Об авторе | Катя Капович — постоянный автор «Знамени». Предыдущая прозаическая публикация в журнале — рассказ «Моя перестройка» (№ 4 за 2021 год).

Катя Капович

Черный пояс

рассказ

Семен Паланский после многих лет академической жизни в России и потом в Америке, уже после Гарварда, где учился и преподавал в качестве ассистента профессора в общей сложности двенадцать лет, остался без работы. Профессор извинился: через его голову ученый совет принял решение взять на открывшуюся позицию другого.

— Да, вот такие пироги! — профессор развел руками.

Они помолчали. Семен выгреб из рабочего стола бумаги, сложил в коробку вещи.

Месяц он лежал в депрессии, месяц смотрел сериалы, оклемался, два месяца искал работу в городе, в своем штате, в соседних. Через полгода он уже был готов ехать на край света, хоть в Оклахому, но и там, как выяснилось, в нем не нуждались. Ох уж эти докторские степени — кто их только выдумал? Ну, кому, скажите на милость, нужен еще один профессор средневековой русской истории, специалист по временам Ивана Грозного? Другое дело редактор! Он нужен везде, всем и в любое время. И Семен стал подавать в разные программистские компании — в них больше платили, чем в академических издательствах. Только и тут ему не везло. Ему отвечали, что редакторы-профессора не требуются, своих профессоров хватает. Яблоку негде упасть от профессоров. Помог ему с работой приятель, замолвил слово, и Семена пригласили на интервью.

Шеф оказался из круга знакомых. Во время интервью он теребил пружину-держатель для ручек:

— Слушай, все время хотел спросить: ты, случайно, не родственник Романа Поланского? А то у меня дочь — актриса, — спросил он.

— Не-а, не родственник.

— Точно?

— Даже не однофамилец! У меня фамилия иначе пишется, через «а».

— Грустно все это! — задумчиво сказал шеф, и было непонятно, к чему это «грустно» относится: к тому ли, что Семен — не родственник, или к тому, что фамилия иначе пишется, или что дочь — актриса. А может, ко всему в целом, потому что человек в сорок лет бывает грустен сам по себе.

Программистская контора — десять кубиков, кабинет шефа, кабинет второго шефа Левы, ванная комната и кухонька, находилась в близком пригороде Бостона — в Актоне: сорок минут на машине, и ты — там. Была одна проблема: у Семена не было машины. Ну, так получилось — душа не лежала к вождению. Он, конечно, мог бы попросить коллег подвозить его, ведь все равно каждое утро ехали на работу, под вечер возвращались в город. Как-то неловко показалось навязываться. Да и поди объясни людям в стране, где семнадцатилетние подрост­ки садятся за руль, что ты в тридцать пять лет не просто не имеешь машины, но даже не умеешь водить. Это стыдно. Это могут даже принять за бог весть что! За опасное чудачество, а то и за неблагонадежность. «Пора тебе, Семен, повзрослеть!» — говорили однокурсники, похлопывая Паланского по плечу. Они сразу после Гарварда ушли на Уолл-стрит и жили припеваючи. Они не морочились с какими-то опричниками и женами Грозного в количестве семи штук, начиная с Анны Колтовской и кончая проблематичной Василисой, в брак с которой не верил великий историк Зимин. Но все же, все же… Пусть однокурсники сделали выбор и ушли на Уолл-стрит, он был доволен тем, что есть: женой Олей и своим покоем. После встреч с ними Семен уходил домой в свою крошечную съемную квартирку с благими намерениями, обещая себе, что в субботу он запишется на курсы, научится водить, сдаст на права, купит машину. Он даже выучил правила вождения.

— Сема, как хорошо было бы, если бы у нас была машина! — вздыхала жена Оля.

Она очень хотела машину, чтобы они ездили на рынок. Все русские ездили на рынок и закупались там дешевыми продуктами. Привозили в ящиках, экономия была бешеной. И еще Оле хотелось ездить на природу. Чтобы осенью смотреть лиственную палитру. Все русские ездили и смотрели палитру, делали фотографии, потом эти фотографии показывали друг другу. Они писали над ними: «Снято на севере Новой Англии, Норт-Адамс», или «Снято в Нью-Хемпшире, рядом с Гановером». Оля спрашивала:

— Ну, Сема, вот суббота! Может, поедешь, сдашь теорию вождения?

— Оля, не человек для субботы, а суббота для человека! — весело отвечал Семен и ложился на диван с книгой, а вечером вел жену на прогулку и заодно заходили в супермаркет.

Время шло, и он привык к новой жизни. Он вставал рано, брел на метро и ехал две остановки до станции Портер-сквер. Оттуда шел поезд, который останавливался в Актоне. Нормальный путь для бывшего жителя Москвы. Там он тоже ездил на электричке в Дмитров, а потом в Орехово-Зуево — места его первых работ. Эх, хорошо утром ехать в поезде, смотреть в окно. За двойным стеклом мелькают поля, холмы, речушки, фермы, тюрьма, обнесенная колючей проволокой, часовой на вышке. Все это не лишено обаяния. Он привык выходить на пригородной станции с огромным паркинг-лотом. Но это было еще не все. Контора размещалась вдали от больших дорог. То есть вообще никакой пешеходной дороги от станции к конторе не вело. Он, выйдя из поезда, пробирался сквозь путаный лес, перепрыгивал ручьи, видел зайцев, белок, наблюдал в высоком небе ястребов. А однажды на опушке невдалеке от конторы застал пару занимающихся любовью оленей. Он смотрел из-за дерева на их игры. Он видел, как олень взобрался на олениху, обнял ее с боков ногами и стал совершать мощные телодвижения. И Семен, чувствуя себя причастным к тайне тайн, боялся пошевелиться, спугнуть их. Даже опоздал на работу в то утро. Шеф спросил:

— Ты чего так поздно, ведь сдаем программу!

Семен стал ему объяснять про оленей и увидел, что тот смотрит на него особенным взглядом — взглядом человека, принимающего вас за выпившего с утра халявщика. И вправду Макс спросил: «Выпил ты, что ли, дружище?»

Вообще он иногда задерживался в лесу. Лес его заряжал энергией. Увольнение, вроде, не грозило, работы хватало, ее было выше крыши. Работа отнимала много времени. Но да что за беда, ведь время — вещь растяжимая. Иногда, засидевшись и пропустив последний поезд, Семен ночевал прямо тут же, в своем кубике. Для таких случаев он приобрел надувной матрас, принес из дома простыню и старый клетчатый плед. Спал удивительно хорошо. Сквозь утренний сон слышал, как чухал за лесом поезд, и радовался, что сэкономил и деньги, и драгоценное время сна. Все чаще он оставался в конторе. Просыпаясь, выходил умываться к ручью, возвращался, заваривал крепкий кофе, заходил в свой кубик и чувствовал себя опять молодым и свободным. Жена поворчала для приличия, но, узнав, сколько стоит ежедневный билет, смирилась. «Ладно, три раза в неделю можешь ночевать там!» — сказала Оля Паланская и подарила ему электробритву и зубную щетку на батарейке. Так он проработал все лето. Пришла осень. Погода испортилась, ходьба по мокрому лесу перестала быть радостью. Одного желал он в тот год — прокормить семью и отдать долги за учебу. Деньги были небольшими, но они поступали стабильно. Друзья с Уолл-стрит за него переживали: «Да как же ты с твоими талантами работаешь обычным редактором? Иди к нам!» Он успокаивал: «Не сбылась одна мечта, значит, сбудутся другие!» Ну, типа того, как в одной мудрой присказке: «Господь закрывает одну дверь, зато открывает другие высокие двери!»

Зима началась прямо по расписанию двадцать первого декабря. Семен таких зим в Америке не помнил. Голубые снега лежали за окнами конторы, на большом газоне намело холм, и на нем в воздухе плясали серебряные змеи. Он принес на работу лыжи, в обед ходил на них по лесу и проложил тропу к тому месту, которое ему так нравилось. Там, на опушке, он снова встретил эту оленью пару. В заледенелом декабре им было голодно, и он стал выносить им еду с солью и оставлять под деревом. Стоило ему уйти с опушки, как они подходили за гостинцами. Из них двоих она была первой, кто подпустил его близко. Женщины вообще доверчивей мужчин. Через неделю она уже брала у него с руки хлеб. Она лизала соль, жевала яблочные кочерыжки и взглядывала на Семена раскосыми глазами. Семен вспомнил описание Василисы из «Хронографа о браках Ивана Васильевича»: «Обручился со вдовою Василисою Мелентьевою, еже мужа ее опричник закла; зело урядна и красна, таковых не бысть в девах, киих возяще на зрение царю». Олениха была зело урядна и красна. Он мысленно стал звать ее Василисой.

В январе дела в компании пошатнулись, уменьшилось количество заказов. На собрании начальник сказал, что зарплату не поднимут, пока такое положение. Он прослезился:

— Очень надеюсь на вас, братцы!

— Ага! — сказал кто-то.

— Но есть и хорошая новость! Мы берем бизнес-директора.

— Шеф, кого? — раздался голос.

Начальник назвал фамилию — Ганцер. Семену она ничего не говорила, но все остальные почему-то переглянулись и хором вздохнули.

— Ладно-ладно вздыхать, мало ли что про него там говорят! Он — большой человек, — отрекомендовал шеф неизвестного Ганцера.

Народ поворчал и разошелся по кубикам. Был день как день. На перекуре секретарша Лора, выдув в холодный воздух дымовую струю, громко сказала:

— Пипец!

— Что такое? — спросил Семен.

— Да я его еще с «Параметрика» знаю! Пипец полный и окончательный. Ты будь с ним начеку!

— Да с кем же?

— С Ганцером!

— А что с ним не так?

— Все! С ним все не так! Прими к сведению!

Семен принял к сведению. Ему-то что до этого «большого человека»? Тот, кстати, оказался низкого роста, мускулистым крепышом с лысиной на всю башку и ржавой бородкой. Нижняя губа у него выдавалась вперед с каким-то капризным упрямством. Ну, мало ли. Но вот в один из перерывов Ганцер зашел в кубик к Семену и сказал, что ему не нравится, что тот ночует в конторе. Он показал на сложенный матрас и плед в углу кубика.

— И, кстати, убери этот хлам. Не место ему тут!

— Это не хлам.

— Не важно. Не положено!

Семен не стал спорить. Он сложил вещи в сумку и в тот же вечер снес все домой.

Теперь, если он и оставался ночевать на работе, то спал, подстелив под себя пальто. Было, конечно, не так удобно, как на матрасе, но на полу кубика ковролин не пропускал холод, и то ладно. И еще, когда он так спал, то ему вспоминалась юность, ночевки в палатках. А как-то приснилось что-то из детства. Однажды они с родителями путешествовали по Карелии. Не одни, а с группой туристов. Было очень здорово, они плавали на лодках по фьордам, иногда, если между фьордами возникали перемычки, тащили лодку волоком. Они устанаваливали палатки на каменистой земле, подальше от воды, чтобы не сожрали комары. Пол в палатке устилали хвойными ветками, травой. Ночуя сейчас в кубике, он по-новому пережил забытые ощущения. Утром, встав пораньше, он убирал следы своего ночного пребывания в конторе: мыл использованные кофейные чашки и ставил их в кухонный шкафчик, после гулял. Ноги сами приводили его к опушке. Олени каким-то образом знали, что он пришел. Они выходили из чащи и ждали, когда он откроет рюкзак и достанет оттуда гостинцы. В феврале он заметил, что она беременна. Он прочитал в сетях, что олениха носит детеныша двести двадцать два дня. Значит, понял он, уже скоро, уже в начале марта будет потомство.

Он оказался прав. В марте, когда снег сполз в долину, их уже было трое. Родители вышли к нему похвастаться. Тихая радость озарила Семена изнутри при виде олененка, ведь он по сути был крестным отцом малыша. Потом Семен наблюдал, как быстро тот рос, как на дрожжах. Только ведь недавно он боязливо жался к матери, всюду следовал за ней на тонких ногах, и казалось, что его может сдуть ветром, если он отлепится от оленихи. Прошло всего две недели, и он разобрался с миром, научился быть в нем сам. Семен подумал: хорошо бы их сфотографировать, но удежался от соблазна, ему было достаточно видеть их. Обычно они выходили на рассвете. Семен ждал этих встреч. Он ночевал в конторе с понедельника по четверг. Он был богачом с двумя домами и подсобным хозяйством в виде оленьей семьи.

Его вызвал шеф и намекнул, что Ганцер им недоволен.

— Дружище, мне компанию с ним поднимать! Ферштейн?

— Чем же он недоволен?

— Думаешь, он не знает, что ты ночуешь в конторе? Ну, правда, ведь неположено, Семен! И еще со своими оленями. Он, кстати, собирается что-то с ними делать. Говорит, что от них летом зараза, клещи всякие. В общем, сворачивай все это, да. Чтобы к завтрему уже было чисто! У него ведь ружье есть. Застрелит чего доброго.

— Я ему застрелю! — ответил Семен и отправился в свой кубик.

В тот день ему неохота было работать. Он полистал страницы, которые должен был редактировать, потом вышел во двор. Там стояла Лора.

Лора сказала:

— Сема, не связывайся с этим швыцером, он у нас недолго! Его выгнали из «Параметрика», его выгонят и отсюда.

— Когда, Лора? Когда его выгонят?

Лора потушила сигарету в банке, где складывали окурки. Лора зажгла новую, выдула дым и ответила:

— Сема, дай созреть ситуации! Он уже кое-кого раздражает!

— А именно?

— Он раздражает Леву! Лева имеет власть, и Лева сделает правильно.

Лора, как всегда, все знала, и Лора говорила дело. Через месяц выяснилось, что крупная сумма от большого заказа куда-то ушла, как не бывало, а с ней ушел и Ганцер.

В те годы Семен занимался тхэквондо. И была у него скромная мечта — получить черный пояс. Ему назначили экзамен под самую Пасху. И вот подошел день. Он был серым. После полудня из клочковатого неба вдруг полетел мокрый снег. Снег падал на город, падал и тут же таял. Некрасивый вечер висел над Кембриджем, когда Семен вышел из поезда на Портер-сквер и направился в спортивный клуб. Шел он в радостном настроении: он был готов к испытанию, немного волновался, трепетно предвкушал, как получит черный пояс, как обрадуется Оля. Мечтал он о нем вовсе не потому, что хотел похвастаться перед кем-то — не из тщеславия, а так просто, потому что любил тхэквондо. По дороге он вспомнил, что на нем нет белья. Он тайком ночевал на работе, накануне постирал бельишко и развесил в своем кубике нижнюю майку и трусы. Там Семен на такие случаи за столом так, чтобы никто не увидел, держал веревочку с прищепками. С утра была запарка, днем — аврал, к вечеру — спешка на поезд. В спешке он и позабыл надеть то, что полагается надевать на себя под одежду человеку. Дело житейское, мелочь, с кем не бывает! «Только все-таки неловко выйдет, если во время борьбы треснет по швам тхэквондошная форма!» — подумал Семен, вспоминая случай, когда на нем треснули белые штаны. Жена их аккуратно зашила, вот с тех пор он как-то их и носил. Форма была с истончившимся материалом, но мягкая от старости, и это нравилось Семену. Он вообще любил старые вещи, старую мебель, посуду. Может быть, приверженность к всему старому и привела его в свое время на исторический факультет? Семен прошел мимо одежного магазина, прочитал на стеклянной двери часы работы: «С девяти утра до семи вечера». Он на всякий случай подергал ручку, было закрыто. От этой закрытой двери, от мокрого снега ему стало тревожно. И ладно бы в их клубе были одни мужики. Факт присутствия в клубе женщин делал ситуацию чувствительной. В Америке женщины в силу природной тонкости избегают вида чужих обнаженных мужчин. Их можно понять: мужик в порванных портках выглядит некрасиво. Женская психика может травмироваться. Мягко говоря. Что же, получается: прощай, черный пояс? И тут Семен, который вообще-то никогда для себя ничего не просил, помечтал, чтобы каким-то чудом нашлась бы для него пара нижнего белья. И попросил чудак чуда! Через пять метров на черном влажном асфальте он увидел пакет с парой белья. И смейтесь на здоровье — смеяться, говорят, полезно: Семен поднял руки к небу, поблагодарил Пославшего ему бельишко. С новообретенным пакетом он уже по-другому, совсем радостно затрусил в клуб. Он успел ополоснуться в душе, открыл пакет, вынул содержимое — в точности его размер. И снова он воздел руки и прошептал в серый потолок раздевалки: «Спасибо!»

Был поздний вечер, когда Семен вернулся домой.

— Оля! — крикнул он с порога — Поздравляй!

Оля вышла из спальни в домашнем халате, в тапочках на босу ногу.

— Прибавили к жалованью?

— Бери выше!

— Сдал на права?

Он покачал головой и показал ей новый черный пояс. За чаем любящий муж рассказал всю историю про то, как постирал вещи, как шел в клуб и нашел пакет белья. Она слушала и вдруг заплакала.

— Что ты плачешь, дурочка? — спросил он.

Она отмахнулась.

— Один раз в жизни на пару минут Господь призрел на тебя. И сказал: «Ну, Семен Паланский, видел я твои мыкания! Скажи, давай быстренько, какое у тебя самое заветное желание? Я все исполню! Нижнее белье? Лови!»