НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Двоемирие странника

Богдан Агрис. паутина повилика: Вторая книга стихотворений. — М.: Русский Гулливер, 2021.

В предисловии к своей второй, после «Дальнего полустанка» (2019), книге автор пишет: «Это именно что книга, с внутренним сюжетом, а не просто сборник стихо­творений». Это — путешествие, и мы, читатели, обязаны внимательнее присмотреться к пространству внутри книги. Ведь перед нами не «сборник стихотворений, построенный хронологически», — иначе стихотворения можно было бы читать в любом порядке, отслеживая лишь, из личного или исследовательского интереса, как меняется письмо по прошествии некоторого времени. Здесь же задача труднее, но оттого приятнее: мы следуем за «странником по волшебному лесу», и он показывает нам чудеса — но вот как он это делает?

Он знает имена, конечно.

Он знает имена вещей и сути вещей и потому окружает себя тем, что способно дышать и говорить, вступать со странником в диалог — деревьями, птицами, звездами, знаками Зодиака, реками и травами, камнями. Как странно было бы тому, кто умеет звать, окликать города, строения или даже людей, которые и так первым делом называют свое имя!

Тот, кто рассказывает нам сказки «паутины повилики», умеет обращать свой взгляд внутрь каждого образа, каждого предмета и вытаскивать наружу то, что делает этот предмет частью леса, мира: он определяет его принадлежность. Река, тянущаяся сквозь деревья, обращается «древом-рекой»; канва, которая сама по себе, не будучи зримой, не может ничего значить, обретает все, когда становится «самой зеленой». Карась не принадлежит водоему, стайке рыб или авторскому слову, он — «дождевой воды», и герой леса, растущего под звездой Молочай, знает это. А мир вокруг него — природа — догадывается, что он об этом знает, и, кажется, приходит к нему жалиться в надежде, что он сумеет сказать так, как оно есть. Странник понимает и ощущает потребность помочь — для него удивительно важны уязвимые звери, птицы, неба и пространства — важны «всей маленькой своею сутью», и эту суть он исследует с осторожностью и любовью, жалеет. Он направляет ее и выписывает слова («коноплянка играла / в опрокинь имена»), повелевает и усмиряет каждое маленькое: «вернись трава на отпечаток». Каждое стихотворение — заговор, уговор, просьба или тихий плач о том, что все вокруг живо и даже слишком живо — не только лиса, но уже и «проталина лисы», не только гуси, но и «огромная белизна» гусей.

И происходит трагедия, без которой мир «паутины повилики» наверняка не появился бы: зная имена этого мира, странник не знает своего. Раскол делит надвое все вокруг; как нельзя лучше это видно в диптихе «на траве лучиярь осторожный овин...», который вовсе и не диптих, а взгляд — взгляд человека, который умеет скрыть или обнажить имя всего, что его окружает, и мастерски играет этим. Но при этом его самого мы не видим — окруженный вздохами, пением и шорохами, он «возьмет себе лишь имена на дворе», избегая назваться: ведь, назвавшись, он не сможет быть свободен, он не сможет быть везде и во всем одновременно, не сможет слушать и траву, и реку, и зяблика, и сову, и лисицу. Странник знает это, потому что сам себе это предсказывает: «вот что начертано на воде / имя мое нигде», «имя давно потерялось там / где хорошо клестам». Кажется, будто жителя леса это вполне устраивает: «не шурши меня пока», « я буду только оборот и образ».

Но дело в том, что лес, как бы он ни был огромен, не бесконечен. За ним есть еще, кажется, горы, страны, миры. И лесной житель, трудящийся в свете фонаря, слышит это, поэтому ищет и свое имя тоже. «Кто распахнет контуры облика моего? / Кто заведет в самую глушь вещей?»

Странник уже знает, как сказать, но продолжает искать, как сказать еще. Где та черта, подойдя к которой он будет уверен, что постиг каждое имя, понял каждую суть? «Где обрывается всякое “вообще”»?

Когда слышишь лес, слышишь слова, слышишь зверей и их цвета, слышишь, какая слеза у птицы, взмахнувшей крылом, оглушительное пение мира сбивает с ног: «о как все выскажешь в одышке и впроброс».

Но мало кто слышит так. И мало кто готов с такой нежностью этому учиться.

              — как в этой смерти непрямой

              ты так поднаторел зимой

Двоемирие странника — это двоемирие автора и его героя. Мы знаем, какой необычный творческий путь проходит поэт Богдан Агрис. Мы чувствуем, что он слышит столько, сколько не слышит почти никто. Он ищет имена — и поэтому остается только ждать, какие еще он найдет — и куда они его заведут.

Софья Дубровская