Новые времена
Киллер из второго подъезда опять вернулся только под утро. И хнычет под окном: “Дедушка, дедушка, выкинь полсотни, шашлыка хочу до смерти и водки 200 грамм”. Я говорю: “Окстись, Коля! С моей пенсией это я у тебя должен полтинники сшибать”. А он все свое: “Дай, да дай, а то я сам не замечу, как я тебя зарежу.” Ну, что ты с ним будешь делать?
А я ведь его сызмальства еще знаю. Смирный был пацаненок, но баловной, это надо заметить — баловной. Выйдет, бывало, из второго подъезда, подойдет к моему полуподвалу: “Дядя Митя! (тогда он меня еще не дедушкой звал, а дядей Митей). Дай, дядя Митя, пятьдесят четыре копейки на лимонад клубничный и шарик!” Я ему говорю: “Колька, если бы у меня было пятьдесят копеек, я бы давно пива взял и салату рыбьего”. А он хныкает под окошком: “Ну, поищи, ну, поищи, а то я тебе стекла побью и на окне, и на очках”. Ну, что с ним будешь делать?
Его контролировать даже очень трудно, практически невозможно. Он и киллер ведь какой–то неуправляемый. Игорь Игоревич Рабинянц заказал ему Харюшина Владислава Семеновича из 164-й квартиры. Он ему говорит: “Николай, ты меня не подведи. Я ложусь на обследование в 52-ю больницу. Ложусь завтра — в пятницу, значит, — и лежу ровно десять дней. Значит, не в этот понедельник, а в следующий я возвращаюсь и должен попасть уже на похороны. Не на шум, не на крики, а на похороны. Коля, не подведи меня!”
Это ведь все на моих глазах — они вот тут у моего полуподвала стояли, все ноги видать. Тут всегда останавливаются, потому как укромное место. Вот он и говорит: “Вы поняли, Николай?” “В понедельник уже похороны”. А Колька все гнусавит: “Да что вы, Игорь Игоревич, я в два дня все кончу, в этот понедельник все сделаем, и в среду, ну, от силы в четверг можете и хоронить”.
“Николай! — говорит Рабинянц и нетерпеливо так коленкой по моему окну, по раме то есть, постукивает. — Николай! Ты послушай меня более сосредоточенно — я эти десять дней на обследовании. Тут меня, значит, нет. Понял? А пока меня нет, тут всякое случается — шум, крики. И вот — не позже и не раньше, а в следующий понедельник хоронят Харюшина Владислава Семеновича, и я присутствую на похоронах. Ты понял меня, Николай? Ни в коем случае меня не подведи!”
Но у Кольки все не как у людей. Игорь Игоревич лег в больницу, а Коля тут же запил. Да так, что две ночи прямо у меня перед окном и валялся. В понедельник выпросил у меня 50 рублей, опохмелился, а через час пришел ныть, что Харюшин уехал в командировку в Челябинск. Четыре дня ушли впустую. В пятницу утром Харюшин вернулся, а Колька, оболтус, опять запил, не выдержал. Что ты с ним будешь делать?
Ну, в понедельник возвращается Игорь Игоревич с обследования и опять Кольку вызывает к моему окошку. “Николай! — говорит, — У меня обнаружили мочекаменную болезнь. Я крайне удивлен, потому что в больницу пошел, как вы знаете, только для виду по причине вам известной. Но теперь обстоятельства меняются. Две недели я буду занят исключительно разными процедурами. А через две недели поеду на целый день сдавать анализы. Вот тут надо Владислава Семеновича и кончить. Это значит — через понедельник. Потом два дня на разгон, и в четверг вместе будем хоронить. Это как раз— я по календарю посмотрел — как раз будет 1 сентября.”
Колька как всегда гнусавит: “Все сделаем, Игорь Игоревич, все будет нормально, срок достаточный. Все подготовим и сделаем. Но вы мне дайте еще 500 задатку.”
Рабинянц вздохнул, щелкнул замком портфеля и зашуршал бумажками. Потом ойкнул — посыпались бумажки прямо ко мне на окно. Рабинянц наклонился — подбирает. “Вот, — говорит, — видишь, сколько рецептов. Ох, прямо расстроила меня эта мочекаменная болезнь. На вот тебе 500.”
Тут, слышу, Колька теперь ойкнул и закашлялся, сильно так, как будто подавился, и сквозь кашель говорит: “Как же это, Игорь Игоревич, это не те, это же... мне зеленых 500... а это что же?”
“Нет, Николай, о зеленых забудь! — говорит Рабинянц. — Вот схороним Харюшина, простимся с ним, тогда рассчитаемся полностью. А сейчас только так — на питание 500 рублей и никак не больше. У меня, Коля, с тобой очень большие расходы. Я ведь тебе купил пистолет, и что, Коля? Ты ведь его сломал, и мне пришлось покупать новый. А это, Коля, недешевая вещь. И сейчас тоже были определенные расходы. Я ведь готовился к этим похоронам, а ты, Коля, обещанное не выполнил.”
“Да, Игорь Игоревич, — хнычет Колька, — он же полную неделю в Челябинске...”
“Не надо, Коля, не говори мне этого. У тебя была не неделя, а полных десять дней. И сейчас были выходные. Так что не надо, не надо... И вообще у меня от разговора с тобой что–то колоть начало там, внизу спины. Может, действительно мочекаменная, хотя я все–таки думаю, что ошибка. Хорошо, Коля,— тут Рабинянц поставил портфель замком на меня — прямо все окошко закрыл. Портфель у него очень большой, а окошко у меня маленькое. — Вот, Коля, возьми еще 50 рублей, но это просто чтоб кончить разговор и напомнить тебе — в тот четверг у тебя рабочий день, и 1 сентября — похороны.”
Ну, проходит два или три дня. Колька — ни в одном глазу. Не пьет, не дебоширит. Повиснет на железяке, на которой ковры выбивают, и подтягивается. Это значит, в форму себя приводит. Ну, молодец, что скажешь! Он, если б всегда так, он толковые дела может делать.
Ну, вот, он подтягивается, а тут как раз Харюшин Вячеслав Семенович из подъезда выходит. Он в 4-м подъезде — как раз напротив, все видно. Сперва телоохранители его выходят. Их трое всегда — братья Застоевы — Ахмет, Ахмат и Тогдоболот. Я их тоже знаю, отца их, вернее, — Салмана Застоева, он в 17-м доме жил и там же работал по приему стеклотары.
Выскакивают, значит, братья, руки у всех за пазухой, где пистолет наготове, принюхиваются, за кусты заглядывают. А потом старший — Ахмет — рукой машет, и тогда подъезжают две машины — одна “SAAB”, а другая — такой, вроде, полугрузовичок с сиденьями и темными стеклами. Ну, тут выходит Харюшин Владислав Семенович и его уже совсем личный помощник Сокол Наум Залманович из 31-й квартиры. Он всегда во дворе говорит: “Я— говорит— БОДИГАРД! Вот так! Я не помощник и не шестерка какая, а я— говорит— БОДИГАРД!” Это когда Харюшин куда за границу или еще куда надолго уедет, Сокол Наум Залманович запросто и пьет, и в домино играет за столиком возле песочницы. И всегда говорит: “Это вы там как хотите, а я шестерить не люблю, я БОДИГАРД, вот кто я!”
Садятся все по машинам — Харюшин и Сокол в “SAAB”, а Застоевы в полугрузовичок, и ходу. А Колька, как висел на железе, так и висит. Потом только спрыгнул и в голове чешет — понимает, паскудник, что тут работа, а не хрен знает что, не пес начхал. К вечеру приходит к моему окошку: “Дедушка! — говорит, — дедушка, я у тебя 50 рублей брал — вот принес, спасибо тебе. И еще на тебе ручку шариковую и лист бумаги. Ты все равно сидишь тут как вкопанный. Вот, запиши за три дня, в какой час Харюшин уезжает и в какой приезжает. Хватит у тебя, дедушка, мозгов такую простую задачу выполнить?”
Я и хочу, вроде, ему сказать: “Коля, а задумался ли ты, доброе ли ты затеял дело?” Но, думаю, с другой стороны, пустые будут эти мои слова — не авторитет я для него... Так что сделал я для Коли расписание:
1-й день.
Уехал — 10.00
Приехал — 15.00
Уехал — 16.00
Приехал — 21.00
2-й день.
Уехал — 10.00
Приехал — 15.00
Уехал — 16.00
Приехал — 21.00
3-й день.
Уехал — 10.00
Приехал — 15.00
Уехал — 16.00
и не приезжал.
Вижу — Сокол вышел в домино играть. Я спросил его: а где Харюшин Владислав Семенович? Он мне сказал, и я записал в рапортичку:
Уехал в г. Гамбург до Нового года.
Когда я Коле это показал, он прямо ахнул. Потом заскрежетал зубами и говорит: “Ну, дед, порадовал ты меня! Ничего мне не остается, как только замочить тебя вместо Харюшина на радость детям к 1 сентября.” Это он шутит, конечно, но глаза злые.
И вот, как сейчас помню, 23 августа, ровно за неделю, Игорь Игоревич Рабинянц вызывает Кольку к моему окошку и тихим голосом говорит: “Николай, у меня обнаружили довольно редкую болезнь двенадцатиперстной кишки. Прямо не знаю, что и делать. Говорят, нужна срочная операция. Мне не хочется срывать все дело, но 1-го числа я даже присутствовать не смогу”.
Коля говорит: “Игорь Игоревич, ведь главное здоровье. Вот не бережете вы себя! Вы поправляйтесь, а потом уж все остальное”.
“Николай! — говорит Игорь Игоревич, тихо так и печально говорит. — Николай! Мне такой нехороший сон приснился. Такая башня узкая, и я стою у самой башни, почти вплотную, а ноги у меня по щиколотку в глине увязли. А на башне — высоко–высоко — стоит Харюшин Владислав Семенович и рукой так плавно меня подманивает — дескать, иди ко мне! А у меня ноги в глине. Такой нехороший сон. И еще проснулся, а внизу живота такая, не то чтобы боль, а такое колотье... Прямо не знаю, что делать... Ой, уже полчетвертого... мне в поликлинику надо на процедуру. Я тебе, Коля, еще позвоню. Встретимся и обсудим, что и как”.
Вот. Это последний раз был, что я Рабинянца Игоря Игоревича слышал. Умер он, люди говорили, в больнице, прямо на операции.
А у нас вообще осень горячая была. 1 сентября как раз все спокойно, а третьего в полдесятого утра взорвали офис Бориса Алексеевича Недошивина вместе с ним самим — это все наш же дом, только корпус 3.
Тут Колька ни при чем, это я точно знаю. Это скорее всего дела Феликса Цветкова с высотки. А Колька тут ни при чем. Он только запил крепко... ну и на мели опять оказался.
И вот хнычет: “Дай, дедушка, на шашлычок, дай на водочку!”
И давать нельзя, и жалко мне его. Мне все эти новые, как говорится, генерации — жалко — невозможно низкий моральный уровень. Даже еще ниже возможного.
Осенний бал
У нас, в Дворянском Собрании Кировского района, самый влиятельный человек, конечно, Бахметьев Пал Палыч. И вот почему: тут две, можно сказать, равносерьезные причины.
Во–первых, он человек самого древнего из всех нас рода. Его род восходит к XVII веку, а если точнее, то ко второй его половине.
Кстати сказать, в этом вопросе тоже есть разные точки зрения касательно самого словоупотребления. Одна группа, во главе с Сергеем Афанасьевичем Шпеком, полагает, что род именно “восходит” к своим предкам, ибо начало и есть главное. Однако другие, и здесь прежде всего надо назвать имя Георгия Сигизмундовича Барыгго–Ольшевского, другие считают, что род не “восходит”, а “нисходит” к своим корням, и ничего унизительного нет в том, что корни внизу, а ветки, так сказать, воспаряют вверх. Но это, как говорится, а propos, а важно другое.
Предок Пал Палыча крымский князь Бахмет был пленен в 1672 году гетманом Самойловичем и в качестве подарка привезен к царскому двору в Москву. В русской столице Бахмету удалось расположить к себе весьма влиятельные круги и даже жениться на Екатерине Львовне Мясоедовой, дочери очень богатого купца Вавилы Мясоедова, сделавшего себе состояние на выхухоли. Именно выхухоль, а не кто другой, вошла, как центральная фигура в герб будущих, теперь уже русских, графов Бахметьевых.
Несметное богатство “татарина” (так называли Бахметьева за глаза недоброжелатели) раздражало многих, в том числе Екатерину II, а впоследствии и Павла I. Против него постоянно строились различные козни. Так, по приказу одного из высокопоставленных чиновников на подъезде к имению Бахметьевых Лихое на р. Сладенец за один вечер был вырыт ров, перегораживающий дорогу, и Бахметьев, возвращаясь из гостей и будучи “зело пьян” (как говорит летопись), упал в этот ров и был вытащен лишь на вторые сутки, после чего (как опять же говорит летопись) “потерял изрядно в уме, прежде столь недюжинном”.
Об одном из Бахметьевых упоминает граф Лев Николаевич Толстой в своем романе “Война и мир”, где он выведен под именем Альметьева и командует полуротой при Бородине.
По материнской линии: Мясоедовы всегда были оплотом государства. Принадлежа к людям “достаточным” (формулировка из Сословных московских книг), они не были чужды и разным искусствам. Младший брат Аграфены Мясоедовой — Гавриил — играл на жалейке и на “фортепьянах немного”, и на ударных инструментах. В более позднее время через падчерицу их соседа Патрулева были Мясоедовы близки с композитором Мясковским.
Деда своего Пал Палыч не знал. Он погиб в 1911 году, и погиб нелепо. Побился об заклад с товарищами, что перейдет по льду Неву (дело было в Петербурге). И перешел бы. Но так долго спорили об условиях пари, что не заметили, как начался весенний паводок. Дед ступил на льдину, только его и видели. Павел Егорович — отец Пал Палыча — встретил революцию уже сиротой, и потому удалось ему скрыть свое дворянское происхождение. Это дало Пал Палычу возможность нормально учиться и поступить на рабфак, стать членом ВКП(б) и выбиться в руководящий состав. Пенсия и перестройка пришли одновременно. Они застали его вторым секретарем обкома партии в одной хорошей области, ныне, к сожалению, отошедшей к Украине.
Пал Палыч переехал в Москву, получил здесь неплохую квартиру на углу улиц 50-летия Октября и 60-летия Октября, а с 1992 года (с марта) возглавил наше Дворянское Собрание.
А вторая причина такого бахметьевского авторитета— это его сын — Егор Павлович. Назвали его в честь прадеда — Егором, и стал он, как прадед, Егор Павлович. Так вот, Егор Павлович, хоть и молодой, но необыкновенно головастый. Он и в Думу баллотировался, он и в газеты статьи пишет, и фирму свою имеет — “интерспич”. Это очень крепкая фирма. Они пишут речи для выезжающих за рубеж на любых языках. Эта фирма фактически является нашим спонсором. Именно “Интерспич” взял на себя все наши финансовые дела.
Так что Пал Палыч со всех сторон окружен и подкреплен нашим уважением. И даже наше знамя районного Дворянского Собрания в левом верхнем углу имеет теперь фамильный герб Бахметьевых — по бокам два стула, а в центре выхухоль, держащий Рождественскую звезду.
Собрание постоянно ведет активную и многостороннюю деятельность. Очень интересной акцией нашей организации была, например, поездка Бюро районного актива в г. Брюссель. В бельгийской столице нам удалось осмотреть писающего мальчика (старинная статуя), площадь Гранд Пляс, встретиться с представителями эмиграции (1-я волна), а также поклониться мощам Государя Императора в русской церкви на Рю де Фре.
Сейчас уже составлен и утвержден перспективный план шоп–туров “По следам российского дворянства” по маршрутам: 1. Стокгольм—Копенгаген—Лондон. 2. Афины—Анталия—Тель–Авив и другим.
Но главным мероприятием, к которому мы готовились с неослабевающей энергией, был бал. Губернский осенний бал “Бонтон–98”. Здесь, конечно, многое упиралось в средства. Но с другой стороны, думали мы, при правильной постановке дела и сам бал может оказаться не только НЕ убыточным, но даже доходным.
Аренду помещения, костюмировку обслуживающего персонала, а также закусочную часть банкета взял на себя “Интерспич”. Но для оплаты остальных расходных статей требовалась и спонсорская помощь, и предоплата участия со стороны иностранных дворян, которых мы надеялись привлечь на праздник.
По предложению барона Остерлихера и столбового дворянина Пантелеева Евгения Ивановича мы вот какой интересный принцип избрали. Сейчас в центре столицы всем улицам вернули их прежние исторические названия. Тут два потока. Один — это разные там Свято–Кудринские, Спасо–Прогонные, Криво–Бесструнные... — это все нас не касается. А вот типа — Глазов, Матвеев переулок, Потапов, Бородин, Каменькович, ну, и разные другие — вот тут открываются большие возможности. Какой–нибудь Алфонсо Глазов из Буэнос–Айреса будет счастлив узнать, что его фамилией названа улица в столице далекой страны, и у него есть родственники — современные русские дворяне. Надо только искать — и здесь, и по всему миру. Надо листать телефонные книги разных стран и городов, доставать адреса, списываться, посылать представителей. И нужно колоссальное терпение. Тут вся надежда на нашего неутомимого координатора. Есть у нас дворянин немецкого происхождения — Валера Гибельштраф. Вот он и корпит по 12—14 часов у компьютера и факса. Работа тонкая и интересная. Это как добыча золота — по крупицам.
К примеру, два месяца работали по Каковкину переулку. У нас нашли потомственного дворянина, да еще и писателя Коковкина (он, правда, пишется через “о” — Коковкин, но это могла быть просто ошибка паспортистки). Стали разрабатывать на Каковкина USA и Canada, и нашли троих. Связались, заинтересовали, послали приглашения, получили гарантии. Бац! — переулок прямо на наших глазах из Каковкинского переименовали в Карманицкий. И все в корзину! Давать отбой и начинать сначала. Вот так–то! Или с Тверскими — тут уж все было на мази, полное взаимопонимание: княжеский род и главная улица столицы — ну, чего еще? И люди нашлись по–настоящему богатые — один в Бергене, другой в Дюссельдорфе. Ну, ждем. На тебе!!! Оказалось, у обоих псевдонимы. Один по отцу — Прощалыгин, а другой, который из Дюссельдорфа, Давид Рабиноэр.
Так что скучать не приходится!
Но возвращаюсь к нашему губернскому балу. Назначен он был на 7 ноября, по причинам, наверное, вам понятным. Наш бал, общий смотр нашего дворянства всего Кировского района— это как бы ответ на Октябрьскую революцию. Первый проход по залу наших барышень должен был стать победой Духа над грубой силой. И потому важно тут все — и вопросы оформления зала, и натирка полов, и костюмы соответствующие. Тут и музыка, и лотерея, и сбор средств в пользу дворян, еще не нашедших своих корней. Громадная организационная работа. Я уж не говорю об аукционе — распродаже носильных вещей Гагарина Дмитрия Алексеевича, потомка тех самых Гагариных.
А с Дмитрием Алексеевичем отдельная проблема. Во–первых, он практически выжил из ума. А во–вторых, на него претендуют липовые дворяне из Комсомольска–на–Амуре, откуда он родом. Он по слабости ума надавал им обещаний. И мы теперь с комсомольцами вынуждены судиться.
Нервотрепка ежедневная и круглосуточная!
Если знаете, есть такой магазин “1000 мелочей” — вот у меня стала такая голова, как этот магазин — 1000 мелочей, и все надо упомнить.
ПОМЕЩЕНИЕ. Сперва хотели снять Колонный зал Дома союзов, но потом отказались от этой идеи — и аренда очень дорогая, и еще за свет надо отдельно платить, а там только в люстрах большого зала нагорает до $ 500 за вечер, а фойе, а лестницы? Короче, отказались. И наняли клуб ТЭЦ–1 с залом на 550 мест, большим предзальным пространством. Помещение в очень недурном состоянии. И на Москве–реке напротив Кремля, а если взглянуть налево, то храм Христа Спасителя виден. И охрана вся налажена — входит в стоимость аренды.
Ну, СВЯЩЕННИК у нас свой — отец Борис. Он родственник жены Пал Палыча, и мы полагали, что тут проблем не будет. Отслужит за милую душу.
АРТИСТЫ. А вот с артистами вышла головоломка. Приглашать надо? Надо, это несомненно. Но кого? Как? За сколько? Необходим разумный баланс. Сперва приступились к одному телевизионному ведущему. Он говорит: “Пожалуйста! Да, я могу! Публика будет очень довольна меня видеть, это я вам ручаюсь. А оплата моя состоит из двух частей. Мой выход из дома — одна тысяча долларов USA. А выход на сцену— это уж по вашим средствам и возможностям. Есть у вас $ 2 или 3 тысячи, я на это соглашусь, я понимаю, что в святом деле участвую, поэтому зарываться не буду”. Ну, мы и отшатнулись. Хотя человек милый, и публика действительно порадовалась бы, на него глядя: каждый день по телевизору, а тут живой!
Кинулись мы в другую сторону. Начали переговоры с одним киноартистом, исполнителем главных ролей и любимцем женщин (извините, не называю фамилию по причинам нижепонятным). Думаем со страхом: сколько же он заломит? Но артист, на удивление, сразу сказал: “Деньги меня не интересуют, а интересует меня, чтобы молодежь почаще вспоминала невинноубиенного Государя Императора. Вот эту мысль я и хотел бы передать Дворянскому Собранию. Ваш вечер для меня— возможность хоть несколько часов подышать чистым воздухом, в отсутствии жидо–масонских инородцев, а в окружении, надеюсь, людей достойных и православных. Мое выступление будет для них очищением. Я буду петь, аккомпанируя себе на гитаре — нашей русской, семиструнной, а не ихней, шестиструнной и тем более не на четырехструнной, электрической, пригодной только для исполнения жидо–масонских приплясов. Я буду петь, и песни мои будут чисты, как молитвы. Но у меня одно условие — петь я буду 2 часа 40 минут и попрошу в это время меня не перебивать, не прерывать и не отвлекаться! Не сметь болтать, или тем более шляться по буфетам, или обжиматься по углам! И так уже дышать нечем от разврата и распущенности! Не кашлять! Не вертеться на стульях! Молчать и слушать!” Он так кричал, что из соседней комнаты прибежала его жена, а потом и медсестра, и сделали ему укол. Ну, мы и тут отступились, потому что видим — человек настолько нервный, что беспокоить его— великий грех.
Так мы и метались от одного к другому, а потом просто счастливый случай свел нас с “Театром у Красных Ворот”. Там народ молодой, веселый, ко всему привычный. Они сказали: “Все берем на себя — круговой сервис! И песни, и танцы, и общение со зрителями, общая фотография, шутки, веселые старты— все гарантируем. А плата простая — 25 центов на человека в минуту. Нас шестеро”.
Мы сперва несколько озадачились. А потом наш незаменимый Валера Гибельштраф взял машинку — раз–раз, перемножил, и получилось все про все 300 долларов за весь вечер. Господи, о чем тут говорить?! Сразу ударили по рукам!
С РАДИСТОМ тоже уладилось все довольно быстро — взяли местного. Мы ему дали только пленку для начала — “Боже, Царя храни!”, а остальное он взял на себя. Он сказал, что в прошлом году евреи арендовали ТЭЦ–1 для их праздника “Ханука”, а он им помогал, и у него много разной музыки осталось.
Для САЛОННОЙ ЧАСТИ вечера наняли классический квартет. Тут без проблем. Это только свистни, и за сто долларов на всех будет и Гайдн, и Моцарт, и чего хочешь. И даже чего не хочешь. Но об этом ниже.
И наступил этот день! Мы с графом Остерлихером Иваном Федоровичем занимались иностранцами. Последних опаздывающих встречали в Шереметьево. Тех, кто уже давно приехал, проверяли по телефону, напоминали. А приехали: трое Глазовых, семь человек — Никитиных, Никитинских, Никитских, Никитовских. Трубниковский с женой. Братья Новослободские из Израиля. Одиннадцать семей Покровских и Рыбалко из Венесуэлы — мы его подцепили по поводу улицы Маршала Рыбалко.
В шесть часов мы забрали всех из гостиницы и на большом “Икарусе” подвезли прямо к ограде ТЭЦ–1. Вадик Остерлихер (сын Ивана Федоровича) распахнул двери, и иностранцы гурьбой вошли в вестибюль.
Навстречу им с верхней площадки парадной лестницы легко сбежал артист театра “У Красных Ворот” Андрей Тулов в гриме и костюме Пушкина и крикнул:
Что смолкнул веселия глас?
Раздайтесь, вакхальны припевы.
Да здравствуют нежные девы
И юные жены, любившие нас!
Местный радист включил “Боже, Царя храни!”, и иностранцы вместе с толпой других гостей двинулись по лестнице к залу.
Наш предводитель Пал Палыч зачитал приветственную речь. Без лишней скромности скажу, что написал ее ему вовсе не “Интерспич” его сыночка, а я — по старой памяти (я ведь у него работал референтом еще тогда в обкоме партии). Поэтому имею возможность привести здесь эту краткую речь полностью:
“Леди энд джентльмены! Господа! Позвольте от имени Оргкомитета Дворянского Собрания Кировского района сказать вам — добро пожаловать на наш 1-й традиционный губернский осенний бал! Само название бала — “Бонтон–98” — определяет многое. Сегодня сюда съехались самые разные люди— как молодежь, так и ветераны, как мужчины, так и женщины, как живущие здесь, так и прибывшие издалека. Но всех нас объединяет одно — мы дворяне и должны высоко нести знамя нашего сословия. Хочется отдельно поздравить тех, кто получил титулы князей, графов и баронов на последнем пленуме нашего собрания в марте текущего года. Поаплодируем им!
Хочется поприветствовать и кандидатов на присвоение почетных титулов. Мы всегда с большим вниманием относились и будем относиться к проблеме кадров, к проблеме приема новых членов. Только за один третий квартал нам подано более 26 заявлений, и могу заверить, что все они будут рассмотрены до конца календарного года. Очень надеюсь, что комиссия примет 26 положительных решений, потому что рекомендации, скажем прямо, солидные, да и сами кандидаты вызывают доверие. Похлопаем нашей молодежи!
Развивая и укрепляя нашу структуру, мы никак не хотим замыкаться в клановую изоляцию. Я рад сообщить, что идут переговоры о совместных мероприятиях и с “Клубом Купцов 1-2 гильдий”, и с “Фондом помощи заболевшим аристократам”, и с родственными Дворянскими Собраниями Тушинского и Ленинского районов.
Сейчас, когда либералы и так называемые демократы наглядно обнаружили полную свою несостоятельность, как во власти, так и в средствах массовой информации, наше дворянское движение на глазах становится движением массовым, движением всего народа.
Пусть же сегодня будет весело на нашем губернском балу!
Пусть 7 ноября снова станет праздничным днем, но уже в обратном, а не в том неприемлемом смысле, к которому мы с вами привыкли!
70 с лишним лет мы ждали этого дня, особенно молодежь. Так пусть же будет весело и радостно!
И заверяю вас, что средства, которые будут сегодня собраны, все до последней копеечки пойдут на благое дело укрепления дворянских корней. За каждую копеечку мы отчитаемся в дальнейшем перед пленумом, и да поможет нам в этом контрольно–ревизионная комиссия!
Заранее спасибо за вашу щедрость, господа!
Низкий поклон вам, леди, энд вам, джентльмены!”
Речь была очень тепло принята всеми присутствующими. Потом Пал Палыч подал руку супруге приехавшего из Парагвая Никитовского и открыл вместе с нею шествие. Грянул полонез, и все парами пошли к жертвенным ящикам. Их держали наши молодые активисты Лена Борисова и Леша Перцев, очень удачно одетые в костюмы Волка и Красной Шапочки. Были тут и другие интересные находки. Слева от ящиков находился помост с установленной на нем аркой. На помост снова выскочил Андрей Тулов с пушкинскими бакенбардами и крикнул под полонез:
Полнее бокал наливайте!
На звонкое дно
В густое вино
Заветные кольца бросайте!
Жена Никитовского из Парагвая настолько расчувствовалась, что, кроме того, что бросила 50 (пятьдесят) долларов USA, так еще действительно сняла с пальца кольцо и швырнула его туда же, в ящик. Супруг Никитовский, который шел во второй паре, видно было, как несколько изменился в лице и попытался на ходу заглянуть в ящик и, может быть, даже обнаружить обручальное кольцо супруги, но уже летели сверху другие купюры разных достоинств и разные предметы, и гремел полонез, и Андрей Тулов, скрестив руки на груди, выкрикивал:
Да здравствуют музы! Да здравствует разум!
Никитовского из Парагвая об руку с Лидией Кирилловной Бахметьевой понесло общее течение дальше к аукциону, где распродавали носильные вещи безумного Дмитрия Алексеевича Гагарина.
Потом всем предложили по рюмке и легкую закуску. Мужчинам — водку и анчоус, а дамам ликер “Южный” и кусочек сыра. Причем, забавно было сделано — сыр раздавала Нина Семеновна Остерлихер — сестра барона, — одетая в виде вороны, что давало такой комический намек на басню Крылова.
Ну а потом был концерт. Тут уж во всю отличилась шестерка из театра “У Красных Ворот”. Они показали пародии на Брежнева, Горбачева и Ельцина — публика смеялась до колик. Очень задушевно спели на шесть голосов:
Оставьте печали, поручик Голицын,
Корнет Оболенский, налейте вина!
И показали отрывки из спектакля “Золотой Дюк” с одесскими песнями, чудными шутками и пританцовками. Душой всего был опять Андрей Тулов. Он то срывал с себя бакенбарды, то опять их приклеивал. Выскакивал отовсюду — то в цилиндре, то в шинели, а то в одних трусах. При этом он не допустил ни малейшей пошлости. Он исполнял замечательные классические произведения, и в этом было большое уважение и доверие к нашей публике. Никаких упрощений и никакого примитива. Публика оценила это и была ему искренне благодарна.
Восторженную реакцию вызвало его исполнение стихотворения Пушкина “Дорожные жалобы”.
Долго ль мне гулять на свете
То в коляске, то верхом,
То в кибитке, то в карете,
То в телеге, то пешком?
Андрей Тулов (снова в бакенбардах) сумел наглядно показать — и как верхом, и как в кибитке, и как на телеге.
Иль чума меня подцепит,
Иль мороз окостенит,
Иль мне в лоб шлагбаум влепит
Непроворный инвалид.
Он неподражаемо передал хромого инвалида и так ясно представил шлагбаум и жуткий удар в лоб, от которого артист упал и прямо покатился по полу. А в конце, на словах:
То ли дело рюмка рома,
Ночью сон, поутру чай
он показал опрокидывание рюмки рома с последующим утиранием губ и краткий сон на боку, поджав ноги, и прихлебывание обжигающего чая. Все было так наглядно, и так по–новому, так понятно зазвучали непростые, откровенно говоря, строки Пушкина, что публика зааплодировала. А Андрей Тулов закончил, спросив прямо сидевшего в первом ряду Никитовского из Парагвая:
То ли дело, братцы, дома!
Ну, пошел же, погоняй...
И с этими словами соскочил со сцены и с криком: “Но–о–о!” вприпрыжку помчался по проходу во входную дверь.
Тут была, просто сказать, настоящая овация. Вот вам, пожалуйста, молодой актер, без всяких там пока званий, а такой уже мастерский талант!
Выступил и классический “ГЛЮК–КВАРТЕТ”, который сперва играл в салоне при раздаче ликера и сыра. Там это звучало хорошо. Но на сцене, надо признаться, получилось длинновато и скучновато. Когда их объявили, это как раз всех заинтересовало. Дело в том, что музыканты все как один оказались однофамильцами разных великих людей. Андрей Тулов (без бакенбардов) вышел перед занавесом и сообщил: “Выступает СТРИНГ “ГЛЮК–КВАРТЕТ” в составе: Александр Блок — первая скрипка,
Андрей Белый— вторая скрипка,
Валерий Брюсов — альт,
Исаак Левитан — виолончель”.
Все зрители подумали, что это какая–то пародия, и очень горячо приветствовали вышедших на сцену музыкантов. Тулов сказал: “Сибелиус. Квартет № 2 в трех частях”.
Публика прямо покатилась со смеху. И первые несколько минут, когда музыканты уже играли, в зале все время стоял смех. Но потом стали догадываться, что тут не шутками пахнет. Притихли. Минут через десять музыканты остановились, и зал бешено захлопал. Но те даже ухом не повели. Оказалось, что это кончилась только первая часть.
Вторая была еще длиннее. А на третьей... не хочется сыпать соль на свежие еще раны, но многих Сибелиус, что называется, достал. И некоторые даже стали выходить из зала, что, вообще говоря, недопустимо и возмутительно. Я стоял в дверях и шипел в лицо: “Господа, опомнитесь! Вы же дворяне!” Но они отвечали: “А если мне в туалет надо, или, допустим, покурить?”
Вспоминать неприятно, но чувствую себя не вправе сглаживать некоторые шероховатости нашего замечательного в целом вечера. Были, конечно, напившиеся. Этого не избежать. Но — слава Богу, и слава, между прочим, нашей предусмотрительности, была заранее создана специальная команда из спортсменов, вроде такого свойского внутрисемейного ОМОНа. И ребята всех пьяных довольно успешно поперли вон, на набережную, без права возврата под угрозой получить по морде.
Это одна сторона неприятностей, так сказать, низменная. Была и возвышенная, но тоже хлопот с ней не оберешься! Граф Струганов публично сказал барону Каменскому, что он говно. Каменский вызвал его на дуэль. Поднялся страшный переполох. Все пытались их помирить, но Каменский говорил, что это не просто констатация, что здесь задета честь, и ни о каком примирении не может быть речи. Струганов уже протрезвел и клялся, что он не это имел в виду. “Борис! — кричал он. — Ну, хорошо, ну, я сам говно! Ну, все тут говно! Не обижайся!” Но Каменский полез в бутылку и требовал немедленно секундантов. Чтобы спасти дело, секундантами вызвались быть мы с Остерлихером. Мы уж и так, и сяк, но Каменский совсем потерял ориентировку. Закрыв глаза и задрав подбородок, он кричал только: “Немедленно к барьеру! И если я говно, то это говно ответит вам выстрелом прямо в лоб!” В результате вызывали врача, делали укол... страшно вспоминать.
Не обошлось и без отвратительной антисемитской выходки. Когда второй раз принесли ящики и предложили собирать средства на восстановление погубленных большевиками дворянских усадеб, братья Новослободские — это все видели, — каждый из них бросил по две стодолларовые бумажки ($ 100+ $ 100 — каждый!) — вот хочу подчеркнуть:каждый по две! И тут (ну, просто краска стыда и сейчас заливает лицо) какой–то никому не известный хулиган крикнул: “А чего бы вам еще не кинуть по 7.40 на нашу христианскую бедность?” Надо отдать должное — в ту же секунду он получил от младшего из Новослободских по (не боюсь этого слова) рылу! Были еще выкрики в задних рядах о том, что “Христа распяли” и что “куда ни сунься, они во все дыры лезут”, но Новослободский оказался настолько не слабаком и так гаркнул: “А ты сам не суйся во все дыры для проверки, вот и полегчает!”, что этот конфликт рассосался даже как–то весело.
Если отбросить эти небольшие в масштабе всего вечера недоразумения и срывы, то в целом Губернский бал прошел великолепно, и по окончании мы — организаторы — слышали в свой адрес только самые теплые слова. А ведь в мероприятии участвовало без малого полторы тысячи человек. Можно было бы подводить итоги и пожинать плоды своих трудов. Средства от продажи билетов, доход от лотерей и аукционов, ящики прямых пожертвований, а также спонсорские и другие взносы российских и иностранных благотворителей— все это дало довольно солидную сумму, составившую основу будущего “Дворянского Фонда поддержки”. Я сознательно не называю здесь цифры, ибо не хочу возбуждать лишние толки в наше не простое время и еще более запутывать то уголовное дело, которое возбудили против членов нашей счетно–ревизионной комиссии.
Все это, в кавычках говоря, “дело” возникло из нагрянувшего рейда налоговой инспекции. Можно было бы теряться в догадках: “Что? Почему? Откуда?” Но можно и не теряться!
С величайшим сожалением констатирую, что в дворянскую среду людей Чести и высокой морали проникают субъекты нечистоплотные. Согласимся, что шпионство, наушничанье и всякая подлая мимикрия несовместимы с дворянским званием, тем более когда ты уже в списках на присвоение баронского титула!
Теперь придется перейти к персоналиям, и я вынужден сказать, что наш координатор, работавший не покладая рук и вызывавший наше общее восхищение, — Валерий Карлович Гибельштраф оказался внедренным к нам работником налоговой инспекции.
Я уж молчу о том, что подобные методы работы уважаемого государственного учреждения вызывают, мягко говоря, недоумение, а грубо говоря, блевотное чувство у всех порядочных людей. Но то, что оборотнем оказался Валера, это было страшным ударом и всеобщей долго не заживающей раной. Он же сам принес к нам в офис и факс, и компьютер, и принтер! Он сам дни и ночи выискивал нам партнеров во всех частях света! И все это оказалось притворством, агентурной подставкой!
Спрашивается, какие же 30 сребреников посулили этому иуде в ихнем Синедрионе, если он не только отверг сумму в $ 30 000, предложенную ему Бахметьевым, но еще обернул это взяткой и упек Пал Палыча в камеру Лефортовской тюрьмы под следствие по статье о взятке в особо крупных размерах?!
Простая логика обнаруживает здесь подтасовку. Гибельштраф (тьфу! — даже фамилию эту писать противно!) утверждает, что сумма была ему предложена как должностному лицу в виде подкупа. А вот адвокат Пал Палыча (Левитский Б.О.) справедливо доказывает, что это был гонорар сотруднику и премия за хорошо подготовленное мероприятие.
Так начались наши беды. Но на том не закончились. Под подозрение в присвоении крупных сумм попали такие уважаемые люди, как барон Остерлихер Иван Федорович, столбовой дворянин Пантелеев и даже святой человек, наш теоретик и бессребреник Георгий Сигизмундович Барыгго–Ольшевский.
Я заканчиваю. Уважаемый Петр Петрович, Вы, как депутат Государственной Думы и благородный человек, надеюсь, заметите и поймете всю предвзятость и несправедливость, которые проявляются по отношению к нам, дворянам—кировцам. Ваше веское слово, ваше разъяснение г. Прокурору, что речь идет несомненно об ошибке, об оговоре и даже, мягко говоря, о клевете, могло бы в корне изменить ситуацию к обоюдному вздоху облегчения со всех сторон.
Не все ангелы в нашем сообществе, ох, не все! Да, что–то, может быть, в какой–то степени и было. Кто–то где–то сорвался, перепутал, не туда положил. Но мы сами разберемся, дорогой Петр Петрович, сами! Разберемся и кого надо накажем, а кого, дорогой Петр Петрович, щедро наградим.
Я сознательно привел здесь подробную биографию нашего предводителя— Бахметьева Пал Палыча. Это потомок честных предков, и сам честный коммунист, а впоследствии честный дворянин и борец за реформы. Не место ему в тюрьме, ну, совсем не место!
Петр Петрович! Защитите! Оградите нас от разбазаривания кадров и утечки лучших наших мозгов за границу!
С надеждой на понимание, от имени инициативной группы, член Оргкомитета Осеннего бала Дворянского Собрания Кировского района —
Башковат Сергей Артемьевич.
Дата
Подпись
Печать
