|
Об авторе | Лев Усыскин (родился в 1965 году) — постоянный автор «Знамени». Предыдущая публикация прозы — «Триптих дебюта» (№ 9 за 2020 год).
Лев Усыскин
Ангел отпуска
рассказ
И соскочить с кровати…
Соскочить с кровати торопливо; шлепая босыми ногами — как в детстве — прошмыгнуть сперва по дощатому полу комнаты, затем, высунувшись в распахнутые настежь невесомо-стеклянные створки балконной двери — уже по каменной плитке террасы (почувствовав не только подошвами, но и всем телом легкий приятный холодок) — потом шагнуть к самому краю и там уже, облокотившись о крашеную деревянную балюстраду, поднять глаза.
Ну, да, вот же оно, море…
Вот оно — море — серо-зеленая, равнодушная ко всему бесконечность, как и тогда, в шесть лет, когда впервые с мамой в Алушту… тоже, увидав, застыл в недоумении: что это? как это? разве такое возможно?
Но да, конечно же, возможно, и даже нельзя иначе, это оно, оно самое — и ни с чем его теперь не спутаешь — пустое и ровное от края до края, вернее — лишенное вовсе какого-то края, какого-либо иного предела, нежели линия горизонта, кажущаяся сейчас слегка выгнутой, будто на плохом фотоснимке. Над которой вывесили зачем-то в этот утренний час нарочито голубое, словно бы темперой крашенное небо…
…И только шальное какое-то облачко, похожее в своем клублении на распускающийся бутон пиона, застыло на северо-востоке невзначай, загадочным следом далекого пушечного выстрела — медленно смещаясь сюда, на юго-запад… откуда оно взялось такое и куда потом уйдет — бог весть…
* * *
— Григорий!.. Григо-о-рий!... ну, что там, а?
Он оборачивается с привычной торопливостью, щурясь, глядит в темные недра гостиничного номера — туда, где смутно белеет двуспальная кровать (а вот и прочая тамошняя мебель: плетеные кресла, диванчик, стеклянный журнальный столик, еще один стол в углу — с электрочайником, кофеваркой, вазочкой, наполненной сахарными и чайными пакетиками — шкаф, подставка для обуви и другая, для чемодана — впрочем, все это сейчас ему практически не видно), поспешно сгоняет с лица набежавшую гримаску досады…
— Ну, что там, Григорий?
— Ничего. Море. Просто — море.
Покорно идет назад, но все же в дверях останавливается. Привалившись к косяку, смотрит на жену — сейчас полностью голая, как была со сна, она сидит на кровати, поджав одну ногу и выпростав вперед другую. Когда-то, и даже не так давно, это сводило его с ума…
— Как там? Погода?..
Пожимает плечами.
— Не жарко?
— Еще нет.
Спускает ноги на пол, встает.
— Хорошо.
Ищет вокруг себя взглядом и, обнаружив полотенце, подхватывает его, неловко закинув на плечо.
— Все. Я — в душ.
Удаляется. Провожает ее взглядом, успевая заметить неровное розовое пятнышко на левой ягодице… след какого-то случайного предмета, пуговицы или что… отлежала… какая разница…
Завтракать (как всегда, в первый день) не хотелось. Григорий бухнул на тарелочку два ломтика сыра, нацедил в мелкую плошку несладкого йогурта, взял еще кофе и, дожидаясь жену, присел за столик в гостиничном ресторане. Алена, напротив, долго вертелась у стойки, подметая на свою тарелку едва ли не все, что там было выставлено: салатики трех сортов, какие-то маленькие горячие сардельки, овощной гарнир с неестественно зеленым горошком, несколько видов ветчины, разные сыры и так далее — выгрузив затем все это на стол, тут же отправилась во второй заход и вскоре вернулась, держа в руках блюдце с круассанами. Затем сходила и в третий раз — за соком и кофе.
— А хорошо здесь, правда, Гриша? Наконец-то нормальный шведский стол… а не так, как в прошлом году, помнишь?
Григорий пожал плечами.
— Ужасно хочется есть почему-то… наверное, воздух здесь такой… море... йодистые испарения… знаешь, проснулась и вот сразу поняла, что голодна ужасно…
Она принимается жевать с какой-то детской брутальностью.
— Мм!.. а и правда вкусно! Вот попробуй это…
— Не хочу.
Отщипнув чуть-чуть сыра, Григорий пригубил кофе.
— Что станем делать после завтрака?
Пожала плечами.
— Как — что? Пойдем на пляж, конечно же! Я только мыслью о нем и жива последние два дня — особенно в дурацком самолете с этой… как его… тур… булентностью, во! Просто американские горки какие-то, а не самолет…
Ей всегда нравится вспомнить пережитые страдания — особенно физического толка, которые она описывала едва ли не смакуя.
— Я даже вынула пакетик… из передней спинки… думала, ну сейчас — все…
— Приятного аппетита, дорогая…
— Ой, прости! Но правда ведь — ужасный полет!
Потом они встали из-за стола, поднялись к себе в номер, Григорий долго покорно ждал, когда Алена соберется, намажется кремом — одним, другим. Наконец, они двинулись и, несмотря на опасения Григория, все-таки вышли на гостиничный пляж раньше основной массы постояльцев.
Море опять вступило в свои права — вдохнув его гниловатый, йодистый запах, Григорий словно бы забыл про все — нет, не забыл, конечно, но как-то мысленно оттеснил в сторону и пошлую суету жены, и не покидавшие его до этого сожаления о том, что вот опять пошел, повинуясь чужой воле, и согласился на этот странный отпуск в своем же отечестве по цене иностранного. А всего-то надо было вовремя подсуетиться с загранпаспортом для Алены… ч-черт…
— Купаться пойдем?
Он кивнул, поднялся с лежака, сощурившись, взглянул на солнце и, осторожно ступая по мелкой гальке, пошел к воде.
Море приняло его, лизнув стопы неожиданно теплым, почти неощутимым касанием. Григорий двинулся вперед, стараясь побыстрее проскочить полоску прибитого к берегу мусора, и, зайдя по грудь, оглянулся, ища глазами жену. Алена, опустив голову, осторожно ступала, выбирая ногами неострые и нескользкие камни — она вообще всегда входила в воду медленно и, на взгляд Григория, как-то мучительно, что ли: и в прохладную воду, и в теплую, как сейчас — без разницы.
Ради соблюдения приличий подождав, пока она приблизится, Григорий вытянул вперед руки и поплыл от берега — как обычно, сделав три или четыре энергичных гребка и, затем, замедлив темп — так, чтобы можно было плыть и плыть, не уставая и не сбиваясь, пока не надоест.
И сразу исчезло все — и пляж с загорающими людьми, и жена, и игрушечное здание отеля с террасками и псевдоампирными балюстрадами, и цветущие олеандры белые и розовые — осталась только соленая вода, и преломленное ею солнце, и густое с детства воображение, нашептывающее, что там, в глубине, среди отполированных за века камней и редких водорослей, хоронятся от опасности крабы в бронзовых латах, проплывают ленивым зигзагом рыбы, заглядывая в поисках съедобных сородичей во все попутные полости, но не заплывая в них полностью, дабы не оказаться в ловушке.
Он доплыл до ограждающего буйка, обнял двумя руками этот покачивающийся крашеный металлический шар, невидимым тросом прикрепленный к тому самому, загадочному, полному недоступной жизни дну, некоторое время отдыхал, колыхаясь всем телом на легком волнении словно бы борода водорослей на обросшем за зиму поплавке, затем оттолкнулся и поплыл дальше от берега — он знал, что Алена теперь за ним не последует, для нее буйки всегда были буйками: непреложным императивом, которому следует повиноваться — и, коли написано на прямоугольном спасательном стенде «не заплывать», то заплывать и не будет.
— Ух и далеко ж ты учесал… прямо, еле видно отсюда было… я даже тревожиться начала… как всегда, впрочем…
Мокрым он улегся прямо на пластмассовый лежак, повернув голову, смотрел, как жена придирчиво расстилает на соседнем большое махровое полотенце.
— Я пыталась тебя догнать… но куда там… только приблизишься — ты р-раз…
Наконец, она легла тоже, нацепила зачем-то темные очки и покорно подставила спину солнечным лучам. Григорий дотянулся рукой до ее предплечья, пощупал эту размякшую, расслабленную плоть.
— Что ты там видел, в открытом море?
Он убрал руку, свесил ее вниз, дотронулся до земли, подцепив горсть песка и тут же выпустив обратно, пропустив сквозь пальцы.
— Так, ничего… рыбы… раки… чертоги морского царя…
— Медуз там не было?.. а то они кусачие…
— Не было, нет.
— Знаешь, меня в детстве как-то… укусила медуза… ну, не укусила, но так… короче, попала в глаз…
— Представляю.
— Врагу не пожелаешь! Словно химическое оружие…
— Сколько тебе было?
— Лет десять. Или одиннадцать.
Разговаривать не хотелось. Григорий отвернулся, надеясь, что и жена предпочтет позагорать молча — хотя бы какое-то время.
Солнце светило теперь ему в затылок — можно было, не подымая головы и не щурясь, наблюдать за жизнью пляжа и его обитателей. Впрочем, наблюдать было особенно и не за чем — как ни странно, эта закрытая, принадлежащая отелю полоска берега была, несмотря на урочный час, немноголюдна. Видимо, постояльцы или отдыхающие — как там правильно назвать живущих в отеле туристов — не злоупотребляли морскими купаниями, предпочитая обставленный шезлонгами бассейн или и вовсе — барную стойку. В общем, людей было немного, располагались они друг от друга сравнительно далеко и рассматривать их было неинтересно. Разве что ближайший к Григорию лежак был занят загоравшей на спине девушкой в оранжево-черном купальном гарнитуре, составлявшим, как видно, единый комплект с покрывавшим лежак таким же оранжево-черным не то полотенцем, не то пледом. Кажется, она недурна собой — впрочем, удостовериться в этом сейчас было сложно. Да, наверняка, симпатична — и сейчас появится ее мужчина, по какой-то причине задержавшийся в гостинице — появится, держа в руках бутылку какого-нибудь «Спрайта» или кулек с мытыми персиками — они приехали на отдых вместе или, может, познакомились уже здесь — кто знает. Томный фимиам безнадежной зависти на мгновение завладел его душой, но тут же осел в обычный песок дежурного недовольства собой. Хорошо было в детстве, потом хорошо уже не было никогда — или разве лишь изредка, ненадолго, промельком дней, почти не оставляя свидетельств и воспоминаний.
Солнце тем временем отыграло свое — высушив и раскалив охлажденное и смоченное водою тело. Григорий спустил с лежака ноги, сел.
— Пойдем в воду опять?
Алена лежала на животе, сама распластанная как медуза, расстегнув бретельки топа и опустив руки вниз.
— Ты хочешь в море?
— Жарко.
— Ну, хорошо.
Вывернув руки, она застегнулась, затем перевернулась через правое плечо и села.
— Ну-ка, встань вот так… да ты, кажется, обгорел слегка… вон, покраснело где… тут вот… и здесь… надо смазать…
Поднялась и как-то по-утиному двинулась к воде. Григорий пошел следом и в этот, второй заход уже старался далеко от жены не отходить — слушая ее щебетанье, улыбаясь, отвечая на шутки. Магия моря теперь не ощущалась вовсе — море словно бы обиделось, возревновав и превратив себя просто в подвижную соленую воду.
Вернувшись, оба сели, подняв головы и закрыв глаза — подставив себя солнцу — но сидели так недолго, все-таки боясь обгореть в первый же пляжный день. В общем, решили сворачиваться еще задолго до обеда — Алена нырнула в свое голубое, с огромными желтыми хризантемами платьице, скатала полотенце, убрала его в большую холщовую сумку.
— Пойдем в номер?
— Не хочется… — Алена огляделась по сторонам, — давай погуляем лучше немного… посмотрим город…
— Ну, давай, хорошо.
— Только ты… это… я бы тебе руки намазала, но на соль нельзя… здесь где-то душ наверняка, сходи ополоснись.
Григорий кивнул согласно. Он словно бы чувствовал себя мальчиком в какой-то игре. Или даже не мальчиком, а оловянным солдатиком — смысла возражать, задавать вопросы не было никакого.
Душ на этом приватном пляже, разумеется, имелся — возле дальнего от моря его конца, там, где рустованная стеночка подымалась метра на два и дальше шел прогулочный променад1 , стояли какие-то киоски, будка проката инвентаря и всякие прочие радости, обыкновенно обрамляющие пляж. Пресная вода текла из двух блестящих труб, высунутых перпендикулярно прямо из этой рустованной стены. Там же, в стене, виднелись и большие, похожие на грибы, кнопки — по всему, при нажатии включавшие таймер и пускавшие воду на какое-то заданное время. Распылителей не было — вода просто падала на некрашеный дощатый настил и затем уходила в песок.
Одно из этих двух мест было занято той самой девушкой в оранжево-черном купальнике — Григорий и не заметил, что она покинула свой лежак. Он встал по соседству, нажал на грибовидную кнопку, но вода не потекла.
— Не работает. Увы.
Девушка улыбнулась.
— Придется подождать… но я уже заканчиваю…
Она принялась картинно подставляться ленивой струйке, не прекращая одновременно с этим улыбаться Григорию.
— А вы с супругой, я видела… откуда приехали?
Он назвал свой город.
— Круто!.. Ни разу там не была, хотя много друзей… А я из Самары… то есть, сейчас из Москвы, но это временно… проходите, я все…
Она выскочила из-под струи, услужливо нажав по-новой кнопку. Григорий занял место девушки и с какой-то непонятной самому себе радостью смотрел затем ей вслед, как удаляется, уменьшаясь в размерах ее ладная фигурка, как, наконец, добралась она до своего лежака и, поправив, должно быть, то самое оранжево-черное покрывало, улеглась, полностью отдав себя солнцу — счастливая и свободная молодая зверюшка.
Городок на самом деле располагался чуть в стороне от отеля, надо было пройти по небрежно выложенной облупленными бетонными плитами дорожке сквозь какие-то необустроенные и малосимпатичные пустыри — и уже там начиналось обычное курортное нагромождение разного рода гостиниц, жилых домов, гостиниц, похожих на жилые дома, и жилых домов, похожих на гостиницы — словом, всего того, что обычно скрывается за третьей линией помпезных прибрежных отелей. Собственно, гулять гостям городка2 полагалось не здесь — для них была благоустроенная набережная и всякие разные тяготевшие к ней пространства — вплоть до колеса обозрения. Начинаясь где-то в городе, набережная дотягивалась как раз до стоящего на отшибе отеля, где остановились Григорий с Аленой — и здесь обрывалась. Дальше шла извилистая грунтовая тропинка по высокому берегу, а под ним — каменистый дикий пляж.
Впрочем, наша парочка вполне удовлетворилась прогулкой и в стороне от набережной — по которой они лишь вернулись потом в свой отель. Благо, юг, пахнущий высохшей от солнца травой и вязкой смолой румелийских сосен, был тут как тут: жужжали какие-то немыслимых размеров шмели над фейерверком клумб, поджарые горлинки томно гундосили, обсиживая фонарные столбы, припаркованная у тротуара «копейка» с распахнутым багажником, доверху набитым ящиками с абрикосами, насыщала сладким запахом пол-улицы… Разговаривать не хотелось ни ему, ни ей — Алена лишь говорила «Смотри!», показывая рукой на то, что привлекало ее внимание, Григорий послушно всматривался и затем отвечал ей кивком или короткими репликами.
Назад вернулись в разгар обеденного интервала. Спустились в ресторан, заняли столик, официант торопливо разносил суп.
— Гришенька, сходи в салат-бар… у меня сил уже нет просто… принеси мне что-нибудь, а… ну, на твой выбор… соленое что-нибудь… и капустки… а то мне так лень ужасно…
Григорий поднялся, не успев притронуться к супу. Поискав глазами, нашел тумбу со стопкой чистых тарелок, недалеко от нее — салат-бар, оформленный под крестьянскую телегу с излучающей подсветку крышей. Два или три человека стояли возле этой телеги, опустив головы, набирали себе закуски — Григорий шагнул к ним и, уже подойдя вплотную, разглядел в одном из них ту самую девушку с пляжа. Казалось, она была полностью поглощена салатами, но, едва Григорий приблизился, подняла на него глаза и улыбнулась.
— Приятного аппетита…
— И вам… — Григорию вдруг захотелось завязать разговор. — Любите вот эти маринованные кукурузки?
— Обожаю… а вы…
— Я равнодушен (он пожал плечами)… жена любит…
— Вот я ее понимаю!
— Скажите, а что ж вы… все время одна? Так и приехали сюда без компании?
Она кивнула, печально выпятив нижнюю губку.
— Увы… на этот раз одна… так вышло… но не беда — найду кого-нибудь… это ведь здесь несложно, правда? Меня зовут Зоя, кстати, будем знакомы.
— Григорий. А супруга моя — Алена. Очень приятно.
Какое-то время наполняли тарелки — затем Григорий решился:
— Не хотите ли — за наш столик? Там место свободно.
— Нет, спасибо, — Зоя изобразила легкую печаль, — я уже расположилась… там суп и все… в другой раз…
После обеда и продолжительной сиесты они еще раз выбрались на пляж, искупались, успели немного погреться в лучах слабеющего солнца, затем зашли ненадолго в номер, переоделись и отправились ужинать в город — благо, ужин в стоимость тура не включался, а заказывать его в том же гостиничном ресторане не хотелось. Обратно возвращались практически затемно. Объявился легкий ветерок, немедленно рассеявший память о дневной жаре, море теперь расстилалось каким-то серым непрозрачным одеялом — равномерно шурша, оно словно бы упрекало за что-то, отметало наши недавние ужимки и поползновения, напоминая взамен о каких-то старинных, давным-давно завершенных и с тех пор неизменных вещах — чуть ли не о древних греках, к которым будто бы открывало прямую дорогу без преград — стоило лишь довериться ему, морю, оттолкнувшись от берега.
Когда вновь поднялись в номер — было уже темно совсем. Григорий включил свет, и тут же какое-то крупное шуршащее насекомое принялось стремительно перечеркивать комнату — туда-сюда, несколько раз из угла в угол — затем, изменив тактику, стало нарезывать косые хула-хупы вокруг светящейся люстры и, лишь повинуясь Алениному полотенцу, откочевало, наконец, к окну — откуда немедленно было выгнано Григорием в свою естественную среду обитания: даже рассмотреть его как следует не успели.
Опять по очереди приняли душ — в который уже раз за этот насыщенный день — сперва Алена, потом Григорий. Когда он вышел, жена лежала поверх одеяла ничком, голая, то есть в том виде, в каком до того покинула ванную — ненужное теперь полотенце было отброшено в сторону неаккуратным комком, словно сбитый с пирожного сливочный крем. Капельки воды еще блестели местами на ее коже то тут, то там — Григорий снял пальцем одну из них, приютившуюся на скате позвоночной ложбинки, затем провел обеими ладонями вниз, до колен, осторожно обхватил обе икры. Расслабленная поверхность тела жены сообщала ладоням какое-то беззащитное, доверчивое тепло, отчасти накопленное за день, а отчасти — изначально присущее, родное. Теперь оно переходило к нему, проникая через высоленную морем кожу, разносясь затем кровью по всему организму и, попадая в мозг, порождало привычное для такого момента побуждение к немедленному ответу, движению — и оно было словом на языке женского тела, трогательным словом, означающим ожидание от мужчины действия — и не услышать его было нельзя.
Григорий слегка потянул за лодыжки — и женщина тут же откликнулась послушно, приподнялась, дав ему дорогу, и он вошел почти без прелюдии, сразу почувствовав влажное и мягкое — а значит, она действительно ждала его и хотела, стимулируя воображением недостаток физического касания. Он начал, и уже тогда, среди хаоса мелькающих в перевозбужденном мозгу картин, причудливых и постыдных, проскочил вдруг образ этой девушки с пляжа — Зои или как ее там — проскочил, исчез на время, но тут же вернулся, вернулся и зажил своей жизнью, и это придало Григорию еще толику возбуждения и нежности…
…Потом они лежали рядом, постепенно обращаясь в сон, и каждый думал о том, что все вот и на этот раз вышло неплохо, но таким же, как обычно, туманным, с притупленной за годы супружества чувственностью, немного даже устало, если говорить начистоту — и уж точно не оправдало тех смутных надежд, которые оба питали перед этим, не сговариваясь — связывая их, как водится, с новизной и необычностью обстановки.
На следующий день у Алены начались месячные. Утром она спустилась вместе с мужем на завтрак, поклевала овсяной кашки (на этот раз роли переменились — и уже Григорий сполна наслаждался разнообразием шведского стола) — после чего запросилась обратно в номер.
— Я пойду, полежу, Гриша… не хочу никуда…
— И на пляж?
— Ага… иди один… позагорай… чего тебе терять эти дни…
— А ты как же? — Григорий слегка растерялся. — Позже хоть выползешь?
Алена машет головой.
— Не… не хочу солнца… никак… ну, после обеда если только… хотя, вряд ли… ты же знаешь…
Море было таким же, как вчера — разве лишь волнение стало немного сильнее, но все же не настолько, чтобы мешать купаться: скорее, наоборот — вмешательство волн, ритмичное и, вместе с тем, всегда почему-то неожиданное, добавляло сиюминутного удовольствия — Григорий вновь заплыл за буйки, потом вернулся и еще какое-то время валял дурака у самого берега, где уже ноги доставали дна. Затем вышел, бухнулся на лежак и закрыл глаза.
Пробудил его от полудремы знакомый голос:
— Приветик…
Зоя стояла над ним — на этот раз в полностью черном купальнике умеренной рискованности.
— Уже искупались? А что вы один?
Григорий улыбнулся непроизвольно.
— Жена не пошла… плохо чувствует себя…
— Акклиматизация… это со всеми почти бывает… другая вода, пища…
Она опустилась на корточки, приподняла светозащитные очки. Теперь их лица были рядом, его и ее — гладенькое молодое личико в смешных веснушках.
— Ой, а вы обгорели… немножко…
Григорий рывком сел.
— Ерунда. Я всегда так… когда загорать начинаю…
— И не боитесь?
— Да, что там… ну слезет кожа… новая вырастет… как у змеи…
Зоя смеется.
— А я вот боюсь обгореть… поэтому всегда готовлюсь к отпуску… в солярии…
— Давно уже здесь?
— На день больше вас… или на два… но успела уже разведать тут все…
Она вдруг поднялась.
— А знаете что, Гриша… если вам нравится тут, конечно… но, в принципе, есть пляж и посимпатичнее… для настоящих ценителей, так сказать… хотите, сходим вместе…
— Когда?
— Когда? Да прямо сейчас… если, конечно, супруга… не станет вас искать тут… я не знаю…
Григорий помотал головой.
— Не станет.
— Тогда пойдемте! Я покажу вам сказку! — Зоя протянула руку. — Помочь вам встать?
Не отпуская его руки, она двинулась вдоль берега, Григорий, едва успев подхватить полотенце, догнал ее на третьем шаге, аккуратно освободил ладонь.
Они миновали обозначающую границу территории отеля дорожку, обсаженную невысоким тисом, перешагнули прибитый к земле полуразвалившийся ржавый шлагбаум, сваренный из кусков швеллера, и в самом деле оказались вскоре на так называемом диком пляже: неухоженной, ничейной полосе берега, покрытой нагромождением больших и малых камней — и камнями же сходившей в воду, причем так, что было непросто определить, где кончается море и начинается суша.
— Здесь хорошо. — Развеселившаяся Зоя, словно девочка-подросток, перескакивала с камня на камень. — Обожаю на камнях загорать. И купаться с камней тоже люблю очень…
Дикий пляж действительно был пуст — Зоя с Григорием углубились в него метров на двести, никого не встретив — и только где-то далеко впереди маячила какая-то сутулая и бородатая мужская фигура.
Зоя расстелила на одном из больших камней свое полотенце, села поверх, подобрав ноги, словно копенгагенская русалка, и быстрым, едва ли не цирковым движением сняла с себя топ купальника. Небольшие груди с чуть задранными розовыми сосками словно бы вырвались на волю.
— Идите же сюда, Григорий… я знаю здесь место… можно пройти по камням вон туда и чуть направо — и там уже глубоко, можно прыгать в воду свободно…
Григорий приблизился к ней, осторожно ступая по камням.
— Ну, что же вы? Смелее…
Вновь она пошла вперед, и он поспешил за нею — три или четыре в меру плоских и в меру больших камня (с одного Григорий чуть не соскользнул) образовывали подобие пирса, на последнем, наиболее выдающемся в море, места для двоих хватало с трудом — Григорию поневоле пришлось обнять свою спутницу.
— Прыгаем? — Зоя вывернулась из объятий и в следующий момент в ворохе брызг сиганула в воду. — Не бойтесь, Гриша, тут глубоко, не ушибетесь!
Он прыгнул следом и уже в воде почувствовал, как подплывшая вплотную Зоя ухватилась за его плечо.
— Давайте вместе поплывем? Обожаю плавать, держась за мужчину!
Потом они нехотя вылезли из моря — словно два ленивых тюленя: ухватившись за камень руками, несколько минут болтались на плаву, разговаривали, синхронно сдвигая тела вправо и влево, вверх и вниз — повинуясь приливам и отливам воды. Камень пахнул мокрым мхом и подгнившим яблоком, Григорий отцепил от него пальцем какого-то двустворчатого моллюска, спрятавшегося среди зелено-бурых опоясывающих водорослей, попытался одной рукой достать его из раковины, но, потерпев в этом фиаско, швырнул обратно в море.
— Выходим?
— Ага.
Зоя подтянулась на руках, легла грудью на камень и затем, сгибая ноги словно ящерица, выбралась из воды уже полностью, всем телом. Григорий последовал ее примеру, и вот они опять, осторожными шажками по скользким поверхностям, идут к расстеленному Зоей полотенцу.
— Кайфово, да, здесь купаться? В сто раз лучше, чем у отеля на их скучном пляже… А ты видел, там, на камне… там еще крабик вначале сидел такой зеленый, маленький — он сразу в расщелинку юркнул боком… не успела поймать…
— Ага…
Девушка садится на полотенце, повернувшись к Григорию лицом, протягивает к нему руки и, неожиданно взяв его за оба запястья, рывком привлекает к себе — застигнутый врасплох Григорий опускается на колени и, уже в следующий момент Зоя впутывает его в долгий, изнуряющий поцелуй:
— Послушай… Гриша… знаешь что… если ты хочешь, конечно… мы ведь в одной гостинице… можно всегда… в мой номер…
Он отстранился, также рывком, отступил на полшага. Встал на ноги, но, лишь взглянув на нее сверху вниз, немедленно утонул в этих поднятых на него большущих влажных глазах:
— Я не могу, Зоя… я женат… ты ведь знаешь…
И повернулся было, чтобы уйти прочь.
— Подожди!..
Он остановился.
— Подожди минутку… не уходи… послушай, ты меня не так понял… ты подумал о… в общем, нет, не то…
— Что не то?
— Ну, да, не то совсем…
В голосе ее послышались бархатные, просящие нотки.
— Я всего лишь хотела предложить тебе… предложить вам… в общем, чтобы вы вдвоем, с супругой… пришли ко мне… или наоборот… я к вам приду… это ведь без обмана… просто втроем и все… это довольно весело… я знаю… вы ведь не пробовали такое… наверняка… а я готова… это все честно, правда ведь?..
Она словно бы спешила объясниться. Григорий, правда, не знал, как быть.
— Не обижайся!
Он так и стоял в недоумении.
— Дай мне руку, пожалуйста, я тоже хочу встать!
В середине дня Алена почувствовала себя лучше — во всяком случае, к обеду она спустилась в ресторан. Зоя оказалась тут же, на этот раз она подсела к ним за столик — Григорий представил ее жене.
— Дорогая, это — Зоя, она скрасила сегодня мне пляжное одиночество.
— Я вам признательна, — Алена приветливо улыбнулась, насколько мог судить Григорий, без всякой задней мысли. — Моего мужа нельзя оставлять без присмотра! Особенно без женского присмотра!
Дамы засмеялись. Зоя заняла за столом место.
— Я вам даже… должна сознаться… нам с вашим мужем удалось уединиться.
— Где же?
— Там в стороне дикий пляж… если хотите, можем сходить туда… в принципе, даже сегодня вечером…
Алена произнесла в ответ что-то, проскочившее мимо ушей энергично поедавшего борщ Григория — в этот момент он думал о чем-то своем: про зеленого маленького краба, оставшегося там, среди камней, о причинах появления веснушек на лице и о том, что его супруга слишком наивный человек для ревности и изменить ей — все равно что обокрасть ребенка. Удержав себя утром, он, разумеется, поступил правильно — иначе дискомфорт стыда многократно превзошел бы потом приятные воспоминания о пережитом приключении. Хотя, конечно, Зоины сисечки… ну да и ладно, чего жалеть о том, что прошло!
После обеда Григорий, зная, что Алена и весь следующий день проведет в отеле (всегда было так и только так — во все годы их брака ее организм работал как швейцарские часы), купил, с ее разрешения, себе одному автобусную экскурсию — в горы, а потом еще в какие-то дальние пещеры с невыговариваемым названием, которое тут же забыл. От Зои Григорий эти свои планы решил скрыть, не приглашая составить ему компанию — да, собственно, в тот день он и не встречал ее больше. Разумеется, он боялся остаться с ней наедине, боялся оказаться в ее власти, однако, не желая признаваться себе в этом, соорудил другую, защитную версию — будто бы он не хочет обсуждать с девушкой причины Алениного недомогания, а это неизбежно, если оказаться с ней в одном автобусе сколько-нибудь надолго.
На море во второй половине дня он не ходил тоже — наскоро искупался в бассейне, перехватил в баре пива с крабовыми чипсами, вернулся в номер и до ужина просидел на террасе — наслаждаясь видами, слушая чаек и пытаясь одолеть какой-то переводной детектив, специально, ради отпуска загнанный в читалку. К счастью, Алена, увлеченно путешествуя по телеканалам, его почти не дергала — раз лишь спросила что-то про Индонезию: видимо, наткнулась где-то на соответствующий сюжет…
Ужинать пошли опять в гостиничный ресторан — есть, впрочем, почти не хотелось: они присели за маленький столик кафетерия, заказали какие-то черно-коричневые, обильно обсыпанные желтыми оспинами кунжута гамбургеры (подаваемые в комплекте с черными же нитриловыми перчатками), зелень и бутылку белого вина. Вино принесли избыточно холодным — но Алене, кажется, именно это и было нужно: первый бокал она выдула в один глоток, как водку, грациозно оттопырив два черных пальца.
— Вот чего не хватало, оказывается…
Григорий пригубил свой. Поставил его на стол.
— Ешь.
— Ага.
Она принялась за гамбургер — кусала жадно и вместе с тем как-то осторожно, будто опасаясь чего-то.
— Ешь смелее.
— Не торопи.
Сама долила вина в пустой бокал, глотнула еще.
— Слушай… Гриша… а как тебе эта девочка?
Он вздрогнул.
— Какая?
— Ну, Зоя эта. С которой ты на пляже.
— Симпатичная, а что?
— Можно с ней подружиться. А то скучно тут…
Продолжая жевать, пожал плечами.
— Ты бы мог пригласить ее на завтра, на экскурсию, с собой.
— Зачем?
— Ну, веселее же.
— Мне не надо. Хочу побыть один.
— Странный ты. — Алена откусила еще кусочек. — Одинокая красивая женщина, как говорится, не зевай.
— Это мне ты говоришь?
— Ну да. А что? Я же не призываю тебя… ее соблазнить. А так я не ревную совсем. Лишь бы тебе хорошо.
Григорий долил себе вина.
— Значит, ты считаешь, что одной тебя мне мало?
Алена захихикала.
— Нет, ну а что? Мужчина всегда так устроен. Ему всегда хочется… кого-то еще. Это ведь правда?
— Не знаю.
— Все ты знаешь. Ты знаешь, что правда.
Погрозила ему пальчиком.
— Просто ты верный мой муж и тебе тяжело. И я очень тебя люблю. И ценю за это.
Она потянулась через стол целоваться. Григорий привстал, чмокнул ее в губы и снова сел.
— Вот видишь, я тебя понимаю.
Он вздохнул.
— Нет, правда. Вы, мужчины…
— А вы?
— Женщины?
— Ну да. Вот ты, конкретно. Ты — как?
— Я никак. Мне никого не надо. Кроме тебя. Ты мне ни капельки не надоел, честное слово! Ты мне совсем не надоел, но мне…
Она словно бы замялась.
— …но мне… как бы это сказать… мне интересно… мне было бы интересно…
— Что?
— Ну, увидеть тебя… в какой-нибудь непривычной ситуации… не знаю… как в первый раз…
— Непонятно.
— Да тебе всегда непонятно. То, что я говорю. Ладно, ешь давай. У тебя гамбургер, смотри, обуглился вообще — станет каменный уголь.
С утра пораньше, взяв в ресторане ланчбокс с завтраком и бутылку воды, Григорий отправился на экскурсию. Автобус долго петлял среди отелей, по одному собирая недопроснувшихся экскурсантов, затем вырвался из городка и, словно бы вздохнув с облегчением, погнал по длинной и прямой трассе, проложенной среди полей кукурузы и подсолнечника. Ехали долго, Григорий даже поспал немного. Пробуждаясь периодически, он вглядывался в окно и, несмотря на темную неровную дымку где-то над горизонтом, не верил, что совсем скоро вокруг вырастут взаправдашние, как в детстве, горы.
Однако горы появились — как-то незаметно, без предупреждения и репетиции — сразу встали во весь рост по обеим сторонам, а прямое как струна междугороднее шоссе после какого-то непримечательного поворота вдруг превратилось в пустынную, давно не подновляемую узковатую для большого автобуса петлистую дорогу с заржавелыми километровыми столбами на обочинах.
Автобус шумно перекладывал сцепление, ревел на подъемах — казалось, он сам не вполне был уверен, хватит ли сил добраться до заявленного пункта назначения: экскурсантам словно бы передалось это волнение и, оказавшись, наконец, вне автобуса, на первой из запланированных смотровых площадок, они демонстрировали толику нервного оживления — во всяком случае, Григорий так это себе объяснил.
Впрочем, избежать волнения не удалось и ему — хотя природа проклюнувшегося в нем душевного трепета была иной. Это было воздействие горного пейзажа — точнее, воздействие погружения в горный пейзаж, когда ты не глядишь на него со стороны, а как бы сам тщишься стать его частью. Тщишься, однако, не можешь — ибо он не принимает тебя, не выталкивает, но и не принимает, не делает собой. Да, он не проявляет к тебе агрессии, не скрывает от тебя своей красоты, не препятствует тому, чтобы ты наслаждался ею — отстраненно наслаждался, но и только. Ничем, ни одним намеком он не говорит тебе, что ты — свой, что он берет тебя под покровительство, что он спасет тебя, защитит, если представится случай. Ты безразличен ему, и красив он не для тебя, а вообще, и меняться он будет не синхронно с тобой, а в ином совсем времени — миллионом за миллионами лет — когда от тебя уже ни памяти, ни костей не останется.
Потом были пещеры — странные холодные, влажные пространства, населенные оргáнами сталактитов, лишь слегка подсвеченных неяркими фонариками. Какая-то сложная, не нужная никакому существу природная архитектура, сотканная без плана и чертежа и, после, воплощенная пыточным каплепадом грунтовой воды. Мир, куда человек приходит нелепым и неловким животным, испуганно глядящим под ноги, остерегаясь скользких ступенек и узких проходов, чреватых синяками.
На обратном пути с дороги позвонил жене — на подъезде повторил звонок, договорились, что Алена будет ждать его в ресторане. То есть туда следовало идти сразу, не поднимаясь в номер. Григорий, по обычаю, подчинился и, устало выпав из автобуса, отправился ужинать, даже не переодевшись. Тем более что время и в самом деле было позднее, а есть действительно хотелось не на шутку — помимо содержимого утреннего ланчбокса, желудку за весь день довелось принять в себя лишь какой-то этнический сэндвич с козьим сыром (предоставленный организаторами в счет экскурсионной программы) и пару круассанов, приобретенных уже за свой счет на одной из бензоколонок — там, где автобус делал десятиминутную санитарную остановку.
В общем, он вошел в начинающий помаленьку пустеть ресторан и, поискав глазами, без труда обнаружил жену: она сидела за столиком у окна, вот те раз, вдвоем с Зоей. Ровно посередине между ними возвышалась на три четверти опустевшая бутылка красного вина.
— Гри-иша! Мы тут… иди сюда… Я заказала тебе поесть… маникотти с креветками… сейчас уже принесут…
Он присел за столик.
— Вот каберне… мы, правда, все почти уже выпили… хочешь, закажем еще?
Григорий отказался. Вместо этого налил себе воды из графина, с жадностью опрокинул в рот.
— Мы тут с Зоей... давно сидим уже... а до этого в баре...
Григорий понимающе кивнул: заметная глазу степень опьянения жены никак не вязалась с третью бутылки сухого вина.
— И знаешь... Зоя тоже удивилась... что ты не позвал ее с собой...
— Ага, ага... — Подхватила Зоя, — я б тоже с удовольствием... в эти пещеры...
Тем временем принесли обещанную еду — Григорий, с нетерпением набросившись на эти странные фаршированные макароны, отвечал на вопросы дам лишь редкими односложными репликами — а то и вовсе кивком головы.
— Извините, Зоя... я решил, что вы не пожертвуете морем и солнцем...
— Ты делал фотки?
— Ага.
— Много?
— Угу.
— И в пещерах?
— Конечно.
Расстались уже на лестнице. Зоя, покачивая бедрами, поднялась к себе (она жила этажом выше), Григорий с Аленой свернули в свой коридор. Уже у двери, пока Григорий впотьмах искал ключ, Алена вдруг задумчиво произнесла, держась за косяк:
— Знаешь... а эта Зоя... мы с ней очень хорошо... до того, как ты пришел...
— Что хорошо? — Григорий, наконец, справился с дверью. Алена юркнула вовнутрь и тут же уселась на край кровати.
— Поговорили... поговорили хорошо.
— И?
— Что и? Она мне... многое рассказала... про себя и вообще... я с ней тоже делилась... откровенными подробностями...
— Вот и хорошо.
Григорий уже собрался идти в душ.
— Нет, ты не понимаешь. Не понимаешь просто.
— Что я не понимаю, что?
— То, что я главного тебе не сказала... Она, Зоя, предложила... Короче, знаешь, она хотела бы сыграть с нами в игру третий — не лишний.
— Это как?
— Ну, что ты как маленький, Гриша! Да все ты понимаешь! Она придет к нам, и мы втроем станем трахаться, вот и все.
Григорий непроизвольно выгнул брови.
— Это она предложила или ты?
— Она. Она, но знаешь, я и сама порой... что-то подобное... да и тебе, наверняка... а почему ты спрашиваешь?
Григорий усмехнулся.
— Потому что мне она это тоже... предлагала.
— Тебе-е? — Алена не совладала с удивлением. — А тебе когда?
— Вчера. Когда мы с ней на море. Я не стал тебе говорить...
— ...почему? Почему ты не стал, Гришенька?
— Не хотел тебя...
Но Алена разразилась громким смехом, не дослушав фразы.
— Ты думал... думал, что я... боялся...
Дождавшись, когда она успокоится, Григорий присел рядом, положил ей руку на бедра.
— Так ты хотела бы этого?
Алена пожала плечами.
— Наверное, да... если честно. Знаешь, хочется от отпуска чего-то... неожиданного, такого, чтобы потом вспоминать.
Она повернула к нему голову, взглянула в глаза пытливо, кошачьи.
— А ты?
— Я не против. Если тебе надо остроту ощущений... я тоже готов...
— Вот и здорово.
Она шутливо погладила его по затылку.
— Давай, послезавтра, а? У меня все кончится, и все будет хорошо. Ты ведь потерпишь еще один день, Гриша мой миленький? Только давай ей вместе скажем завтра, хорошо?
С Зоей сговорились на следующее утро за завтраком. Смущенно посмеиваясь, супруги объявили, что будут рады пригласить ее к себе в номер поздним вечером следующего дня. Надо сказать, что смущались они напрасно — девушка отреагировла как нельзя живо: чуть слышно взвизгнула «Вау!», положив на скатерть вилку и вытянув вперед, через стол, обе руки, накрыла своими ладонями ладони Григория и Алены.
— Хорошо!.. Я обязательно приду... к вам.
Григорий услыхал нотки клокочущей томности в ее голосе и тут же успокоился.
— Ну, а как... скажите, Зоя... как вы все это видите... сценарий там какой... или что...
Зоя беззаботно пожала плечами.
— Ну а какой тут еще сценарий... Мы просто посидим тут в баре, потом вы, Григорий, пойдете наверх, все там приготовите. А мы с Аленой еще посидим немного. А потом тоже придем. И все будет как надо.
Опять испытующе заглянула обоим в глаза — солнечные блики отражались в ее зрачках подвижными фонариками детского безумия.
О том, что следующие полтора дня пройдут целиком и полностью словно бы в дымовой завесе скучного, сосущего томления, Григорий и не подозревал. А между тем вышло именно так: притом что внешне все вроде бы обстояло безукоризненно. После завтрака вышли на пляж, Алена даже купалась — Зоя большую частью времени ошивалась где-то рядом, по крайней мере такое создалось впечатление — смеялась, затевала разговоры. Запланированное на вечер следующего дня больше не обсуждали — ни с Зоей, ни без нее, Григорий даже не знал, вспоминает ли Алена об этих своих затеях. Сам же он ощущал что-то сродни давно позабытому, казалось, чувству неуверенности перед грядущим не вполне выученным экзаменом — и то, что его собственная покладистость заставляет его же испытывать теперь все это, отравляя один из немногих дней отпуска, казалось отчаянно несправедливым, вызывая едва скрываемое раздражение.
Впрочем, он как-то пережил и это. Сказано — сделано: прошел еще один безликий пляжный день, наступил вечер, и наши заговорщики, как и планировали, спустились в ресторан не столько поужинать, сколько взбодриться. Им это, в общем, удалось: поднимаясь затем к себе в номер, Григорий с приятным удивлением обнаружил, что давешнее томление неуверенности исчезло без следа. Исчезло, сменившись томлением иного рода: приняв наскоро душ, облачившись в халат и усевшись в кресло, словно персонаж глянцевой интерьерной рекламы, он вдруг поймал в себе старое, казалось, полностью забытое чувство, если так можно назвать, «эротического ожидания». Когда ты ждешь женщину, заканчивающую прибирать себя, и нарочно, только лишь ради распаления твоего нетерпения, замедляющую свои действия. Она медлит, но ведь она и сама испытывает схожее нетерпение, испытывает, но берет на себя труд смирять его — и эти два нетерпения сталкиваются где-то в астральном мире, подперченные легчайшей досадой и бог знает еще каким сонмом эмоций... И такое было лишь в молодости, или если с новым партнером, или в самом начале их брака с Аленой, а потом исчезло куда-то постепенно и незаметно — и лишь теперь только Григорий вспомнил про те свои чувства и с удивлением убедился, что они еще живы.
...Наконец, в дверь постучали — Григорий дернулся, поднялся с кресла, шагнул навстречу. По стуку он понял, что это была не Алена — или, если все же Алена, то пребывающая сейчас в сильном, ну о-очень сильном изменении сознания. Он потянулся к ручке, открыл дверь. Дамы стояли в коридоре, обняв друг друга за плечи — словно пара матросов, не без труда покинувших портовый кабак. Тепло алкогольного присутствия испарялось поверхностью кожи, блеском глаз, образуя вокруг них сказочное пространство миазмов — задержавшись на какое-то мгновение, они вошли в номер, окутав этим пространством и Григория заодно. Он посторонился, дав им закрыть за собой дверь.
— Приветик... принимай нас... — Алена и впрямь была сильно пьяна, ощутимо сильнее, чем полчаса назад, при расставании. — Это — Зоя... но вы знакомы... а это, Зоя, мой муж... ух ты — в халатике!
Она распахнула халат на Григории, окинула взглядом его наготу и, не произнося ни слова, опустилась на колени.
— Дай мне... (берет в рот на какое-то время, затем освобождается, поворачивает голову к Зое) о-о... Зоя, иди сюда... вот, на, попробуй, это вкусно...
Зоя садится рядом, сменяет Алену — та нежно проводит пальчиком по Зоиным губам.
— Какие у тебя... губы красивые, нежные...
Но затем руками отводит Зоину голову.
— Ну, вот все... не увлекайся, а то нам потом ничего не достанется...
Обе подымаются.
— А теперь... раздевай нас...
Григорий окончательно скидывает халат, швыряет его на кресло, собираясь уже заняться дамами, но Зоя опять его опережает, неожиданно переменив намерения:
— Или нет... мы сами... а ты сядь вон туда, на кроватку. Можешь глядеть на нас, мы не стесняемся.
Григорий подчиняется, садится и сидя смотрит, как женщины неумело раздевают друг дружку — вот уже они обе обнажены, и он вновь ловит себя на непривычном ощущении — не умея выразить, но чувствуя вдруг разницу между наготой одной женщины и наготой двух сразу. И здесь мы поспешим прийти ему на помощь: все же Григорий был обычным компьютерщиком средней руки, образные словесные формулировки — не его конек. Едва ли он смог бы сказать, что, обнажаясь перед мужчиной, одна женщина словно бы говорит этим, что вот она женщина и есть — и все, что женщина — это как раз она. В то время как две женщины и более словно бы говорят иное — как бы уже не от явления женщины вообще, а от себя лично: и я, и я — женщина, такая вот тоже, с такой формой груди и бедер, с этой вот странной татуировкой на правой ягодице, с выбритым начисто или, напротив, разросшимся как морской анемон лобком...
Тем временем Алена уже в полной мере потеряла берега. Освободившись от одежды, она запрыгнула на кровать, заняла на ней середину и, выгнувшись кошкой, стала звать к себе Зою — а когда та послушалась, вновь принялась гладить ее губы пальцем — как гладят мелкое пушистое животное, бездумно и бесцельно.
— Все-таки губы чертовские… у тебя... прямо зависть, а не губы!
И тут же впилась в эти губы поцелуем. И повалилась на спину.
Дальше было все — как россыпь случайно выпавших из колоды игральных карт. Григорий словно бы увидел со стороны себя самого, держащего Зою за плечи, затем услышал томный Аленин голос, бурчащий с придыханием «всю жизнь мечтала потискать чью-нибудь грудь» — и, вслед за этим, увидал ее руки, оглаживающие Зоин прелестный бюст, прихватывая сосочки подушечками пальцев, но так, как это никогда бы не стал делать мужчина. Он увидел, как Зоя подалась назад и тут же упала головой между Алениных раздвинутых ног — и принялась ласкать ее там, и он увидел, как постепенно напрягается тело жены, как подымается острый подбородок запрокинутой головы и как затем наступает кульминация освобождения — и, отпихнув коленом Зою, она переворачивается на бок, содрогаясь в конвульсиях.
Потом он сам прильнул было к ней — но также был отстранен коротким, настойчивым движением, и, превозмогая нахлынувшую негу, Алена лишь прошептала сухими губами: «не-ет... в нее, в нее...». И Григорий опять послушался, склонившись к Зое, и та немедленно обхватила его ногами и руками — словно молодой гепард, влезший на одинокое дерево посреди саванны...
— Гришенька... ты не спишь? Принеси мне водички-и...
Он открыл глаза: было уже совсем светло, жена лежала на спине словно распластанная камбала — одеяло почти полностью сбилось набок, ни одной из двух подушек в ее части кровати не видно было вовсе, они сейчас валялись разбросанными по комнате — одна тут же рядом, возле обуви, другая — аж в дальнем углу. Как она туда забралась — бог знает.
— Ужасно пить хочется... после вчерашнего... — Алена перевернулась на бок. — Мы ведь там... ну, в баре этом... текилой... А где Зоя, кстати?
Григорий рассмеялся:
— Ушла. Ты что ж думаешь — она здесь ночевать останется или как? — Он сел, подперев подушкой спину. — Секс, моя дорогая, это еще не повод для ночлега.
Поднялся, взял со стола пустой стакан, пошел в ванную и, наполнив его там водой из-под крана, подал жене с нарочитой грацией — как паж из фильма про Золушку.
— Пей!
Алена прилипла губами к стеклу — слышно было, как гулко проваливаются глотки в ее горло.
— Хорошо! — Она поставила стакан прямо на пол. — Спасибо, Гриша мой дорогой... как я рада, знаешь... рада как всё вчера... и ты такой молодец... и такой сильный... я тебя люблю ужасно...
Она спустила с кровати ноги. Потянулась.
Григорий внимательно наблюдал за женой.
— И как? Хотела бы повторить?
Замотала головой.
— Нет.
Встала. Подошла к мужу, взяла его за руки.
— Нет, больше не надо. Достаточно. Но было ведь хорошо, правда? Очень хорошо.
Зою они увидели только вечером следующего дня — решив поужинать в городе, дотопали по набережной до череды ресторанов, выбрали первую попавшуся грузинскую харчевню, вошли и сели за столик в уголке. Размалеванная румянами певичка что-то пищала под минусовую фонограмму — но, к счастью, недолго. Заказали какой-то имеретинский шашлык, хачапури, всякую зелень, взяли так называемого «домашнего» — то есть не пойми какого — вина. Как бы то ни было, грузинская кухня расположила их к мечтательности: говорить не хотелось, оба сидели погруженные в свои мысли, время от времени доливали себе вина и выпивали его, не согласуясь друг с другом. И тут Григорий увидел девушку за спиной жены. Зоя сидела на барном стуле, вполоборота к стойке — так же, вполоборота, к ней лицом, располагался фактурный мужчина с черными как смоль волосами, обрамлявшими загорелую лысину. Они улыбались друг другу, что-то обсуждали.
— Алена, смотри!
— А?
— Обернись незаметно.
Алена послушалась, сощурив глаза, посмотрела на Зою, затем повернулась назад.
— Позвать ее?
— Зачем? Ей и без нас хорошо...
Алена рассмеялась. Заразившись от нее смехом, Григорий подозвал официанта:
— Молодой человек... видите, вон, девушка с мужчиной сидят... поставьте им за мой счет шампанское... да, брют... хорошо... скажите, что это им обоим от нашего столика!
1 Авторский подарок борцам с плеоназмами и периссологией.
2 А это – любителям аллитераций.
|
