок. Но это должны быть не склады ссылок на сайт журнала, а самостоятельные подразделения экосистемы «Знамени».

Необходимо развивать комьюнити. Это может быть некий элитарный клуб авторов со своим уставом, время от времени проводящий вечера, выступающий с общественно значимыми заявлениями, имеющий какие-то бонусы для своих членов. Это может быть живой форум — видеоканал на Ютьюбе, где разные гости «Знамени» высказываются на актуальные темы, в том числе обсуждают отдельные публикации журнала. Не будем забывать, что более 80% потребляемого контента в интернете — это видеоконтент.

Еще одно направление — повышение веса литературной премии «Знамени». Современные люди любят разные рейтинги и «пузомерки», к тому же это позволяет привлечь внимание новой аудитории. Редакция или клуб «Знамени» могли бы не замыкаться на оценке лишь собственных журнальных публикаций, но как-то оценивать литературную и культурную ситуацию в стране в целом. Большие деньги для этого не нужны — есть немало авторитетных премий, вроде Гонкуровской премии или премии Андрея Белого, которые ценны именно своей системой оценки, а не денежным размером награды.

Вячеслав Ставецкий

(1) Будущее русской литературы туманно, как и мировой. Пришествие новой леваческой идеологии неизбежно отразится на всех процессах, от премиальных до издательских. Премии это затронет особенно сильно, большинство из них давно уже превратились в идеологические инструменты. Мы увидим награждение авторов по принципу их пола/бесполости, ориентации и т.д., а не качества их текстов. Критики будут дружно проливать слезы над чужими каминг-аутами и прочими сексуальными исповедями (требуя того же и от читателя). Быть слабым, ущемленным, отверженным станет выгодно. Слабость превратится в ходкий товар. Многие авторы охотно встроятся в эту парадигму и спешно отрастят себе какое-нибудь страданьице или травму, за которые их нужно будет немедленно полюбить. Это будет царство лицемерия и скуки. Вообще градус цинизма, как мне кажется, очень возрастет. Человек, отказавшийся — не говорю от Бога, просто от какого бы то ни было идеала, — способен созерцать только собственный пуп — ну и то, что пониже.

Разумеется, не все захотят быть частью этого миропорядка, поэтому нас ждет серьезный раскол. Уже сейчас литература очень поляризуется, и дальше этот процесс, по моему ощущению, только усугубится. Возможно, в недалеком будущем у нас появятся сразу две абсолютно непохожие литературы, равнодушные к существованию друг друга. Первую составят всевозможные прогрессисты, верные малейшему движению брови своих идеологов, вторую — те, кто по старинке будут писать все, что им вздумается. Прожектор будет долго направлен на первых. Но для вторых это по-своему хорошая новость: всегда интереснее жить в борьбе, чем при абсолютном штиле. Только так есть шанс сказать что-то по-настоящему важное. Словом, если обобщить, все будет примерно как всегда: извечный конфликт между парадной идеологией эпохи и некоторым количеством тех, кто не пожелает вписываться в ее рамки.

(2) Я надеюсь, «Знамя» и дальше будет оставаться над схваткой — журналом, открытым для авторов самых разных убеждений. Для издания такого масштаба важно не превратиться в витрину какой-то конкретной идеологии и хотя бы иногда открывать свои страницы для тех, чье мнение не совпадает с мнением редакции. В эпоху глобального раскола сложнее всего, но и важнее всего — быть мостом, а не берегом. Без таких скреп нашу культуру ждет неизбежная деградация.

Михаил Турбин

(1) Если отвечать просто, я бы сказал, что литература будет разной. Но сам вопрос не прост, и в нем слышится неуверенность и некая потерянность между прошлым и будущим. Мы в очередной раз хотим понять общее движение, мы хищно сужаем взгляд в поисках той самой объединяющей тенденции и не замечаем прекрасного литературного пейзажа вокруг. Каждый хочет видеть литературу своей и идет от «хаоса к порядку» через войну (чего только стоит послед­ний скандал вокруг премии «Поэзия»). Казалось бы, уже мертвый постмодерн воюет с новой искренностью, автофикшн с сюжетным романом, фем-письмо с вернувшимся соцреализмом. Эти сражения неизбежны, потому что меняется не только литература, но и человек.

Прекрасно то, что сегодня мы можем наблюдать это многообразие взглядов, мнений и направлений. Прекрасно, что внутри себя русская литература пока еще свободна. Я говорю внутри, потому что, как только литература выходит из очерченного круга, из арены этих внутренних боев, она сталкивается с куда большими проблемами. Как пример, отмена литфестивалей или удаление публикаций по анонимному доносу. Будем наивно надеяться, что эти инициативы — чей-то личный страх перед новым. К счастью, литература не отделима от свободы, и первой без второй не бывает. Поэтому к своему простому ответу, что русская литература будет разной, добавлю пожелание, чтоб в будущем она всегда оставалась свободной.

(2) «Знамя» всегда виделось мне журналом, верным человеческим ценностям и высоким литературным стандартам. Я не нахожу противоречий между этими принципами и публикацией современной поэзии и актуальной прозы. Да, литература сейчас полярна, но интереснее будет идти по пути накопления ценностей и предоставления пространства разным голосам, если те, конечно, захотят прозвучать. Они не сольются, не смешаются, но, чем больше голосов мы услышим, тем острее будет наш слух и тем лучше мы будем понимать чужую боль. А понимания друг друга нам как раз сейчас и не хватает. Поэтому сегодня единственным эстетическим ориентиром для журнала может быть только сам текст без привязки к личности автора. Нет смысла угождать всем или, тем хуже, выбирать «своих» — нужно искать текст, тот самый, прекрасный и честный. В этом поиске и есть, по-моему, сохранение репутации и соответствие требованиям дня.

Булат Ханов

(1) Разделяю теорию, согласно которой литература — это явление надстроечное. Потому будущее литературы сложно мыслить в отрыве от исторической повестки. Поэмы «Двенадцать» не случилось бы без известных общественно-политических событий, а Блок, при всем уважении к его поэтическим сборникам и эссе, не стал бы величиной, по которой меряют эпоху.

Сегодня русская литература пребывает в состоянии феодальной раздробленности с удельными княжествами в виде премий, околожурнальных комьюнити, литмастерских и книжных блогов. Русская литература остро нуждается в событии, что приподняло бы ее над собой. И когда это событие произойдет, две трети отечественных литераторов окажутся к нему не готовыми.

Объясняется это не в последнюю очередь тем, что положение вещей многих устраивает. Даже тех, кто недоволен призовыми раскладами и распределением мест в иерархии. Даже тех, кто публично над иерархией насмехается и пишет, например, на портал «Альтерлит». Трудно делать ставку на изменения, когда облюбовал себе надел и каждую весну засеиваешь его огурцами и укропом, чтобы по осени отвезти урожай на агровыставку и посостязаться с такой же дачной интеллигенцией, как и ты сам.

(2) Наиболее губительный путь для толстого журнала — это стремиться быть модным и современным, в мучениях вырабатывать коммерчески привлекательный язык и без настоятельной внутренней потребности следовать тому, что называют трендами. Речь не о том, что это плохо или вульгарно, а о том, что толстый журнал никогда не угонится за теми, кто по-настоящему моден и современен.

Мне импонирует, что «Знамя», как и многие наши толстые журналы, впрочем, не пытается понравиться широкому кругу читателей. Это подкупает. Если разумный консерватизм, то только такой.

Славно, что журнал, имея четкую политическую позицию, дает площадку для высказываний литераторам, верным демократическим принципам, но не разделяющим либеральные воззрения. Так, в 2020 году в «Знамени» был опубликован мой рассказ «Когда свет заполнит все», повествующий о противостоянии леворадикалам и спецслужбам, и никакой цензуре он не подвергался.

Желаю «Знамени» и впредь держаться своей линии и соответствовать ценностям, заявленным самим же журналом. И надеяться, что вопрос, на какие средства издавать журнал, не будет преследовать редакцию.

Александр Чанцев

(1) Про отдаленное будущее говорить сложно — эпоха внезапно грянувшего, громом среди ясного неба, ковида показала, насколько приблизился горизонт планирования, сжался в нашем таком большом мире окоем. В ближайшем будущем же я ожидаю усиления уже идущих процессов — сближения фикшна и нон-фикшна. О том, что эти процессы давно запущены, свидетельствуют не только яркие книги в этом жанре (Эдуарда Лимонова или Александра Иличевского, авторов весьма противоположных по всем другим показателям), популярность того же автофикшна, но и простой статистический расчет. Каковы шансы написать прорывной роман? Что, еще одна семейная сага, откровение о тяжкой жизни в провинции, или mènage à trois в духе «Осеннего марафона», правда, еще один? Тогда как нон-фикшн совершенно блестяще осваивает новые области знания и опыта, демонстрирует подчас радикально инновационные подходы и методы, просто потрясающе интересен в последние годы.

Вообще последние годы проходили под знаком диффузии, миграции, взаимопроникновения традиционных жанров — вспомним стихопрозу, поэзию в прозе, все более антистихотворную с точки зрения канонов поэзию. Как извест­но еще со времен алхимических опытов — стоящих за многими современными открытиями в науке и технологиях — только смешав и трансмутировав, можно получить качественно новое, обрести прорыв. Не стоит бояться и жанровых, даже смыслов потрясений. Stirred and even shaken, если перефразировать завет Бонда.

(2) Необходимо снять ограничения с критическо-рецензионной рубрики, ограничивающие обозреваемые книги лишь российским материалом и современной эпохой. Объять необъятное, разумеется, нельзя, пристальный взгляд и работу с отечественным литературным процессом можно только благодарно приветствовать, но отсутствие какого-либо обозрения переводных книг или же книг из более отдаленных эпох чревато изоляционизмом и сужением критиче­ской оптики, что в нашем столь стремительно глобализирующемся — несмотря на ковидные ограничения — мире совершенно невозможно.