НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Человек ходила и говорила

Станислава Могилева. Переформулируй. М.: НЛО, 2021. — (Новая поэзия).

Серия «Новая поэзия» продолжает сборку и репрезентацию феномена феминист­ской поэзии. После сборников «Ненаглядные пособия» Марины Темкиной и «Приговоры» Лиды Юсуповой (обеих поэтесс можно условно отнести к старшим поколениям феминистского поэтического спектра) и примыкающих к фемповестке книг —  «Два ее единственных платья» Екатерины Симоновой, «#температураземли» Ирины Котовой — настало время «Ф-письма» и одной из виднейших участниц этого семинара и публикационного канала Станиславы Могилевой.

Поэтесса относится к поколению, приближающемуся к сорокалетию, живет в Санкт-Петербурге, занимается многими проектами: до недавнего времени она была составительницей культурной программы книжного магазина «Порядок слов» на Фонтанке, координаторкой Премии Аркадия Драгомощенко. Публиковалась в журналах «Волга», «Воздух», «Транслит», «НЛО», в первой антологии русскоязычной фемини­ст­кой поэзии «F-letter», вышедшей в Лондоне. Предыдущие ее сборники «Обратный порядок» и «Это происходит с кем-то другим» выходили в 2016 и 2018 годах. Список публикаций и коллабораций имело бы смысл продолжать, но уже ясна принадлежность поэтессы к полю актуальной поэзии, к петербургскому его сегменту, где заметное место отведено опытам фемписьма. «Переформулируй» сводит воедино сразу несколько расходящихся поэтических практик.

С одной стороны, поэзия Могилевой широко использует стратегии автореферентности и автодокументальности, востребованные в фемпоэзии (Л. Юсуповой, О. Васякиной, Г. Рымбу, О. Брагиной и др.), фиксирует фрагменты повседневности (далеко не самой комфортной) с ее установленными ритуалами и спонтанной, неустойчивой коммуникацией. Эти тексты погружают читателя в тревожную обыденность матери двоих детей, имевшей опыт семейного насилия, вынужденной работать на трех работах и заниматься литературой, но старающейся не сливаться с рутиной, даже литературной. С другой стороны, Могилева избегает столь востребованного в посттравматическом письме прямого высказывания, собирая разнородные фрагменты реальности в сложные калейдоскопические конструкции, где объектное, телес­ное и бытовое — в напряженных, но равноправных отношениях с культурным, меморативным и в целом вербальным. В потоках сознания, какие представляют собой стихотворения сборника, события перестают быть равными себе и прирастают смыслами, которые изначально никем из участников коммуникации не предполагались. История, как мы знаем из работ Хейдена Уайта, не то, что действительно случилось, а то, что и как мы об этом рассказываем. «беседовать с человеком / было достаточно интересно // теперь нужно сделать из этого текст / оформить жанрово», — можно поставить эпиграфом к книге, читающейся одновременно и как поэтический автофикшн, и как модернистский дискурсивный монтаж, предпринятый с целью сборки не то ускользающей от субъекта, не то расползающейся по разным субъектам реальности, требующей безостановочной подгонки вербальных формул.

Могилева изобретательно микширует обрывки прямой речи, произносимой здесь и сейчас или оставленной в мессенджерах и иных каналах медиакоммуникаций (вербальные свидетельства Другого), фрагменты документов, цитаты, клише, графические символы, замещающие речь, чтобы напомнить: все связи неустойчивы, завершенных высказываний не бывает, реальность субъекта — не только телес­ная манифестированность «голой жизни», но и дискурсы, которые он подвергает пересборке.

Речь не случайно здесь объективируется, глаголы говорения настойчиво повторяются на протяжении книги. Реально только то, что проговаривается здесь и сейчас.

Письмо Могилевой создается на полях концептуализма. Поэтесса перенимает от него многое: от слегка безумного составления перечней и импульсивного предъявления вариаций высказывания до обновленной в своих бытовых контекстах эпистолярности, как бы сводящей на нет дистанцию между коммуникантами. Притом что Галя, Настя, Лена, Инга, которые мерцающе и эмпатично присутствуют в книге, — реальные, без труда узнаваемые соратницы Станиславы по «Ф-письму».

От концептуализма и последующих постконцептуалистских радикальных эстетик Могилевой унаследованы и онтологические сомнения в проекте «человек». Человек в постметафизике часто не более чем клише или набор клише. А потому его можно безболезненно выполоть из текста:

              как ты ведешь *

              веди * правильно

              нельзя * так вести

              нормальные * так * не ведут

              веди * хорошо успокойся

Или деавтоматизировать, поместив в трансформирующие контексты, например, востребованные в фем- и квирлитературе гендерфлюидальные:

              человек стояла и молчала

              человек ходила и говорила

              это происходило одновременно

              это была одна и та же человек

Тем не менее «Ф-письмо» — и Могилева здесь не просто исключение, но, скорее, из тех, кто формирует эстетику платформы, — большей частью отказывается от дегуманизации поэтической речи, ставя под сомнение антропологические клише и абстракции (далеко не все, учитывая, как востребована в манифестах и поэтиче­ских текстах авторов категория Другого) и предлагая взамен осязаемую, автореферентную человеческую телесность и коммуникативный инструмент эмпатии. Да и речь в «Переформулируй» опознаваемо субъектна.

Кажется, нарративы, которые монтируются Могилевой, должны что-то последовательно излагать (иногда это так и работает). Но в основном эта речь работает иначе: заговаривает, завораживает, заморачивает. Ее разнообразные, но всегда полные динамизма структуры, ритмические петли напоминают фольклорные речитативы, молитвенные чины — экспрессивную архаику, которая в новых культурных, бытовых, эротических и политических контекстах способна порождать самые разные аффекты. Я бы поместила «Переформулируй» не только в контексты сборников участниц семинара «Ф-письмо»: «трогали любили друг друга» (2019) Насти Денисовой, «День» (2019) Елены Костылевой, «Ты — будущее» (2021) Галины Рымбу, близких книге Могилевой не столько интонационно, сколько артикуляцией автодокументальности, телесности, трансгрессивности, а также в той или иной степени травмоговорения. Я бы вспомнила «Подальше от рая» (2018) Ии Кивы, работающей с ритмической фактурой фольклора, книги Лиды Юсуповой, использующей ритмические повторы, Линор Горалик, Марию Степанову и еще многих. Более того, я не стала бы ограничиваться поэзией, написанной женщинами. Но… на самом деле для понимания «Переформулируй» не так важно, какие именно темы, интонации, приемы актуальной поэзии тут присвоены и переприсвоены. Много важнее погрузиться в саму ауру книги, ощутить суггестивную перформативность этой поэзии и ее захватывающую эмпатическую заряженность.

Юлия Подлубнова