КАРТ-БЛАНШ Владислава Отрошенко

Александр Шилякин

Петя Тетерев

два рассказа

Сновидческая природа этой прозы, — не происходящего в ней, а именно ее природа, способ жизни, — угадываются не сразу: во сне лишь изредка догадываешься, что видишь сон. Хотя и происходящее здесь устроено так, что трудно угадать, кто кому снится и где кончается сон и начинается новый сон или некая похожая на сон явь. Таинственно-искаженная реальность до пробуждения не кажется ни таинственной, ни искаженной. Мне не хочется становиться на точку зрения бодрствующего эксперта и тщательно допытываться, каким образом кристально неизвестный автор родом из Новочеркасска, дебютирующий с чистого листа на страницах легендарного журнала, делает это — грезит и точной рукой поэта удерживает сознание в глубине создаваемых грез, не давая ему вынырнуть в будничную реальность. Реальность светится у Александра Шилякина где-то далеко вверху, как солнце за водной плоскостью над головой тонущего. При чтении мне даже подумалось в какой-то миг: ах, мой Небесный Новочеркасск, ты, оказывается, можешь быть и Подводным... Конечно, можно указать на то, что в этой прозе есть чрезвычайно значительные вещи — ритм, интонация. Или заметить, что автор наделен зрением художника — то есть способностью преображать увиденное до мастерски выверенной неузнаваемости. Или сослаться для окончательного разоблачения истоков артистизма на то, что сообщил сам автор по моей просьбе в биографической заметке: «...в разное время испытывал влияние Джойса, Флобера, Золя, Мопассана, Хемингуэя, Шервуда Андерсона, Пушкина, Тургенева, Лескова, Баратынского, Сологуба, Хлебникова, Паунда, Бротигана, Акутагавы, Сэлинджера». Я бы еще добавил для справедливости Константина Вагинова к этому показательно широкому — и потому ничего не значащему — списку. Но в итоге все можно сказать короче и проще. В этой прозе есть магия. И в отличие от любого фокуса, она не поддается разоблачению.

Владислав Отрошенко

Луна-парк

Зонтики над столами. Тихо свет, громко музыка, чисто, светло, ни сбежавшей кошки, никого. Только девочка за столом вдалеке, под зонтиком. На руках у нее горностай. У нее бы узнать, куда побежала кошка, а она красивая, горностая гладит, и спросить ее слов нет. Волосы у нее черные вьются, и глаза большие смотрят, и рот большой приоткрыт. Тетенька, а кошка куда же!

— Саша! Саш?

— М?

— Вставай.

Рукой по горячей кровати, нет кошачьей шерсти. Девочка не старше меня, зачем «тетенька» ей сказал? Даже не узнал, куда кошка убежала. Глупостей наделаешь во сне, встаешь с постели и дальше глупости делать.

— Ты встал? — из другой комнаты голос ее, еще сонный.

— Да, почти.

— Быстрей давай, — тень ее на кухне зашевелилась, глаза ее там, утром чуть сердитые. — Давай, давай.

Пол холодный сухой. Нашел тапки холодные, и на кухню сами собой ноги идут. Чуть бьет дрожь, утром холодно всегда.

— Мам, почему у тебя утром голос злой?

— Почему это злой? Не злой, просто садится с утра, — в коридорчик вышла, не посмотрела даже, дверку притворила, запахла ее сигарета.

В раковине красная пластиковая решетка лежит. На нее белая пена с кровью упала, уже не первый день. Сказать?

— Мам, у меня кровь.

— Где?

Дверь отворилась, дым влетает, ее лицо нахмурилось.

— Да вот.

На пластиковой решетке паста зубная и розовеет в ней кровь.

— Прополощи, открой рот. Дай посмотрю.

Лицо ее близко, сигаретой пахнет, красивое, брови приподнимает, у нее тоже глаза голубые.

— Так, ну это парадонтит, — отвернулась, открыла холодильник, — зайду в аптеку, возьму тебе другую пасту, — достала из холодильника масленку и колбасу, — садись ешь и одевайся, там мультики идут.

Не хочется есть. В окно посмотри, там как будто еще ночь. Видно, как ветки качаются голые на холодном ветру. Видно небо, грязь на стежке, в огороде земля промокшая и застывшая. Есть не хочется, а хочется заплакать. Нельзя. Чуть-чуть живот болит. Телевизор слышно и как холодильник дрожит. Хорошо, когда сидишь на кухне, кругом темно, тихо.

— Спасибо.

— Покушал? Иди, посмотри минут десять, я скоро, — у мамы в зеркале рот открыт, щеточка в руке, красит.

В мультиках цвета все яркие, не такие, как в жизни. Для детей все делают яркое: и пеналы, и кофты, заколки для девочек. У мамы тоже яркие вещи, но она уже не девочка. Она просто молодая.

А эти мультики не станут смотреть, эти, что хлопают петардами сейчас на дороге, мальчики с хриплыми голосами, в синих олимпийках. Об ящичек чиркает, чиркает, заискрила. Паренек в отцовской кожаной куртке отбросил петарду, хлопнула в луже и брызги во все стороны. Скоро Новый год, хлопают петарды все дальше, вверх по улице.

* * *

Брызгала грязью на себя и повсюду «Газель», скрипела рессорами. Мелькала черная мертвая трава в грязном снегу у обочины, за черным полем лысые кусты ехали вместе с «Газелью». Водитель длинным ногтем мизинца в зубах ковырял.

— Слушай, а зачем тебе такой ноготь на мизинце?

— Ну, чтоб в ухе ковырять там, в зубах.

Посмеялись, недолго осталось ехать.

— Э, ты смотри! — водитель показал на экскаватор, что стоял посреди насыпной дороги, недалеко от съезда с шоссе. Рядом с экскаватором в землю завалилась по самое крыло старая американская машина.

— Кино снимают, что ли, — остановились, смотрят.

— Ну, ты их спроси.

Водитель животом упал на колени пассажира, оперся одной рукой на панель, а другой покрутил ручку на двери, опустил стекло.

— Эй! Что там у вас? Вы всерьез или кино снимаете?

Но люди у экскаватора не услышали. Невысокий темноволосый паренек в розовом костюме весело кричал своим друзьям и смеялся, заглядывал в видеокамеру:

— Потанцуем! Потанцуем, потанцуем!

Играла музыка из открытой двери старой большой машины, какой-то американской:

«Франчиско капроменто папи ру! Чика о, чика о!»

Высокий парень в красной короткой куртке с золотой вышивкой танцевал с кудрявой черноволосой девицей у самого ковша брошенного в поле экскаватора.

«Па-пи-ру-ууу энтриссимо картино! Чика о!»

Девица была в куртке на овечьем меху, под курткой было длинное синее платье. Она запрокидывала голову, кружилась и смеялась. Парень в красной куртке смеялся и целовал ее в шею.

«Эль белло мама мучо тропико!»

— Да ну их, поехали.

Водитель сел обратно и взялся за руль, пассажир еще смотрел на танцующих у экскаватора.

* * *

Мама идет впереди, навстречу ей из лужи в лужу течет вода. Темные ручьи. Грязь на дороге разрезают синие сапоги, как носы больших кораблей разрезают воду в океане.

— Не шаркай! — чуть обернувшись, прикрикнула мама.

— Угу.

В проводе над дорогой запуталась толстая ветка спиленного летом дерева. Рядом с веткой на проводе сидят три воробья. Холодно дует ветер на воробьев и на маму, носы больших кораблей наперегонки плывут, ломают тонкую корку льда в океане улицы.

— Не шаркай, я тебе сказала! — мама остановилась и строго посмотрела. — Ты что не понял?

— Да понял я все.

Уже скоро закончится океан луж. Ближе к школе асфальт ровный и новый, летом здесь очень быстро можно ехать на велосипеде. От самого мебельного магазина, рассказывала мама, когда-то давно можно было до самого кладбища не крутить педали и ехать очень быстро, потому что асфальт везде был хороший, и не было океана там, где он сейчас. Однажды мама ехала так быстро, что не могла уже остановиться. Ей пришлось упасть вместе с велосипедом в кучу песка в конце улицы, почти перед самым кладбищем.

— Я же сказала тебе, не шаркай! — мама закричала.

Корабли не плыли больше по океану и не ломали лед. Один из кораблей столкнулся с подводной скалой, слишком близко подошел к берегу.

Мама остановилась. Смотрит. Вода из лужи затекает под шапку. Молодой капитан уснул за штурвалом, плохо учился плавать на кораблях в океане.

* * *

На углу остановились. Водитель, вытягивая шею, смотрел куда-то в сторону заброшенной водонапорной башни.

— Ты чего?

— Да не вижу, по-моему, сынок мой.

Далеко за дорогой, за поросшим редкими кустами пустырем, у обвалившегося входа в водонапорную башню сидели на бетонном блоке несколько ребят в синих и зеленых олимпийках. Увидели остановившуюся на обочине «Газель», глядят. Один из них в порыжелой кожаной куртке встал на бетонную плиту и что-то крикнул. Не слышно.

— Приоткрой окошко, а? — водитель наклонился к окну и свистнул, потом помахал рукой. Парень не двинулся, ничего не ответил, он стоял на бетонной плите и смотрел в сторону «Газели».

— Иди сюда, ну! Тебя зову!

Парень повернулся к ребятам, что-то коротко сказал, сделал им быстрый жест рукой, спрыгнул с плиты и пошел к «Газели». Он подошел к машине и поглядел сначала на отца, потом на пассажира. Парню было лет двенадцать.

— Здорово! — сказал отец.

— Слушай, бать, ты мне больше не свисти. Девкам своим свистеть будешь.

— Каким девкам, это когда было! Давай, садись, — отец потянулся к ручке, пассажирская дверь скрипнула, открылась. Пассажир вылез. Парень в кабину не сел.

— Я с тобой не поеду.

— Ты чего? Мы с тобой уже неделю не виделись! Садись. Расскажешь, как дела, — водитель похлопал ладонью по сиденью.

— А куда едете?

— В город. Туда-обратно. На Ярмарке выгрузимся и обратно. Садись, остановимся где-нибудь, я тебе куплю мороженое там, пирожок, что хочешь.

— Да нужно мне твое мороженое, — парень подтянулся, влезая в кабину. — Что везете?

— Льва, — сказал пассажир, влезая следом за парнем в кабину грязной белой «Газели».

* * *

В школьном туалете у умывальника мама отряхивала влажную тряпку и вытирала грязь с детской куртки.

— Домой придешь, стирать надо будет.

— Мам, хочешь, я сам постираю.

— Да что ты там своими ручонками никчемными постираешь! К тете Неле понесу, у нее в ванной замочим. А это все потому, что ты человеческого языка не понимаешь.

— Понимаю.

— Нет, не понимаешь.

Она еще несколько раз протерла плечо, потом грубо повернула, чтобы посмотреть спину.

— Все, нормально вроде, — мама сполоснула тряпку под струей холодной воды и разложила на краю умывальника. — Все, я пошла. Давай, скоро звонок.

Из туалета было видно, как в классе мальчики бегали вокруг парт, девочки тихо сидели. Пошел по классу с мокрой и холодной курткой в руках из туалета в раздевалку и видел их всех. Последние мамы уходили из класса, махая рукой на прощание. Она на них не похожа, редко она машет на прощание. Она красивее их всех, молодая.

Повесил куртку на крючок. Соскользнула и упала, быстро поднял и снова повесил. Руки мои, вот они, белые и никчемные. И ее рука, покрасневшая от холодной воды. Сминает тряпку, грязная вода скатывается в умывальник. Рука моя длинная и худая, ее рука.

В классе голос учительницы звонко заговорил:

— Успокаиваемся, достаем учебники, пеналы, рабочие тетради, — учительница медленно встала из-за стола и подошла к краю доски, взяла в руки мел и поглядела на него, медленно поворачивая в пальцах. Пятница, первый урок — история.

В книге по истории все с бородами, русские в доспехах, лица в крови, бегут. Все это ерунда, никогда не видел, как взрослые люди бегают. Спрашивал об этом у них. Почему не бегаете? Бегать можно в магазин, а от собак нельзя. Как во сне за кошкой той бежал. В энциклопедии ночью читал о рысях, они тоже кошки, и в России живут.

Ночью бабушка шептала в спальне, там горел свет, из темной комнаты видно, слышно как она шептала, писала что-то в тетрадку, ручка скрипела по бумаге, шептала. Вошел к ней, она не сразу увидела.

— Бабушка, можно я немного посижу?

— Ой, крошечка моя, ты чего не спишь? Ну иди, посиди недолго, — она поднимает глаза к часам, большим желтым настенным часам, сделанным в виде наручных.

— Уже три часа. Ну ладно, полчасика посидим, — она откладывает тетрадь. — Ну что новенького? Как сегодня вечер прошел?

— Да тихо все, спокойно. А ты в дневник писала?

— Да, погоду записала и так, еще кое-что. Хорошо, обошлось без крика сегодня. Спрошу, пока вспомнила, что сегодня в школе получил?

— Сегодня три пятерки. По русскому, по рисованию и по литературе.

— А по математике?

— Четверку.

Бабушка тянется за другой тетрадкой, открывает ее с конца.

— Ну вот, сегодня 15 рублей, молодец, — она красной ручкой вписывает слева пятерки-отметки, напротив каждой пишет «5 р.».

— Бабушка, а почему взрослые люди не бегают?

Она пожирнее обводит пятерки красной ручкой.

— Ну а куда ж им бегать? Я вот уже куда побегу? Только если пожар, тьфу-тьфу, — стучит по лакированной столешнице.

— А если лев нападет или рысь? Взрослый тоже не побежит?

— Ну, я этого не знаю, нет, наверное. Куда там убежать! Ты себе представляешь, какой он — лев? — бабушка открыла дверцу стола и положила внутрь красную ручку.

На дверце болтался синий лоскуток.

— А что это за веревочка на дверце висит?

— Это когда баба Моля померла, у нее на руках были повязаны.

— А зачем?

— Чтобы судорогой не потянуло. Окоченеет, и не разогнешь потом.

— Ты себе веревочку оставила на память?

— Да, оставила вот. Нельзя говорят, а я все равно оставила. А если не снять, то покойник там перед богом связанный будет стоять, — бабушка отвернулась, ей стало неприятно об этом говорить.

— Я пойду немного книгу почитаю, можно?

— Иди, рыбушка, почитай. Только недолго, а то не дай бог в туалет мать встанет и свет увидит. Будет тогда нам с тобой.

Учительница читала вслух из учебника, а дети водили пальцем по строчке.

— Саша, читай дальше! — учительница подняла глаза и посмотрела на сидящих за первой партой. — Читай, читай. Не следил? Вот и расскажу твоей маме, что ты на уроках в облаках витаешь все время.

— Не надо.

— Надо, надо. Вот отсюда, ищи. После этого монголы окружили лагерь неучаствовавших… Нашел?

— Да.

— Вот и читай.

Читать не хотелось. Все думалось, а каково это и в самом деле витать в облаках?

* * *

Вверх по мосту через черную речку едет грязная белая «Газель». В кабине трое. Мужчина за рулем, ковыряет длинным ногтем в ухе и морщится. На пассажирском сидит молодой небритый мужчина, крутит что-то в магнитоле.

— В эфире «Радио Новочеркасск ФМ»! — сказало радио.

Между ними подросток с холодными злыми глазами смотрит перед собой, ерзает в жаркой кабине, шумит печка, разговаривают.

— «Газель» продавать буду, поеду в Абхазию, меня туда работать зовут, — водитель сказал.

Я уеду в город с видом на прибой,

Где пески поют фальцетом под ногой.

И в зеленую волну прямо с берега нырну,

И уйду от всех подальше в глубину! — спело радио.

— А здесь тебе что, работы нет? — парень ему.

— Да что тут в этом колхозе делать. Это вот, Леша позвонил вчера, говорит, поедешь в Лиски, это в Воронежскую область. — Водитель выдернул палец из уха, посмотрел на него и положил руку на руль. — Поеду, говорю. А так месяц работы не было, изредка, когда-никогда, по мелочи.

— Все ясно. И что, льва везешь из Воронежской области?

— Вроде. Мне вообще по барабану, что возить, если честно.

— Откуда лев в Воронежской области взялся?

— Родился он там.

— Ваш лев? — парень посмотрел на молодого мужчину.

— Мой.

— А посмотреть можно?

— Доедем, будем выгружать, посмотришь.

— А вам лев зачем?

— В зоопарк.

* * *

Сейчас все ушли гулять. Сегодня была история, два русских, литература, и пение. Я получил четыре пятерки. Завтра выходной, а сегодня пятница. Я люблю пятницу. Все любят, потому что завтра суббота, а я люблю из-за уроков, они всегда хорошие по пятницам, и всегда можно получить пятерки. Я пишу это в маленький блокнот, который купил вчера в «Роспечати» у Раисы Николаевны. Мы давно с ней дружим. Я каждую неделю покупаю у нее «Классный журнал» и «Еврофутбол» ежемесячно. «Классный журнал» очень интересное название, если разобраться. Вроде бы как тот, в котором учитель оценки ставит, а вроде бы и просто классный, в смысле «прикольный». Не люблю слово «прикольный», писатели так не пишут. А я хочу стать писателем. Я пишу рассказ о судьбе рыцаря, который становится королем. Сначала он выступает на турнирах, учится манерам и всему, что положено рыцарям. Потом женится на девушке, которую любит с детства. Может быть, этот рассказ напечатают. Я пока никому не даю его читать. Перед тем как все пошли гулять, был обед. Я ничего не ел, все невкусное, и каша, и суп. Только компот пил. Все кушают за одним большим столом, а Ольга Александровна кушает за партой в уголке, что останется. Я смотрел, как она кушает, пил компот, мы разговаривали. Она спрашивала о Марине, влюблен ли я в нее. Я ей сказал, что влюблен, мы с ней о таком можем поговорить. Раньше я был влюблен в Ольгу Александровну. Теперь в Марину влюбился. Вчера на уроке труда мы делали лекарство от плоскостопия. Принесли горох и ткань. Потом обводили ноги на бумаге и вырезали. Потом вырезали ткань по бумажной мерке и зашивали. Внутрь насыпали горох и получались плоские следки в форме ноги с горохом внутри. Я делал для этих следков красивую коробку. Мама дала мне с собой коробку из-под обуви, и я оклеил ее тканью. Коробка получилась красивая, оклеенная красным бархатом. Но мальчики сегодня вытащили из нее следы с горохом и кидались ими. Ирина Николаевна, воспитательница, рассердилась и поставила всех мальчиков, кроме меня, коленями на эти следы. Всех, кроме меня, потому что я не кидался следами. Теперь коробка из-под следов моя. Я сделал на ней замок из Марининой резинки для волос. Внутри лежит мой пистолет и живет ненастоящая мышка. Мы делали игольницы-мышки на прошлой неделе, в подарок мамам. Моей маме не понравилась игольница, которую я сделал. Она переделала ее сама: вырезала кусочек кожи и кусочек ткани, из кожи сделала брюшко, из ткани — спину. Хвостик сделала из шнурка от старой кроссовки, глаза нарисовала фломастером. Мышка теперь живет в коробке с пистолетом. Я кормлю ее и играю с ней. Когда все придут с прогулки, мы будем делать уроки, а Ольга Александровна будет проверять упражнения по русскому языку. Потом родители будут забирать всех домой. В три часа будет полдник. В конце класса сдвинут две парты и дадут хрустящий хлеб с чаем и вареньем. Я не люблю варенье, а хрустящий хлеб очень люблю. Когда всех заберут, останется только Вера. У Веры мама работает допоздна. Веру дразнят из-за того, что она и ее мама бедные. Она не обижается, но один раз я видел, как она плачет. Я пообещал ей никому не рассказывать. Недавно меня тоже дразнил Кирилл, он называл меня косоглазым. Я не стал обижаться и ушел. А потом, когда он на прогулке наступил в какашку, я решил подразнить его. Когда за ним пришел папа, он рассказал ему. Его папа хватал меня за ухо и за рубашку, кричал. Никто не поверил, что я мог дразнить Кирилла. Я соврал, что не дразнил его, и все поверили. Но Юра видел, как я дразнил Кирилла, он всем рассказал. Меня дома сильно поругали родители. Не за то, что дразнил его, а за то, что соврал. Я испугался его папы, заплакал и соврал от страха. Вечером мой папа кушал борщ, а я сидел рядом на стуле. Папа хмурился и говорил, что так мужчины не делают, говорил, что ему стыдно за меня. Мужчины, говорит он, не плачут, не трусят и не врут. Теперь я стараюсь не плакать. Я хочу быть смелым и сильным, как рыцарь, и чтобы меня любила Марина. Я пишу ей стихи и дарю шоколадки, которые дает мне с собой мама. Мама Марины однажды отвела меня в сторону и сказала спасибо за это, но еще сказала, чтобы я больше не отдавал Марине шоколадки, потому что мама дает их мне. Я сказал, что не всегда отдаю Марине шоколадки, иногда я сам их съедаю. После уроков я пошел в библиотеку. Мы уже ходили туда когда-то с классом, на спектакль. Я не люблю ходить с классом на спектакли или в музей. Мальчики в людном месте не слушаются, и Ольга Александровна кричит на них, это некрасиво. Сегодня я пошел в библиотеку, потому что увидел в атласе мира Антарктиду. На самом южном полюсе было написано Амундсен — Скотт. Я хотел спросить, кто это — Амундсен и Скотт. Библиотекарша ответила мне, что это ученые путешественники, которые первыми побывали на Южном полюсе. Там было ужасно холодно, и Амундсен пришел на полюс первым, а Скотт вторым. Амундсен был из Норвегии и был сильный, смелый и очень умный. Он смог вернуться обратно в Норвегию и рассказал всем, что он открыл Южный полюс. Скотт тоже был смелый и сильный, но он попал в сильную метель и до смерти замерз со своими друзьями. Еще я показал библиотекарше свое стихотворение про пони, которое написал Марине.

              Дети любят ласкового пони

              Бери моего ласкового пони

              И катайся катайся катайся

              Катайся у него на спине

              Его сердце бьется во мне

Она сказала, что это неправильное стихотворение, но хорошее. Она показала мне книгу, написал ее мальчик-поэт, который давным-давно жил во Франции. Его звали Артур Рембо. Он писал в детстве стихи, а потом, когда стал взрослым, уехал в Африку и стал торговать там порохом и рабами. Никто не знает точно, что с ним стало потом. Может быть, он заболел и умер. А может быть, его съел лев.

* * *

Аттракционы уже привезли. В стороне от крутящегося во все стороны «Сюрприза» стояла облезшая розово-зелено-красно-синяя стенка с надписью «Зверинец». У облезлой разноцветной стены, на сваленных горой деревянных паллетах сидели семеро смурных мужиков. Красные обветренные лица дымили сигаретами. Карусели с лошадками, с пятиместными чайными чашками, с лодками-маятниками стояли чуть поодаль, еще не запущенные, в них что-то крутили рабочие.

Белая заляпанная грязью «Газель» с синим тентом на кузове повернула с кругового перекрестка. Рабочие обернулись.

— Нет, нужно с другой стороны объехать, — молодой на пассажирском выпрямился, вытянул руки вверх и шумно зевнул.

— Добро, — водитель с усилием выкрутил руль.

Развернулись, объехали. За стенкой стояли в ряд полуприцепы с клетками.

— Давай... Давай... Все, подъезжай задом сюда, — молодой показал на открытую пустую клетку. Под клеткой красным написано «Царь зверей — Лев!»

— Пойдем растентуем.

Все трое выпрыгнули из кабины, цмыкнув подошвами в слякоть.

Парень послабил трос и одним глазом посмотрел внутрь кузова.

— Отойди, — молодой спокойно оттеснил парня и забросил край тента повыше.

Лев лежал на дощатом полу. Он еще не проснулся толком. Не поднимая головы, смотрел из-под полуопущенных век, глаза затянула пленка. Парень попятился немного и наступил на ногу водителю. Водитель тихо охнул и закусил сигарету, выпучив глаза, смотрел на просыпающегося льва.

— Он что, больной? — спросил он.

— Он слепой с детства.

— И что ты за него отдал?

— Две тысячи долларов.

— Нехило.

Лев тихо загудел и потянулся.

— Я всегда льва хотел, — молодой запрыгнул в кузов и протиснулся льву за спину. Лев мотнул в его сторону гривой.

— Э, браток! — молодой быстро нагнулся и взял стальной прут с пола. — Вы отойдите лучше, мало ли.

Он размахнулся и ударил льва по спине. Скрежетнул кузов, лев рявкнул и, дерябнув по полу когтями, в пять быстрых шагов забежал в клетку. Молодой захлопнул за ним клетку и обернулся.

Водитель стоял поодаль, лицо белое и губы дрожат. Парень стоял у самой клетки, страх с восторгом.

— Мужик! — засмеялся молодой, спрыгивая с борта прицепа. — Ну как тебе лев?

— Нормально, — парень пошел смотреть волков в соседней клетке.

— Ну все, свободен. Я позвоню, как будем сворачиваться, — молодой ушел.

— Давай, Леш! — крикнул ему вслед водитель и пошел к кабине. Влезая за руль, он посмотрел вслед сыну.

— Коль! Коля! Ты как, назад поедешь?

— Не, езжай сам. Я на автобусе.

— Ладно, давай, — он захлопнул дверь и запустил двигатель. Потом высунулся из окна и крикнул:

— Ты папку-то не забывай! Мамке от меня привет!

Коля не обернулся, махнул ему рукой и пошел дальше, вдоль клеток с ободранными медвежатами и сбившимися в кучу промокшими и худыми лисами.

Леша вошел в синий вагончик с надписью «Касса», стоящий у въезда на площадь перед стадионом «Ермак». По всей площади уже стояли смонтированные карусели. Зверинец был полностью готов, последним приехал лев, и больше никого не будет.

Леша сел на табурет и выдвинул из-под стола черный дерматиновый чемодан со стальными углами. Дверь в вагончик открылась. Заглянул высокий толстый мужик.

— Ну что, Алексей Саныч, зверей кормить уже?

— Да, кормите. Привезли хоть чем кормить?

— Да, привезли. Дерку и кости говяжьи, свиные.

— Нормально, кормите.

Мужик покивал, выпучив глаза, и вышел.

— Алексей Саныч… — другой мужик остановился на пороге, глядя на короткий меч в руках у Алексея Саныча. Залетала пыль в выхоложенном железном вагончике. Дверь снова открылась.

— Ну? Слушаю, — Алексей Саныч смотрел на клинок, покачивал им у колен.

— Запустили!

— Все нормально? Все работает?

— Алексей Саныч! — губы его искривились, руки разлетелись в стороны.

— Все, понял. Закрой дверь, дует.

Дверь захлопнулась. Снова залетала в сыром промерзшем воздухе пыль, короткий меч свистел в воздухе. Дверь открылась. Снова он опустил подбородок и тупо вытаращил глаза.

— Алексей Саныч, прости ради бога. А что за меч это у тебя?

— Это гладиаторский. Гладиус, называется.

— А! Все, понял. Знаток! — со значением протянул худой, захлопывая дверь. Алексей Саныч засмеялся и сел на табурет, достал из чемодана ножны из бычьей кожи и всадил в них клинок.

* * *

Мама сидела за столом вполоборота и кушала. Когда дверь открылась, она улыбнулась.

— Привет, мам.

— О, Сань, привет. Руки мой, — она скушала еще ложку супа. — Как дела? Чего так поздно?

— Все хорошо, четыре пятерки получил. В библиотеку сегодня ходил.

— А, понятно, — она встала и поставила тарелку в раковину. — Слушай, Сань, ты хочешь в зоопарк сходить? Мне сегодня Ира сказала, на «Ермак» зоопарк приехал. Поехали?

— Поехали. А лев там будет?

— Ну не знаю, наверное, будет, — мама быстро вошла в комнату и открыла шкаф. — Давай тогда кушай и одевайся, я пока глаза накрашу. Думаю, такси вызовем. Потом, может, в «Макдоналдс» сходим?

— Пойдем, конечно, сходим.

— Мне Ольга позвонила, хвалила тебя. Говорит, на истории рука не опускалась, отвечал больше всех! — мама улыбалась, голос ее был гордый и ласковый.

— Я старался.

— Вот бы математику еще подтянуть — и цены бы тебе не было! — мама быстро обернулась от зеркала. — А ты можешь не раздеваться, иди прям так, ешь и поедем.

Поел и поехали. Черная «Волга» с надписью «Такси Курьер» на заднем стекле везла в сумерках, дрожал на дороге свет фар, пахло мамиными духами. Отчего-то радость осенью так тоскливо давит в грудь? А может, не радость и не тоска это, а мамины духи?

— На Хотунке пробка опять, — сказал таксист. Он несколько раз коротко посмотрел на маму. Мама кивнула и ничего не ответила.

— Это брат твой? — таксист кивнул на заднее сиденье.

— Нет. Сын.

— Это во сколько ж ты родила?

— Рано.

Таксист несколько раз качнул головой.

— Да я сам рано женился, у меня трое.

Мама молчала. Ей не хотелось говорить с таксистом. А таксист очень хотел поговорить.

— Смотрите!

На трамвайных путях стоял трамвай, в окнах трамвая горел желтый свет. В бок трамвая въехала длинная красивая машина. На багажнике сидел, подперев руками подбородок, парнишка в зеленой олимпийке. В сторонке стоял машинист трамвая и разговаривал с высоким седым мужчиной в черном кожаном пальто. Таксист притормозил, проезжая мимо них.

— Что, интересно? — спросила его мама.

— Да нет. — Он отвернулся от трамвая и нажал на газ.

Больше таксист с мамой не разговаривал. Только через полчаса он ей сказал:

— Все. Здесь остановить?

Надпись «Луна-парк» блестела на свету фонарей, чернела бетонная колонна на входе в стадион «Ермак».

* * *

В синем вагончике с надписью «Касса» играло радио. В окошко время от времени стучали. Алексей Саныч открывал, отрывал билетик, спрашивал: «Дет­ский? Взрослый?», брал деньги и закрывал. В вагончике беседовали трое.

— Так, ну и как там у тебя дальше? — Алексей Саныч отвернулся от окна и уперся локтями в колени.

— А дальше так. Бабка мне говорит: «Пойди, Илья, завали нам к обеду кабана!» Встаю, выхожу во двор, а там никакого кабана. Девица там, в синем платье стоит посреди огорода, черноволосая, кудрявая, красавица, одним словом, каких нет. Говорит мне: «Пойдем, Илья, со мной».

— Почему красавиц нет? Видел сегодня одну утром, — Алексей Саныч отвернулся к окошку, взял деньги, оторвал билет, — на въезде со стороны Шахт, в поле стоит экскаватор и машина рядом. Музыка играет, и танцуют двое, третий их на камеру снимает. Так вот танцевала там девушка. Высокая, в синем платье. Красавица, как эта, что тебе приснилась.

— Может, она это и была. Снилась-то она мне ночью. А утром уже здесь танцует.

— Если бы так быть могло! — Алексей Саныч поднялся, хлопнув руками по коленям. — Я покурю по-быстрому. Если кто будет, возьмите денег, хорошо?

Алексей Саныч пошел меж каруселей, сапоги его хромовые тонули в слякоти. Кругом редко прохаживались мамы с детьми, дети без матерей. Гудели и громыхали карусели, кричали дети, крутил их «Сюрприз».

Увидел Алексей Саныч американский автомобиль. Как будто тот самый, что с утра стоял у экскаватора. Вышел из него парень в зеленой олимпийке, за ним следом высокий седой мужчина в кожаном пальто. У «Кассы» они остановились, седой закурил.

— Сигареты не будет у вас?

Седой потянулся в карман, достал портсигар. Когда Алексей Саныч брал из него сигарету, седой внимательно смотрел ему в лицо.

— Не ваши случайно карусели? — сказал он, протягивая спичку.

— Мои, — прикуривая, ответил Алексей Саныч. — Вы по какому делу?

Седой дернул щекой. Он как будто не умел улыбаться.

— С сыном вот. Смотрю на эти карусели — и страшно.

— Не бойтесь, хорошие карусели, всё новое почти, — Алексей Саныч смотрел, как люлька с визжащими девочками тянется вверх, вот-вот полетит вниз, — там зоопарк, — Алексей Саныч кивнул в сторону двери в цветастой стенке.

— Вижу, вижу, — седой обернулся на сына, — пошли льва посмотрим?

— Пошли, — сын его смотрел на молодую женщину. Она стучала длинными розовыми ногтями в окно «Кассы».

— Мам, спроси, есть у них лев?

— Да подожди ты со своим львом! Есть лев у вас?

— Вас как зовут? — Алексей Саныч протянул руку седому.

— Леонид Семенович.

Не отпуская руки Леонида Семеновича, Алексей Саныч сказал:

— Я, по-моему, вашу машину утром видел.

— Да?

— Да. На шахтинском въезде стояла, там еще молодые какие-то танцевали, снимали фильм или что. Леонид Семенович засмеялся. Алексей Саныч улыбнулся.

— К зверям пошли.

Алексей Саныч обернулся и увидел, как в зверинец под руку входят девушка в куртке с овечьим воротником и парень в красной с золотом куртке. Алексей Саныч пошел вслед за ними. Леонид Семенович, обняв плечо сына, смотрел ему вслед.

Лев ходил из стороны в сторону, как зверю в клетке и положено. Стояла у самой клетки девушка. Приоткрыв рот, она смотрела на льва.

— Он слепой, — прошептала она и заплакала.

Высокий мужчина в красной куртке стоял у нее за спиной.

— Хочешь, я его выпущу? — шепнул он ей.

— Хочу, — сжимая губы, соленые от слез, ответила она.

Алексей Саныч остановился на входе в зверинец и смотрел вместе с молодой женщиной и ее сыном, как мужчина в красной куртке прыгнул и повис на клетке.

— Куда! — Алексей Саныч побежал к девушке, замершей перед открытой клеткой.

Лев спрыгнул с полуприцепа и, как провинившийся кот, прижавшись к земле, побежал рысцой мимо клеток с волками, лисами и медвежатами, побежал прочь от них всех.

Мужчина в красной куртке обнимал рыдавшую девушку. Молодая мама, замершая от страха в дверях зверинца, прижимала к животу голову сына.

Леонид Семенович подошел к Алексею Санычу и положил ему руку на спину. Они смотрели вслед льву.

— Хороший у тебя вышел Луна-парк, Леша.

Петя Тетерев

С крыльца старой школы в курортном поселке не спешила спускаться молодая учительница русского языка и литературы, смотрела со ступени высокой в сторону моря, там осоку на пустыре перед заброшенным пансионатом вытаптывал сапогами Петя Тетерев, на ветру придерживал рукой шляпу, покусывал мятлик. В небо потемневшее летели листья и ветки.

— Ураган, — прошептала бабка уборщица, глядела в окно старой школы, там за окном Петя Тетерев на ветру придерживает шляпу, ветки и листья падают у его ног.

Молодой учительнице ветер дует в лицо, дыхание перехватывает. Она прикрывает лицо ладонью, вдыхает коротко-коротко, смеется, смотрит со ступеней, как к ней по веткам и листьям идет Петя Тетерев.

— Ветер с моря дул! — спел громче ветра Петя Тетерев.

Учительница спела ему в ответ:

— Нагонял беду!

И сказал он ей:

— Больше не приду! Больше не приду!

Услышали все в том курортном поселке, как море налилось на землю. Петя Тетерев поднялся на ступеньку к молодой учительнице и обернулся к морю, с берега забиравшему камни, отдававшему камни.

— Зимой у вас волны аж досюда? — Петя Тетерев спросил.

— Нет, всех смывает зимой.

Бабка уборщица дверь старой школы приоткрыла, выглянула далеко, во всю ширину моря, темнее похолодавшего черного неба, синей горой встало море и пошло. Бабка уборщица сказала:

— Набрало море камней, теперь людей наберет, и дома будете строить из камней, и будете опять жить, молодые.

Петя Тетерев увидел волну, вставшую вдалеке до неба, подбежал к двери и взял за ручку, но бабка уборщица его половой тряпкой по лицу ударила, улетела с головы Петиной шляпа, унес ее ветер.

— Ыш какой! Стой, никуды не денешься!

Засмеялась молодая учительница, взяла Петю Тетерева за руку и села с ним на ступень. Петя Тетерев заплакал, лицо его спокойное, и только слезы текли, обнял он молодую учительницу и спрятал ударенное мокрой тряпкой лицо там, где у молодой учительницы тепло от сердца. А она щекой прижалась к голове его и гладила его голову, ласково говорила:

— Ну, Петенька, не плачь. Не больно и не страшно, мы каждую зиму здесь так. Ты лучше гляди, какая большая!

Петя Тетерев отнял лицо, слезами к молодой коже прилипшее, и взглянул на синюю глубину высотой небес, рука ее ему голову держала нежно, чтоб смотрел. Бабка уборщица краску с двери ногтями обрывала, загоняла краску под ногти, а под краской была старая краска, а под старой краской еще старше краска была.

Петя Тетерев вздрогнул, из кармана у него выпал пистолет и ударился о пол. Выпрямился Петя на стуле, поднял пистолет с пола.

Петя Тетерев встал со стула, подошел к окну, достал мятую пачку, заглянул, три осталось. Достал сигарету и спички, закурил. Петя Тетерев смотрел на дорогу, шумело издали, пыль по дороге разлеталась бурая на солнце, ехал мотоцикл с коляской. Петя Тетерев помахал и свистнул.

Мотоцикл остановился напротив окна. Человек в шлеме помахал Пете Тетереву, глухо сквозь шлем крикнул:

— Ну ты че? Спишь, что ли?

— Заходи, — Петя Тетерев бросил сигарету из окна и пошел открывать дверь.

За дверью стоит молодой парень, шлем держит за лямку. Наклонил парень голову и косо улыбнулся.

— Говорю же спишь, харя помятая, наглая.

— Я уже три дня толком не спал, — Петя Тетерев показал парню входить и прикрыл дверь.

— Больше трех дней не спать — это уже любовь, — парень посмотрел на пустую комнату, деревянный пол видно под порванным линолеумом, стул посреди комнаты, у стула стальной таз, в нем грязная вода, и мыло в воде свернулось хлопьями. Парень подошел к окну и поковырял ногтем раму. Краска, а под краской была старая краска, а под старой краской еще старше краска была.

— Так, ну ты че, подмылся, смотрю, готов? Ждут тебя люди.

Петя Тетерев стоял у двери и трогал в брючном кармане курок пистолета, ставил на полувзвод, потом ставил на боевой взвод, щелкал.

— Не балуйся, Петя, яйца отстрелишь.

— Сашок, я тебе сейчас яйца отстрелю, — Петя походил по пустой комнате, поискал глазами, снял со спинки стула свой бордовый фрак.

— Галстук ищешь? — парень спросил.

— Не хочу я, — сказал Петя Тетерев.

— Уже тебя никто не спрашивает! — Парень подошел к Пете и взял его за локоть, к двери подтолкнул, — не-ког-да-нам!

— Поехали, — вздохнул Петя, стряхивая руку его с локтя.

Ехали под солнцем, за ними пыль, трава зеленая сбоку от них, а перед ними — одинокий дом вдалеке. На крыльце дома старая бабка с ведром, встретила их взглядом, проводила, плеснула помоями на летящую с дороги пыль.

— Что за бабка, знаешь ее? — спросил Петя Тетерев.

— Знаю, как же не знать. Гадает. Дед у нее под себя ходит уже триста лет, все никак не помрет.

— Что за дед?

— Здоровый был, помню его по детству, все на охоту ходил.

— И что с ним сталось?

— Медведей он любил бороть, силища была у него страшная. Не стрелял их никогда, голыми руками давил. Приходил потом весь рваный в кровище, бабка его выхаживала. В какой-то раз не пришел, пошли его искать. Нашли, на спине ребра голые торчат, глаза нет, нога чуть не оторвана. Доборолся.

— А звать его как?

— Дед Илья.

— Зайду к нему потом.

— Бабка тебя хер пустит, злющая.

— Скажу ей, мол, погадать.

— Че тебе гадать, я тебе, хочешь, погадаю? — Засмеялись глаза у парня из шлема. — Завтра свадьба, завтра новое пальто!

Приехали к поселку, у второго дома слева вылез из коляски Петя Тетерев. Свадебная машина без крыши у подъезда стоит белая в красных лентах, желтых, зеленых. В подъезде тоже ленты, на грязных подоконниках мишура лежит, гирлянда по лестнице мерцает, на одиннадцатой двери венок с золотыми колокольчиками, а в дверную щелку выглядывает девочкин глаз, увидел Петю Тетерева, пропал.

— Идет, идет! — Слышно из квартиры девочкин голос.

Дверь открылась, вышла женщина с вислыми щеками, синим обмазаны во­круг глаза, а губы намазаны красным. Когда говорит, углы рта слипаются у нее, помада пенится:

— Здравствуйте, Петя, здравствуйте! Ждем вас, ждем, а вас нет и нет! Мы вон все в платьях! Отец тоже вас ждет, доченька, где папа наш?

— В туалете, — сказала девочка полушепотом.

Петя стоял перед дверью, улыбалось его лицо.

— Вы это, не смотрите, мы немножко уже пьяные, нервы, но вы это, заходите скорее, там все на столе, все горячее, ну, если остыло, то я вам нагрею.

Петя вошел в квартиру, дверь прикрыл, в коридоре девочка стоит, на него смотрит, ножки в чулочках, хватает пальчиками край грязного половичка.

— Здрасьте, — ласково сказала девочка.

— Здравствуй, — ласково сказал Петя Тетерев.

— На кухню, проходите, Петенька, — женщина положила Пете Тетереву руку на плечо и легко толкнула.

— Дайте хоть ботинки снять, — сказал Петя и наклонился.

— Идите так, идите, идите, сегодня и так можно, чего разуваться!

В коридоре вдоль стен стоят туфли лаковые, кожаные ботинки с каблучками, прошел по коридору Петя и заглянул в тесную кухню. За холодильником круглый стол, бутылки на столе, в тарелках все размазано, молчат подруги и друзья, смотрят на Петю Тетерева.

— А невеста где? — Петя спросил.

— В комнате, в комнате она, — ответила женщина.

Петя посмотрел в кухонное окно, там Сашок какого-то пса взял за передние лапы и танцевал с ним у мотоцикла.

— Петенька, вы уже к невесте собираетесь?

— Да, пора уже.

— Успеется, успеется все это! — Женщина поставила на стол чистую тарелку и кружку с отбитым краем, — вот, скушайте, Петенька, напитка выпейте.

Петя посмотрел на стол, тесно стояло на нем все, с отъеденным краем селедка под шубой, обветренные куски сыра цветочком на тарелке, миска с картошкой пюре, сухая утка без ног и без крыльев.

— Водочки, водочки же будешь? — Подмигнул Пете из-за стола один из друзей.

— Нет, спасибо, я так.

— Не, ну это не дело, — сказал друг сердито.

Схватили тогда Петю подруги и друзья, усадили на стул и держали, друзья за руки, а подруги за ноги.

— Кормите его, скорее! — крикнул кто-то.

Женщина набрала из миски ложкой пюре, вытянув вперед липкие губы понесла ложку к Пете, под ложкой держала ладонь, чтоб не упало мимо, приговаривала:

— Кушайте, Петенька, жениться еще успеете.

Петя сжал губы, качнулся на стуле вбок, и только лишь на миг отпустила его руку одна из рук. В миг этот сунул Петя руку в брюки и достал пистолет.

Бросила женщина ложку, закричала. Отпустили Петины ноги подруги, друзья отпустили Петины плечи, закричали подруги, упали на пол, руками голову закрыли, друзья спинами к стенам стали.

— Говорил же, есть не буду, — сказал Петя, стряхивая со штанов упавшую картошку.

Петя вышел из кухни, вслед смотрели ему друзья и подруги, пистолет понес Петя к закрытой двери в комнату невесты, взял ручку и услышал, шепчет там голос, колокольчик там звенит.

Петя дверь открыл и увидел, как светит солнце ярко сквозь стекло в окне, светит солнце в большое зеркало на столе, разбросаны на столе помады, открыта шкатулка, кружится в ней балерина, и колокольчик звенит, а в зеркале стоит Петя Тетерев и пистолет в руке у него, на полу платье белое разбросано, бусы рассыпались по постели, голая она и белая на постели, и солнце светит на нее. Лежит невеста, головой к подушке фату придавив. Петя Тетерев щелкнул курком, поставил на боевой взвод.

Сказал тогда кто-то из той комнаты Пете Тетереву:

— Женись и ты теперь.

Петя вздрогнул на стуле, пистолет из руки упал на пол. В металлическом тазу перед Петей вода чистая, кусок мыла на ручке тазика лежит. В воде лицо металлическое у Пети, смотрит на себя, еще вспоминается ему, как солнце светило в зеркало, как балерина в шкатулке кружилась и звенел колокольчик. И сейчас еще звенит. Петя наклонился к тазику и помочил руку, вода остывшая, лицо его в воде скосилось, лоб вытянулся, губы заволновались. Мокрую руку Петя положил на лицо, чтобы не волновались губы, мокрой рукой взял с пола пистолет, щелкнул курок, снял с боевого взвода. Петя встал и подошел к окну, положил пистолет на подоконник, достал мятую пачку, заглянул, две осталось. Достал сигарету, спичкой поджег.

Сигарета тлеет между пальцев у Пети. Ногти ковыряют оконную раму, краска белая новая, под ней краска серая старая, еще старше краска под ней голубая, уколола краска под ногтем Петю, и кровь пошла. Петя сигарету положил в губы, пальцами на палец надавил, кровь под ногтем налилась, красная.

Петя Тетерев смотрит на пыльную дорогу за забором, за пыльной дорогой желтое поле, далеко в поле вьется курево, курево вьется у Пети Тетерева от сигареты, кровь Петина под ногтем болит, солнце светит где-то за белым небом, курит в душном доме Петя Тетерев.

Мимо окна мотоцикл проехал, Сашок рукой Пете махнул, махнул Петя в ответ и бросил сигарету, взял пистолет с подоконника, подхватил свой бордовый фрак на плечи и вышел во двор. На дворе все высоко заросло травой и кустами, летели в кустах осы и звенели, стояли у порога сливы и цвели, ржавела под сливой чугунная педаль швейной машины.

Вышел Петя за двор, у низкого забора сел на лавку, локтями уперся в колени. Напротив соседские дети под вишней играли на ковре. Девочка била кулачком по кулачку мальчика, била, била, мальчик отдергивал руку, не успевал. Девочка смеялась и била, била, била. Убрал мальчик руку, не успела девочка ударить, теперь его была очередь. Бил мальчик кулачком по кулачку девочке, бил, бил, бил, девочка заплакала.

— Ну ты чего? — мальчик спросил.

— Больно же, — плакала девочка, — ты так сильно бьешь.

— Прости, — сказал мальчик, — ну прости меня, пожалуйста!

Мальчик девочку обнял и поцеловал в соленую от слез щеку, целовал, целовал, целовал, и девочка улыбалась сквозь слезы.

— Поцелуй, — девочка протянула мальчику красную руку.

Мальчик целовал ее руку, и улыбался Петя Тетерев, а по улице шли две коровы, девочка босая их сзади веткой ивы погоняла, одна корова остановилась перед Петей, девочка подбежала к ней и по боку ее била, кричала:

— Рябина, эй, эй, эй!

Замычала Рябина и пошла по дороге и девочка за ней. Встал Петя Тетерев с лавочки у своего дома и пошел коровам и девочке вслед. Вечер теплый начался на краю поселка, у крыльца последнего дома старая бабка с ведром, встретила их взглядом, плеснула помоями в траву. Прошли мимо старой бабки коровы и девочка, Петя мимо шел. Прищурилась бабка, поглядела на него и говорила, как будто и не ему вовсе, но так, чтоб слышал:

— Петя, Петя, как же ты такой стал?

Обернулся к ней Петя, остановился. Говорила бабка, неясными глазами глядя около Пети:

— Что ты пришел сюда? Зачем покоя нет никому от тебя?

Нахмурился Петя Тетерев и голову опустил, подошел к бабке и глянул ей в лицо, глаза ее прояснели, со страхом посмотрела на Петю и шагнула от него прочь, уронила ведро и падать стала, но взял ее под руку Петя Тетерев, поднял ведро ее пустое. Погладила бабка Петю по руке и сказала:

— Петя, страшно мне.

— Ба, пойдем, прилечь тебе надо, — ответил ей Петя.

На порожек гнилой наступил Петя, бабка тяжко ногу подняла на порожек, Петя ее потянул под руку, из-под порожка зашипела гадюка. Петя поставил на порожке ведро, толкнул деревянную дверь, тяжело по деревянному полу деревянная дверь продрала. Темно в доме, на окнах тюли пыльные, на окнах шторы ночные, от печки тепло, на печке лежит кто-то в темноте. Бабка оперлась на стул, Петя ее за стол усадил и сам сел с ней рядом.

— Кисель будешь, Петя? — спросила бабушка, усталыми глазами в темноту глядя.

— Буду, бабушка, — Петя поискал глазами. — Где кисель, бабушка? Я сам налью, ты сиди.

— Там, в печке, кружку там тоже возьми.

— А тебе?

— Я не буду.

В печку, в кастрюлю горячую опустил Петя кружку металлическую, налилось в кружку, вспенилось, достал Петя кружку из кастрюли, шел из кастрюли пар, жгло руку Пете сквозь кружку горячим киселем. Из темного угла, с печки из дранной кучи тряпок сказал Пете голос громкий:

— Кисель пьете?

Петя протянул в темный угол горячую кружку, в темноте взяло кружку из Петиной руки.

— Хороший кисель, пей, а я расскажу тебе чего. — Петя взял в темноте пустую кружку, зачерпнул в кастрюле и попил, горячее во рту жгло, в животе налилось, и стало жарко Пете в том натопленном доме, тем теплым вечером, далеко мычали коровы.

Давно был я молодой, давно. Я здесь теперь лежу триста лет, раненый. Киселем меня отпаивает бабка, теперь уже бабкой стала, а раньше молодая красивая была и кормила, а теперь только кисель. Больше не есть мне ни пряников, ни хлебушка. Дыра у меня в спине, что не поем, что не попью — чай попью, и льется из дырки в спине, поем кашу, и застревает там где-то, гниет. Не умру, а так только, рассказывать. Раньше не так люди говорили, как сейчас, и я раньше это все о себе рассказывал не так, другими словами говорил, а там, наверное, уже и леса высохли, там теперь трава растет, где был тот лес, куда я молодой ходил. А в лесу здесь люди и жили, первые, что пришли. Зимой пришли, утро белое, небо серое, и снег из него днем шел, ночью темно, я ночью в лесу ходил. Молодая, страшно смотреть, красивая она была, сидела голая в лесу на пеньке, белая, как поганка, небо черное, луна светила на нее. Я тулупом ее обернул, а она мне говорит, жить здесь будем. Я дом строил в ту ночь, медведи все из леса вышли и смотрели, как я строил. А сейчас тут уже нет леса — дорога, Сашок мимо на мотоцикле ездит. А тогда люди только пришли, увидели, что живем мы, и стали рядом жить. Стали медведи ходить и смотреть, как люди живут. Страшно людям жить, когда медведи смотрят. Ко мне стали люди ходить, просить, убей медведей, ходят они, в окна глядят, как мы едим, как спать ложимся. Медведи и к нам ходили, девка моя их свеклой кормила, а они ей рассказывали, что в лесу творится, где что растет, корешки где какие, травки. А я к медведям ходил играть, у нас с ними как уговор был, что буду играть с ними, а они к нам будут ходить и свеклу кушать, и больше никому не будут в окна смотреть. Медведи играть любят, было что увлекутся, и играем день и ночь до утра. Было что и заиграются со мной медведи и потреплют, тогда меня из деревни люди искать шли и несли обратно. Потом приходили медведи и винились перед нами, что так получилось. А меня моя девка отпаивала травками, что медведи принесут, мясо на мне зарастало, и снова ходил к медведям играть. И долго мы так жили, очень долго, так, что умерли и первые, кто пришел сюда жить, и дети их, и всё умирали, а мы всё жили, и медведи старые умирали, новые росли и тоже умирали, как люди. Стали медведи другие, и люди другие стали. Медведи перестали к нам ходить, только старые медведи еще пом­нили, что в лесу растет, и приходили к нам. Люди стали нас бояться, думали, мы на них медведей привели, пакостить стали нам, а молодых медведей стали убивать. Я тогда разозлился и пошел в лес, поучить молодых медведей, чтобы к людям не ходили, чтобы жили как раньше, свеклу у нас ходили кушать. Но медведи молодые испугались, когда я пришел, и спрятались в лесу, и теперь ведь боятся человека медведи, а раньше всегда играли, и было им что рассказать. Долго я ходил в лесу, а медведи смотрели на меня оттуда, где мне их не видно. Неслышно и невидно подошли и не стали играть, а стали меня рвать и убивать, но не умер я тогда, долго лежал и смотрел на небо, снег от крови подо мной растаял, но люди из деревни не пришли. Пришла за мной девка моя, долго в лесу искала, где я лежал. Принесла в дом, уложила здесь, где лежу я сейчас, теперь уже не заживает ничего, что злые когти разодрали, не пришли медведи виниться и не принесли нам травок, чтобы лекарство делать. А теперь уж и не придут, высох лес, где они жили. Теперь здесь дорога, и все живут вдоль нее. Напьюсь киселя бабкиного и смотрю, что во сне показывают людям, что здесь у дороги спят. Сначала спят в домах, просыпаются все время, а потом уж покрепче засыпают, так что и не добудишься. Ты уснул крепко уже, Петька Тетерев. Погуляешь еще, погуляешь, да проснешься, деда-то с бабкой не забывай только. Все, иди, устал я разговаривать. Если хочешь, еще киселя попей, а сестре твоей на вот, бусы.

— Петенька, кусочек мой, вставай. Я тебе покушать сделаю.

Стояла у кровати румяная девка в нечистом платье, губами, испачканными вареньем, сладко дышала, пальцы сладкие вытирала о платье, говорила с Петей Тетеревым ласковым голосом, посмотрела, спит еще, и пошла на кухню.

Солнце светило из открытого окна в их доме. По дну кастрюли ложка скребла на кухне, пахло манной кашей. Из окна желтые листья шептали, мерцали и падали, мерцали, падали и шептали. Петя Тетерев сел на кровати, пистолет в кармане уперся ему в бок, упал багровый фрак, которым Петя укрывался. Петя пистолет из кармана достал и положил на кровать. Поднял Петя с пола фрак и поискал в кармане, достал белые бусы. Еще поискал в другом кармане, достал мятую пачку сигарет, достал последнюю мятую сигарету, достал мятую коробку спичек, достал спичку, чиркнул и потянул дым из сигареты.

На кухне девка румяная по краю кастрюли ложкой стучала, когда Петя к ней подошел, в губах сигарета, от сигареты дым ему в глаз попал.

— С-с-с, — потер Петя глаз.

Девка обернулась, вздохнула громко:

— Ох, Петенька, напугал! Ты чего?

Девка смотрела, как Петя глаз трет рукой, а в руке белые камешки.

— Тебе вот, бусы.

Девка взяла бусы и набросила на шею, засмеялась.

— Какой ты у меня, Петенька, хороший, милый мой кусочек!

И обняла Петю Тетерева.

— А ты у меня стеллерова корова.

Девка Петю отпустила и посмотрела, нахмурилась, щеки у нее зарделись полные.

— Чего это я корова?

— Это я в книге читал, очень там на тебя похожа была одна, жила в море такая, не то что корова, больше какая-то тюлень.

— Тюлень, — девка смотрела на Петю, на лбу морщинка у нее.

Петя сигарету потушил и бросил в ведро, сел за стол, девка ему тарелку поставила.

— Ну да, очень она была добрая, ласковая. Был такой путешественник, Стеллер, он первый о ней рассказал всем. А как рассказал, то приехали охотники туда и всех стеллеровых коров убили, и нет их теперь, одна ты осталась, самая последняя.

Девка слушала и манную кашу Пете в тарелку накладывала. Потом взяла ложку и сунула в рот.

— Но я о тебе никому не расскажу.

Девка села за стол рядом с Петей, оперлась лицом на руки и улыбнулась.

— Все ты свои книги читаешь, ты и так уже умный.

Кушал сладкую манную кашу умный Петя Тетерев, и ласковая Стеллерова Корова на него смотрела.

— Сон мне сегодня снился, — сказал Петя, ложкой подбирая из тарелки.

— Какой?

— Даже не один, последний не помню толком, а перед ним еще были, — Петя ложку в тарелку положил и встал.

— Не уходи, расскажи, у тебя сны всегда интересные, — Стеллерова Корова насупилась, взяла Петю за руку и потянула.

Петя сел, посадил к себе на колено Стеллерову Корову и рассказал:

— Страшные были какие-то, я вот сижу с тобой, как будто и сейчас во сне. Сначала снилось море, волна большая, будто бы до неба, а я с какой-то молоденькой сидел у какого-то большого дома или что, в общем, утонули мы, и я проснулся вроде как, но и не проснулся, получается, вроде дома, но никого нет, потом плохо помню, куда-то поехал на мотоцикле с Саньком, помню только, там какой-то празд­ник, ерунда там какая-то дальше была, а еще шкатулка там с балериной была, крутится балерина, и колокольчик звенит...

— И все, и ты проснулся? — беспокойно нахмурилась Стеллерова Корова.

— Да, потом опять проснулся.

Петя улыбнулся, глядя на задумчивую Стеллерову Корову, и покачал коленом. Стеллерова Корова поковыряла задумчиво в носу, покачалась на колене Пети.

— Пора мне собираться, кусочек, — сказал Петя.

— Я рубашку тебе постирала, поглажу сейчас, — встала с колена и заторопилась Стеллерова Корова. В кухонное окно видел Петя, как щурится она на солнце, снимая тонкую батистовую рубашку с веревки, как холодит еще влажная ткань ее руки, а вокруг ее ног вьются над землей желтые и багровые листья, осенним днем на прохладном ветру.

Петя поставил на плиту чайник, взял из-под мойки металлический таз и поставил его в раковину. Набрал в таз холодной воды. В дом зашла Стеллерова Корова, улыбнулась Пете, проходя через кухню.

— Посмотри за чайником, я пойду за сигаретами схожу, — сказал Петя.

— Хорошо, Петенька, иди и купи что-нибудь вкусного к чаю, — из комнаты ответила Стеллерова Корова.

Вышел на порог Петя, стояли у порога сливы и цвели, ржавела под сливой чугунная педаль швейной машины. Петя открыл низкую калитку и вышел за двор, за дорогой, под желтой вишней на ковре мальчик с девочкой сидели, рукой махали Пете Тетереву.

— Привет малые! — Петя крикнул и помахал рукой.

— Петя, иди к нам! — крикнул мальчик.

— Зачем? — крикнул Петя.

— Спросить! — крикнул мальчик.

Петя пыльную дорогу перешел, по доске, закопанной в землю, перешел через ручей-канаву у обочины и сел под вишней на ковер рядом с мальчиком и девочкой.

— Ну, чего спросить?

Мальчик подполз к Пете поближе.

— А правда, что ты бандит?

Петя посмотрел на мальчика, оглянулся на девочку, сидевшую в стороне, уши навострившую. Петя поманил мальчика рукой, мальчик ухо подставил.

— Да, — прошептал ему в ухо Петя.

— Ух ты, правда, значит, — покачал головой мальчик. — А пистолет у тебя есть?

Петя кивнул.

— А покажешь?

— Он дома лежит, как-нибудь покажу.

— Я тоже, когда вырасту, буду бандитом, — сказал мальчик.

— Это не сложно, надо только чтоб пистолет был, — Петя положил руку мальчику на голову и толкнул, засмеялся. Мальчик завалился вбок, засмеялся и толкнул Петю в ответ. Девочка сидела у них за спиной и испуганно на Петю смотрела.

— Мне мама говорит, что ты очень плохой, что нельзя с тобой разговаривать.

— Правильно, малая, — сказал Петя, встал с ковра и пошел по пыльной дороге к белому ларьку на перекрестке. За спиной у Пети зашумел двигатель, проезжая мимо, притормозил мотоцикл с коляской, молодой парень сквозь шлем глухо крикнул:

— Здорово, Петька! Меня в армию забирают!

— Привет, Сашок! Ты мне снился сегодня! — крикнул в ответ Петя.

Ничего не ответил Сашок, прыгнул на кочках и поехал быстро, пыль летела за ним и вонял сгоревший бензин.

Петя дошел до ларька, постучал в окошко, подождал чуть, открылось.

— Здравствуйте, Петя, — сказала продавщица.

— Здрасьте, — вздохнул Петя, за стеклянной витриной на деревянных полках разглядывая выпечку, — пачку «Донского табака» светлого, и к чаю что вкусного есть?

Продавщица поставила гладкую блестящую пачку сигарет перед окошком и наклонилась над витриной, оперлась локтем на деревянную полку.

— Рогалик вот этот, последний остался, очень вкусный, возьмите.

— Давайте рогалик.

Продавщица оторвала целлофановый пакет, надела на руку, взяла с полки рогалик, и обернула его тем же пакетом, затянула легкий узелок.

— Все?

— Да, — Петя достал из кармана деньги.

Продавщица постучала на счетах.

— Сорок два.

Петя положил в окошко полтинник, взял пачку сигарет, сунул в карман, взял пакет с рогаликом, «до свиданья» сказал и пошел домой.

На кухне жарко чайник кипел, за Петей дверь закрылась.

— Забыла! — из комнаты выглядывая, крикнула Стеллерова Корова.

— Ничего, — Петя приоткрыл дверь, пустил сквозняк.

Положил Петя рогалик на стол, выключил печку, взял через полотенце ручку чайника и вылил кипяток в таз, поболтал рукой в воде. Снял несвежую рубашку, бросил на стул и наклонился над тазом, в воде лицо металлическое у Пети Тетерева, стал он бриться и умываться.

Вошел Петя умытый, побритый и причесанный в комнату, Стеллерова Корова провод от утюга крутила. Надел Петя еще теплую после глажки белую батистовую рубаху.

— Отвернись, — сказал.

Стеллерова Корова ушла к открытому окну. Надел Петя свежее белье, носки белые, брюки черные с наглаженными стрелками. Повязал белый шелковый галстук, вдел ремень с золотой пряжкой в брюки, накинул нагрудную кобуру, взял пистолет с кровати, оттянул затвор, заглянул в патронник, отпустил, поставил на полувзвод и сунул в кобуру. Надел бордовый камзол, разбросал по карманам пачку сигарет, спички, деньги. Посадил на голову черную фетровую шляпу. Взял с тумбочки золотые часы фирмы «Чайка», послушал, подвел, надел на левую руку.

— Теперь можно, — сказал.

Повернулась к нему Стеллерова Корова, посмотрела и засмеялась радостно.

— Какой ты, Петенька, пышный!

Поцеловал Петя Стеллерову Корову, обул начищенные туфли и ушел.

По листьям упавшим наступал лаковыми туфлями с острыми носами, каблуками высокими на парапеты наступал, ветер летал у него под шляпой, шел Петя Тетерев по городу несказуемому, шел мимо высокой гостиницы, поднял к ее крыше голову Петя, там птицы летали мимо окон, светило ярко в окнах солнце. У входа в гостиницу на ступеньках оборванный дед сидит, страшными глазами смотрит на Петю Тетерева.

— А ты, Петя Тетерев, не голодаешь! — крикнул дед.

Подошел к нему Петя, дед ему рваную кепку протянул.

— Ты не прибедняйся, — Петя достал из кармана бумажку и положил в кепку. Дед Петю за руку схватил и посмотрел на его золотые часы.

— Нету у тебя времени на часах, — крикнул он, — а у меня есть, — дед бросил кепку на асфальт и показал Пете пустое запястье.

— Дед, ты че, — Петя вытащил руку свою из его руки и пошел по улице, поправляя рукав.

— На войне конфузию получил! — крикнул ему вслед глухой дед.

Шел Петя по улицам города несказуемого, мимо праздничных афиш, мимо мраморных постаментов, мимо автобусной остановки, на столбе расписание автобусов по маршруту «Сельсовет — Новый Свет». Смотрит на расписание мужчина, за ним на лавочке мальчик сидит с пистолетом-игрушкой, болтает ногами, стреляет ему в спину. Петя под фраком достал из пистолета магазин, вытащил патрон. Подошел к мальчику и присел перед ним, патрон ему протянул. Мальчик взял и посмотрел на патрон в ладошке.

— Заряжай, — улыбнулся Петя мальчику.

Мальчик кивнул, сунул патрон в рот и пистолетом прицелился.

За университетом в парке остановился Петя, музыку гитары услышал. Достал пачку сигарет, потянул за язычок, снял полиэтилен, открыл пачку, сорвал фольгу, взял зубами за желтоватый фильтр. Поджег спичку, заслонил огонь, к сигарете поднес, дым синеватый унес ветер, музыка от гитары играла. Сидел у старого памятника седой дедушка с гитарой на деревянной табуретке, играл музыку и песню запел:

— Рододендрон это не саксофон рододендрон это вовсе не сон если тебя выгоняют вон даже это не будет рододендрон осенний шелест древесных крон на каждом углу табличка газон ни с того ни с сего подойдёт милитон и ты ему расскажи про рододендрон ты вечером забыл закрыть дверь на балкон тебе приснилось что в уши заливают гудрон ты упал на асфальт и услышал звон может на этом месте вырастет он твой рододендрон...

Петя слушал эту песню и курил сигарету, подошел к дедушке поближе. Закрыл глаза дедушка, улыбался и пел песню:

— ...формулу вывел разумный Герон в колбасном производстве применяют картон в людской обиход вошёл электрон но люди не знают про рододендрон мы носим сиблон нам светит криптон а ты подумай о том где разузнать бы про рододендрон.

Дедушка песню допел, ударил по струнам, открыл глаза и положил гитару на колени. Посмотрел дедушка на Петю и сказал:

— Нравится песня моя?

— Очень нравится, дедушка.

— Тогда давай сигарету! — улыбнулся дедушка, потер руки и потянулся к пачке, что Петя из кармана доставал.

Петя оперся спиной о памятник и зажег спичку, заслонил огонь и дедушке подал.

— Дедушка, а что за рододендрон такой, где его взять?

Дедушка затянулся, на сигарету посмотрел, пустил дым.

— Хорошие сигареты у тебя, — дедушка еще раз затянулся, Петя ему пачку показал.

— А, «Донской табак», да. Что ты спросил, рододендрон что такое? Ты, может, еще раз песню послушаешь, я еще сыграю.

— Можно, — улыбнулся Петя.

Дедушка покурил еще, бросил сигарету и гитару взял, закрыл глаза, и заиграла в гитаре музыка, запел дедушка, а Петя слушал, слушал, как дедушка поет.

Еще не допел дедушка, когда посмотрел Петя на свои часы и пошел не спеша по парку. Покрашенные весной лавочки белые облезли, позеленевшие весной деревья все пожелтели, сидит высокий, в синем костюме на облезлой белой лавочке, листья желтые кружатся по аллее. Подошел к нему Петя Тетерев, постоял чуть, посмотрел по сторонам и сел рядом.

— Здравствуй, Петя.

— Здравствуй, Леонид Семенович.

Помолчали. Леонид Семенович Петю плечом толкнул.

— Рассказывай, что приснилось.

— Всякое, — Петя сигареты достал, протянул Леониду Семеновичу. Взял сигарету Леонид Семенович, взял сигарету Петя Тетерев, закурили.

— Вроде как сплю, снится что-то, а потом просыпаюсь, и снова снится, и сейчас вроде как все во сне, — Петя смотрел, как идут какие-то по аллее вдалеке.

— Бывает, если по трое суток не спать, — Леонид Семенович ответил.

— Снилось сначала где-то у моря я, с красивой девушкой, на ступеньках сидим, смотрим на море, а небо черное, буря поднимается, волна встала на море страшная. Я испугался, хотел спрятаться в доме, дверь открыл, а из-за двери бабка мне тряпкой по морде как съездила, нет, мол, говорит, не пущу.

Улыбнулся Леонид Семенович.

— Так и утонул там с красивой девушкой?

— Да, так и утонул, потом проснулся. Проснулся и с Саней поехал на мотоцикле, на праздник какой-то, вроде как на свадьбу.

— Жениться?

— Да, что-то такое. А там какая-то ерунда началась, не помню толком, держать меня стали, а я вырвался и пошел невесту искать, к ней вошел, в комнате у нее светло, лежит она голая, и кто-то там еще был, но я не видел, стало мне как-то страшно и проснулся.

— Совсем проснулся?

— Нет, потом еще был сон. Помнишь, у нас там, на краю поселка, жил дед с бабкой?

— Помню. Они и сейчас там живут вроде.

— Так вот, ходил к ним во сне. Бабку видел, а деда нет, он в темноте на печке лежал и рассказывал мне что-то.

— Что рассказывал?

— Да вот не помню, сегодня весь день вспоминаю, и никак.

— А ты перестань вспоминать, должно само вспомниться.

Помолчали. Раздавили окурки туфлями. Посмотрели, вдалеке на лавочке сидели какие-то.

— Кто там сидит? — Леонид Семенович кивнул на лавочку вдалеке.

— Да всё эти, по-моему, королевские, — взглянув туда быстро, Петя сказал.

— Пойдем, может, отсюда?

— Увяжутся следом, лучше здесь посидим, здесь нам их хоть видно.

— Хорошо, — потянулся Леонид Семенович, облокотился на спинку лавочки и вздохнул.

— Леонид Семенович, ты знаешь, что это за рододендрон такой?

— А ты откуда его взял?

— Ниоткуда, в песне услышал, там, у входа в парк, у памятника дед на гитаре играл.

— А песня о чем? Напой мне.

— О рододендроне, там тоже все про сны, всех слов не запомнил, начинается так, рододендрон это не саксофон, рододендрон это больше не сон, если тебя прогоняют, это еще не рододендрон.

Леонид Семенович послушал, помолчал. Сказал потом:

— Послушать бы эту песню, да с оркестром с золотыми трубами.

— Вспомнил, там еще такие слова были, ты вечером забыл закрыть дверь на балкон, тебе ночью приснилось, как в уши наливают гудрон.

— Слышишь, что говорю, надо нам оркестр с золотыми трубами взять и послушать эту песню под него.

— И где ты видел, чтоб оркестры были с золотыми трубами?

— У короля, говорят люди, в военном оркестре на золотых трубах играют.

— И что ему там играют на этих трубах?

— Ему, наверное, ничего, — засмеялся Леонид Семенович, — гвардейцам его играют, чтоб шагали красиво, они без золотых труб некрасиво шагают.

Посмеялся Петя Тетерев с Леонидом Семеновичем, вздохнул:

— Эх, ну так что, у короля, значит, возьмем послушать золотые трубы?

— Ну да, подумаю, как сделать.

Петя Тетерев помолчал, повертел часы на руке и сказал:

— Машину большую надо.

— Да, узнаю за машину.

— Тогда ночью я тебя буду ждать у памятника, на входе в парк.

— Хорошо, в три часа у памятника, — Леонид Семенович встал с лавки, разгладил синий костюм, — ты куда сейчас?

— Пойду в «В свое удовольствие», выпью. А ты?

— Я лягу посплю. Потом пойду сервиз продавать, который мы забирали на той неделе.

— Этот сервиз все знают, не возьмет его никто.

— На подарки пойдет, значит.

Леонид Семенович стоял перед Петей Тетеревом, трогал что-то под пиджаком, смотрел нахмурившись. Петя сидел на лавочке, тоже смотрел туда.

— Леонид Семенович, иди спокойно. Я тут еще посижу, посмотрю, чтоб не пошли за тобой.

— Смотри, аккуратно, сам не нарвись, — сказал Леонид Семенович и ушел.

Петя Тетерев взял сигарету, повертел ее в руках, пока не ушли королевские, а как ушли, закурил. Не пошли за Леонидом Семеновичем.

В кафе «В свое удовольствие» белые скатерти на столах, витрины стеклянные, на входе черноволосая девушка в белом фартуке Петю Тетерева встречает.

— Здравствуйте, Петя.

— Здравствуйте, вы мне столик забронировали?

— Да, вот он, напротив входа, у стены.

— Хорошо, давайте мне сразу водки, грамм триста в графине, и книжку мою принесите.

— Присаживайтесь, сейчас принесу.

Сел Петя за стол лицом ко входу, бросил черную шляпу на белую скатерть, взял табличку с надписью «Бронь», повертел в руках. Подошла девушка с книгой, на книге хрустальный графин с рюмкой-колпаком.

Петя поставил табличку на край стола, постучал по столу костями кулака, провел по скатерти ладонью. Девушка сняла графин, поставила на столе, сняла с графина рюмку, поставила рядом. Петя взял у нее из рук книгу, на синей обложке написано: «Жизнь животных». Положил Петя книгу на стол, открыл в том месте, где себе вчера уголок загнул, на главе «Китообразные».

— Налить вам?

— Да, налейте, пожалуйста.

Девушка взяла графин и налила в рюмку до самого края.

Посмотрел Петя на рюмку, посмотрел на девушку с графином в руке. Девушка на Петю взглянула и зарделась, улыбнулась.

— Закусить вам принести чего-нибудь?

— Я пообедаю попозже, — улыбнулся девушке Петя в ответ.

Девушка кивнула, поставила графин перед Петей и ушла, Петя долго посмотрел ей вслед, взял рюмку, выпил, потекло у него по руке, горько и жарко потекло у него внутри, обернулась девушка и долго посмотрела, как Петя рюмку держит левой рукой, а правой рукой галстук белый шелковый ослабляет, смотрит на нее и неласково говорит:

— Ложись на пол!

Они представляют собой настоящих водных животных, проводящих всю свою жизнь в море. Однако теплая кровь, присутствие легких и кормление детенышей молоком указывают на принадлежность их к классу млекопитающих. Во многих отношениях они более похожи на рыб, но сейчас стоят в своих черных плащах за стеклянной витриной, прямо перед входом кафе «В свое удовольствие». Тела их массивны и неуклюжи, без всякого разделения на части. Головы часто безобразно большие. У них сильно расщепленный рот, не окаймленный губами, в котором мы замечаем необыкновенно большое количество зубов, которые они свирепо скалят, глядя на Петю Тетерева, у них отсутствуют мигательные перепонки на глазах, и этими глазами они видят, как Петя снимает графин с водкой со стола и быстро делает глоток, потом опрокидывает стол, и падают со стола черная шляпа, книга, табличка с надписью «Бронь» и, падая, бьется рюмка. Передние конечности их представляют из себя подобие плавников, где нельзя различить пальцев под черными кожаными перчатками, в каждой конечности они держат черные пистолеты, не целя, стреляют в стекла кафе «В свое удовольствие». Их тонкая, гладкая на ощупь темная кожа, жирная и бархатистая, лишь с крайне редкими щетинообразными волосами, лопается, когда пули в нее попадают из пистолета Пети Тетерева. Под кожей отлагается необычайно толстый слой жира, в котором пули и застревают. Жиром пропитаны и все кости, отчего они всегда имеют желтый вид, ломаются их кости, когда пули в них попадают. Относительно голоса их было много споров. Теперь, когда в них стреляет Петя Тетерев, можно удостовериться, что от сильной боли или во время опасности они издают крик, похожий на рев, тем более ужасный, чем больше они сами. Из врагов их самые алчные — акулы и косатки, затем человек, в частности Петя Тетерев, уже в течение нескольких лет ведущий ожесточенное преследование морских гигантов. От первого выстрела из пистолета до смерти их проходит обыкновенно 1–2 часа, редко дело оканчивается в 15 минут. Зато, бывало, охота затягивалась и на несколько часов, причем часто дело не обходилось без беды, как и сейчас, несмотря на то, что все так быстро кончилось, все витрины кафе «В свое удовольствие» разбиты, все белые скатерти побиты пулями, все страницы в книге «Жизнь животных» измяты, только Петя Тетерев и черноволосая девушка невредимые, и пахнет кругом, как после салюта.

Встал Петя Тетерев, в одной руке холодный пустой хрустальный графин, в другой горячий пустой железный пистолет. Петя поднял и надел свою шляпу, поднял перевернутый стол, поставил на него пустой хрустальный графин, положил рядом пустой пистолет, поднял с пола и отряхнул книгу. Громче, чем в ушах у него звенит, сказал Петя девушке черноволосой, поднимая ее с пола:

— Хорошо, что вы мне столик забронировали!

— Что? Я ничего не слышу! — громко сказала девушка, схватила она Петю Тетерева за локти и смотрела ему в лицо.

— Скоро пройдет! — громко сказал Петя и засмеялся, — я тоже ничего не слышу!

Девушка смотрела, как смеются у Пети глаза, и заплакала, прижимая лицо к его белому шелковому галстуку.

Петя сел за бронированный столик, усадил к себе на колено девушку и долго смотрел, как переливаются под ногами битые стекла, когда солнце в них светит, слушал, как плачет девушка.

— Принеси мне, пожалуйста, еще пол-литра водки, — Петя Тетерев гладил девушку по голове и смотрел на яркие стекла, — и веник с совком принеси.

Девушка вытерла слезы его белым шелковым галстуком и быстро кивнула, взяла со стола пустой графин и хотела уже встать с колена Пети, но он ее придержал. Показал рукой на блестящее битое стекло под ногами:

— Смотри как красиво, ноги не порежь, — сказал он и отпустил ее.

В разбитые витрины кафе «В свое удовольствие» влетали желтые листья с окрестных тополей, тянуло свежо сквозняком. Петя взял пистолет, снял с затворной задержки, потянул затвор, заглянул в патронник, отпустил, вытащил магазин, посмотрел, поставил магазин обратно, снял со взвода и положил пистолет в карман брюк.

Вернулась девушка, ступая осторожно по хрустящему стеклу, с графином, влажным от холодной водки, с веником растрепанным и металлическим на деревянной ручке совком. Поставила графин на стол, сняла рюмку-колпак. И стала веником по полу мести, стеклом звеня.

— Нет, брось веник, иди сюда, — Петя поманил ее к себе.

Послушно девушка руки опустила, бросила веник в стекло и подошла к Пете. Взял ее Петя за бедра и усадил на колено.

— Давай мы с тобой так поступим, сделай что-нибудь пообедать нам с тобой, а я пока приберу, — улыбнулся Петя девушке ласково.

Девушка улыбнулась несмело в ответ, тихо кивнула, хотела уже встать, но Петя ее придержал. Девушка смутилась на мгновение, быстро поцеловала Петину щеку, быстро встала и ушла, улыбку скрывая. Петя замычал про рододендрон, налил из хрустального графина в рюмку и выпил. Сразу налил еще. Взял рюмку, подождал мгновение и выпил. Встал, взял веник и начал стекло мести, мыча про рододендрон.

Девушка накрыла им обед, принесла откуда-то свежего ароматного хлеба. А Петя Тетерев уже смел все стекло, снял все порванные скатерти, свернул и сложил стопкой на одном из столов. Походил по помещению, посмотрел, что еще побило выстрелами. Стреляли не целясь, на авось, куда что рикошетило, непонятно, стены покрасить, поменять панель на дальней стене и все, все как было станет.

Сел к девушке за стол Петя, взял из хлебницы хлеба и сказал:

— Не переживай, главное, что сама цела. Хозяина вашего я хорошо знаю, он меня тоже, пусть мне позвонит, я ремонт вам оплачу, передашь ему.

Девушка держала в руках ломтик колбасы, слушала и кусала колбасу.

— Кто это такие были? — спросила.

— Это были семь восхитительных мужчин, — улыбнулся Петя, подбирая вилкой жидкий желток со сковороды.

— Почему восхитительных?

— Меня они восхитили, — пожал плечами Петя, доставая со сковородки помидор.

— Они убивать тебя пришли?

— Да нет, думаю, припугнуть хотели.

— Что за дела у тебя с ними?

— Разные, я тебе до ночи могу о наших делах рассказывать, — Петя взял графин и плеснул в рюмку, — где твоя рюмка?

— Я из твоей, — улыбнулась девушка.

Девушка взяла рюмку и осторожно перевернула, сжимая стекло губами, вытянула шею, с усилием проглотила и прерывисто вздохнула, поставила рюмку перед Петей. Петя кивнул с одобрением, плеснул в рюмку, быстро выпил и плеснул еще, подвинул к девушке. Девушка выдохнула носом, поднесла рюмку к губам, задумалась на миг, опрокинула в рот и, не проглотив, улыбнулась, глядя на Петю. Петя улыбнулся ей, медленно кивнул, и девушка проглотила, поставила рюмку перед Петей. Петя плеснул и быстро выпил, поставил рюмку перед девушкой и плеснул из графина. Девушка взяла и одним движением плеснула из рюмки, показав зубы, проглотила и поднесла руку с рюмкой к улыбающимся губам. Петя улыбнулся и постучал по металлическому столу. Девушка поставила рюмку перед ним. Петя плеснул, пролив через край, выпил, поставил рюмку перед девушкой, снова плеснул, снова пролив, девушка выпила и поежилась, бросил Петя Тетерев пустой графин на стол, схватил девушку и прижался к ее холодным от водки губам своими горячими от водки губами в пустом кафе «В свое удовольствие».

Еще долго в тишине сидели Петя Тетерев и девушка, вечер теплый начался в городе несказуемом. Девушка улыбнулась, сбросила туфли и подтянула ноги к груди, обняла колени. Петя встал, вышел на улицу и закурил. У кафе «В свое удовольствие» Петя Тетерев встретил Леонида Семеновича.

— Помнишь, как в степи гуляли, сам ты выбирал себе коней! — громко запел Петя Тетерев, Леонида Семеновича издали узнав.

Ничего не ответил Леонид Семенович, засмеялся Пете Тетереву. Обняли они друг друга у входа в кафе «В свое удовольствие».

— Эх, Петя, малым, я вижу, ты не удовольствовался, — смеялся Леонид Семенович над Петей Тетеревом.

— Не смейся надо мной, Леонид Семенович, — сказал Петя Тетерев и достал из штанов пистолет. Из пистолета достал магазин и поднял его высоко:

— В нем первая золотая, а потом свинцовые, с заостренным концом!

Смеялся ему в ответ Леонид Семенович.

— Что там, в пакете твоем? — Петя Тетерев взял пакет из руки Леонида Семеновича, ощупал его, прищурил глаз и заглянул.

— Красота у тебя в нем! — объявил Петя Тетерев.

— Возьми, в подарок, — Леонид Семенович достал чашку из пакета и подал Пете Тетереву.

Поднял чашку высоко Петя Тетерев.

— Времени хлысты подгоняют нас! До зарплаты мы считаем каждый час! — так спел он и вошел в дверь кафе «В свое удовольствие».

Звонко поставил Петя чашку с красными розами на металлический стол и сказал девушке:

— Пойдем в кино?

— Пойдем, только нас таких пьяных не пустят, — засмеялась девушка.

— Всё пустят, там сегодня очень хороший фильм показывают и всех пускают.

С улицы зазвенел велосипедный звонок.

— Пойдем, только как мы тут все оставим, — посмотрела девушка кругом.

Чуть не внутрь кафе сквозь разбитую витрину въехал на велосипеде усатый мужчина, ноги с педалей у него слетели, съехала набок фуражка. Затормозив, он вздохнул и крикнул:

— Тетерев, вот и поймал я тебя!

— Ты никак сам ястреб-тетеревятник? — засмеялся Петя Тетерев, подошел к велосипеду, покрутил крышку звонка, — тебя, знаешь, откуда слышно с этим звонком?

— Чего ж ты не убегаешь, раз слышно?

— Куда ж я от тебя, сокол ты мой неясный, побегу, когда я тебя сижу жду второй час, — Петя протянул мужчине руку.

Мужчина снял руку с руля, поколебался и, звонко хлопнув, пожал Пете руку. Девушка смущенно попятилась и села на стул.

— Ты еще и пьяный, — улыбнулся в усы мужчина.

— Да вот, за обедом, для аппетита, — Петя махнул в сторону обеденного стола рукой.

— Ты время видел, обед у него!

Петя тряхнул рукой и глянул на часы.

— Мы так и в кино опоздаем!

— Какое кино, Тетерев! Мне люди звонят, стрельба, говорят, я приезжаю, тут стекла все выбиты, все стены в дырках, ты, Тетерев, человек разумный?

— Нет, я человек прямоходящий, — Петя взял рукой велосипед за раму, на которой болталась аптечка, — слушай, ты уж подумай, как сказать, а кафе арестуй, тут ни одного стекла, что хочешь бери. — Петя обернулся и улыбнулся девушке.

— Ну это, — мужчина взял за козырек фуражки, — не знаю.

Петя открыл застежку велосипедной аптечки, достал из кармана несколько бумажек и положил в нее.

— Узнал?

— Вот если бы не знал я тебя с детства, Тетерев! — Мужчина погрозил перед носом Пети кулаком. — Спасибо, что живые хоть, в тебя тут из Максима колошматили, что ль?

Петя рассмеялся.

— Давай, намотай тут какой-нибудь ленты, что-нибудь такое, пока окна не вставим, а мы побежали в кино.

Петя подошел к девушке и подал ей руку. Она дамской манерой взяла его руку и встала.

— До свидания, — весело улыбнулась мужчине девушка.

— До свидания, — улыбнулся ласково девушке мужчина.

— До свидания, — легко поклонившись, сказал Петя Тетерев.

— До свидания, — пробурчал мужчина Пете Тетереву.

Ночью теплой, желтыми от листьев улицами, мимо постаревших домов, шел молодой Петя Тетерев походкой нетвердой, под руку держал молодую девушку, дышала девушка глубоко, кружились у нее в глазах огни высоких фонарей. Вдалеке тяжело стояли высокие древние башни из белого камня, стар город несказуемый, до кинотеатра недалеко.

— Хочешь я тебе расскажу, что мне снилось сегодня? — спросил Петя Тетерев.

— Расскажи, — улыбнулась ему девушка.

Петя губами из пачки сигарету вытянул, и девушка потянулась к пачке, губами сигарету взяла.

— Сначала снилось, сижу я с девушкой молодой, на ступенях какой-то старой школы, смотрим мы на море, и буря начинается, на море поднимается страшный шторм и волна, выше той башни, страшно мне стало, хотел было в школу забежать, а дверь бабка какая-то открыла и ударила меня половой тряпкой по лицу, не пустила, иди, говорит, нам тут помирать, и тебе никуда не деться. Так и сидели мы с той девушкой, ждали, когда накроет всех нас огромной волной.

— Красивый сон, я бы хотела такой увидеть, — сказала девушка, помолчав.

— Потом я вроде бы проснулся, но потом оказалось, нет, еще спал. Мой друг мимо моего дома на мотоцикле ехал, взял и повез меня в какую-то квартиру, вроде обычная квартира, я даже не знаю, зачем приехал, знаю, что не хочу туда. Там праздник какой-то был, как будто моя свадьба.

Девушка засмеялась и взяла Петю под руку.

— Знаешь, как страшно было, не жениться страшно, а вообще, все там такие были, странные, стали меня держать, силой кормить какой-то пакостью, я вырвался и стал невесту искать, открыл в ее комнату дверь, а оттуда свет яркий, и она лежит голая на кровати, мертвая, или спит, не знаю, и голос чей-то, как будто ее отца, сказал что-то, не помню что, и я проснулся.

Девушка нахмурилась, смотрела, как в высоких окнах свет горит.

— Но и дальше я не проснулся на самом деле, все еще сон был, как наяву. Недалеко у нас живут дед с бабкой, очень давно живут, уже жили, когда я родился. Шел я мимо их дома во сне, и то ли бабка позвала, то ли я сам пошел к ним в дом. На улице как сейчас было, тепло, а они еще и печку топят, в доме душно, темно, все шторы задернуты. Напоила меня бабка киселем каким-то, и с печки, из темного угла дед меня зовет, дай, говорит, и мне попить. Я ему кружку дал, он попил и рассказывать мне начал сказку, я с утра ее стал вспоминать, но так и не вспомнил, а сейчас вспоминаю что-то, мельком. Рассказывал, будто молодым ходил в лес и там встретил свою жену, ту бабку, с которой жил, и стал в том лесу дом строить, строил, потом к ним жить еще люди пришли, построили деревню. И стали к ним в деревню медведи ходить, смотрели медведи, как они живут, никого не трогали, скотину не драли, смотрели только. Дед начал с медведями ходить играть в лесу, а они к нему как в гости ходили, с бабкой с его о чем-то говорили. А потом прошло много лет, и его почему-то медведи не приняли, подрали чуть не насмерть. Бабка его домой приволокла, но выходить не смогла, а он помереть не может, лежит и гниет веками заживо. Такой вот сон.

Долго молчал Петя Тетерев, и девушка его крепко под руку держала, не говорила ничего.

— Я тебе тоже сон расскажу, — сказала девушка, потянула Петю к лавочке, села с ним рядом, — мне этот сон приснился давным-давно, но я его хорошо запомнила. Кругом ночь, я стою у себя во дворе, с мужем и с мамой, кругом темная-темная ночь. И вот по улице едет автобус, останавливается перед нашим домом. Все женщины с нашей улицы выходят на улицу и садятся в этот автобус, моя мама меня тоже в автобус ведет. Посадили всех нас и повезли куда-то, не знаю куда. Не знаю, сколько ехали, во сне показалось долго, уже утро наступило. Вы­гнали нас из автобуса у подъезда какой-то пятиэтажки и, кого по трое, кого по четверо, стали в подъезд запускать, по разным квартирам. Маму от меня отдельно увели, а я с незнакомыми женщинами осталась, одна молодая еще, красивая, со светлыми волосами, а вторая совсем уже старушка, еле ходит. Нас привели в квартиру, большую, не помню, сколько комнат, раздели, всю одежду забрали и оставили ждать. Недолго мы подождали, начали к нам в квартиру мужчин заводить, их тоже раздели и оставили. Мужчин тоже было трое, один мальчик, моего возраста, второй мужчина молодой и дедушка, с костылем, одноногий. И все, так и оставили. Те, что старики были, пошли на кухню, сели там чай пить, самовар поставили, молодые в комнате закрылись, стонут, в стену стучат кроватью. А я к мальчику подошла, он совсем застеснялся, аж заплакал, я его успокаивать стала, пошли с ним на балкон. Сидим мы с ним на балконе, я у него спросила: я тебе нравлюсь? Он закивал, я смотрю, а кругом бутылки с водкой стоят, я и говорю мальчику, ты водку пил когда-нибудь? Он говорит: нет. Ну и напились мы с ним водки и стали целоваться.

Петя Тетерев слушал. Когда девушка перестала рассказывать, Петя на нее посмотрел и улыбнулся. Девушка не смотрела на Петю, рассказывала дальше:

— А потом нас стали обратно увозить, сначала мужчин, потом женщин. Когда нас по домам привезли, была уже ночь, и страшное что-то началось, женщин мужья стали бить, почти что до смерти, всю ночь кричали женщины, пытались убегать, и все напрасно, меня мой тоже всю ночь за сараем бил, а под утро за волосы схватил и потащил к ручью, что тек по нашей улице, и стал топить в ручье.

Голос у девушки в груди вздрогнул, и со слезами она сказала:

— А мальчик тот, с которым мы целовались пьяные, схватил топор, прибежал и зарубил моего мужа.

На темной улице, ночью несказуемой, под желтыми кленами, на белой ободранной лавочке плакала молодая девушка, руками закрыв лицо, и обнимал ее Петя Тетерев, ничего кругом не видя во тьме.

— Это не литература, это уже балет, — вздохнул Петя Тетерев.

Девушка сквозь слезы засмеялась, отняла от рук мокрое и серое лицо и посмотрела на Петю.

— Это просто сон, — сказала девушка.

Петя Тетерев дернул рукавом и посмотрел на часы.

— У меня встреча с другом, я тебя провожу и пойду.

— Не провожай, я тут еще посижу. Я недалеко живу, дойду.

— Ну хорошо, — Петя встал перед сидящей на лавочке девушкой и запустил руки в ее черные волосы.

— Скажи, где ты живешь, я зайду завтра.

— Не надо заходить, — девушка взяла руки Пети своими и вытащила из своих черных волос, — увидимся как-нибудь.

Петя постоял еще недолго перед девушкой, лицо прятавшей в руках, и ушел по темной улице туда, откуда фонарь мерцал.

За университетом в парке остановился Петя, музыку гитары услышал. Под фонарем у памятника стояли женщины, играл на гитаре дедушка и песню пел:

— В шумном зале ресторана средь веселья и обмана пристань загулявшего поэта возле столика напротив ты сидишь вполоборота вся в луче ночного света так само случилось вдруг что слова сорвались с губ закружило голову хмельную ах какая женщина какая женщина мне б такую.

Подошел к памятнику Петя Тетерев, оперся спиной, закурил, а дедушка пел:

— Пол не чуя под собою между небом и землею как во сне с тобой танцую аромат духов так манит опьяняет и дурманит ах как сладко в нем тону я так близки наши тела и безумные слова без стыда тебе шепчу я ах какая женщина какая женщина мне б такую.

Захлопали дедушке женщины, «браво» закричали. Дедушка положил гитару на колени, улыбался и кивал, кланялся.

— Спасибо, красавицы, что вам еще сыграть?

— Тут не только красавицы, тут и красавец вон стоит, — захохотала одна, остальные с ней захохотали. Петя улыбнулся в ответ.

— Жанетта, поправь свой такелаж.

Женщина, улыбаясь, подбросила платье вверх и потянула колготки, бедрами покрутив.

— Какой ты забавный, Петька, — звонко крикнула одна и повернулась к остальным, — я бы позабавилась!

— Шейка бедра у тебя тоненькая, мне такое невкусно, — был Петин ответ. Недалеко зазвенел велосипедный звонок.

— Фу, какой ты нехороший, Петька, — смеялись женщины.

— Да, мной только непослушных деток пугать! — засмеялся Петя Тетерев, руки заложив за спину, покачивался с пяток на носки.

— Иди, нехороший мой, выпей вина, — женщина протянула в сторону Пети бутылку.

Подошел Петя, взял бутылку и сделал несколько хороших глотков. К памятнику подъехал на велосипеде усатый мужчина, затормозил, посмотрел на женщин, на дедушку с гитарой, на Петю Тетерева с бутылкой вина.

— Все, окончен концерт, по домам! — крикнул мужчина. — Опять ты тут, Тетерев, распиваешь?

Петя покачал бутылкой, посмотрел на нее, потом на усатого мужчину посмотрел.

— Распеваем песни, распекаем себя, — сказал Петя, голову запрокинул и выпил из бутылки до дна. Женщины смеялись.

— Тихо! — крикнул на них мужчина и увидел, как из парка на свет вышел Леонид Семенович с длинным черным свертком на плече.

Поставил свой сверток у памятника Леонид Семенович, поздоровался с дедушкой, достал из синих брюк сигареты, закурил. Женщины не смеялись, молчал мужчина, велосипедом покачивая. Сказал Леониду Семеновичу Петя Тетерев:

— Місто спить, голова болить, і летять пусті години, скільки можна йти сюди? Світ такий малий!

— Ты весь день пьешь? — улыбнулся в ответ Леонид Семенович.

— Сначала пил горячительное, а теперь вот прохладительное, — постучал ногтями по пустой бутылке Петя.

— Так, чтоб никого тут не было через полчаса, понятно? — строго сказал усатый мужчина, поправил фуражку и покатился, звонок велосипедный все дальше звенел. Дедушка, на стуле, задремав было, встрепенулся:

— Ну что, ребятки, последнюю споем, и по домам?

Женщины меж собой о чем-то тихо говорили.

— Мы уже пойдем, дедушка, — сказал Петя Тетерев, ты помнишь, как днем про рододендрон играл?

— Конечно, хочешь, еще сыграю?

— Хочу, сыграешь, только на оркестре.

— На оркестре... — задумался дедушка. — А откуда оркестр-то?

— Мы тебе привезем.

— Когда привезете?

— Да хоть сегодня утром!

— Я тогда скажу своим, что будем на оркестре играть, а где?

— На свадьбе на моей! — засмеялся Петя Тетерев.

— На свадьбе! — улыбнулся дедушка. — Это мы запросто!

— Ну тогда скажи, куда нам оркестр-то привезти.

— Бумажка есть? Я напишу.

Петя достал из кармана бумажку и протянул деду. Дед достал карандаш из кармана и поставил его на бумажке.

— Хорошая у тебя бумажка, — засмеялся он.

— Сейчас под рукой других нет, — улыбнулся Петя в ответ. Дедушка написал адрес и вернул бумажку Пете.

— Ну, до завтра тогда, — пожал Петя дедушке руку. — Спокойной ночи, девушки!

Взял Петя Тетерев на плечо черный сверток и пошел за Леонидом Семеновичем по темной аллее парка, а вслед им смотрели девушки оттуда, где свет от фонаря.

— Что ты тут завернул? — подбрасывая на плече сверток, Петя Тетерев спросил.

— Лопаты, — сказал Леонид Семенович.

— Зачем лопаты? Копать будем?

— Да, будем копать. Оркестр в башне, придется под стеной прокопать, пролезем, а там по-тихому в башню войдем, возьмем трубы — и в лес, за лесом дорога, там нас будет водитель ждать.

— Попробуем так, — Петя посмотрел вперед, пустую темную аллею вдали кто-то перешел. — А ты где был весь день?

— Гулял, сестру твою видел.

— Где?

— На реке, ходила, плакала, тебя искала, когда я ее встретил, говорит мне, Петя утопился.

Засмеялся Петя Тетерев.

— И что?

— Ничего, я пошел потом за лопатами.

— Если за кого отдам ее замуж, то за тебя, — сказал Петя Тетерев.

— Давай тебя женим сначала, — засмеялся Леонид Семенович.

Свернули Леонид Семенович и Петя Тетерев с аллеи и пошли между деревьев. Долго шли, листьев горы вороша, и не слышали чужих шагов. Светили над лесом звезды, и не видно было от их света, как смотрят из темного леса на них глаза. Услышал Петя Тетерев, как стреляют за спиной, ударило его в спину, ударило еще, упали с плеча у Пети лопаты, Леонид Семенович упал в желтые листья, достал пистолет и стрелял, стреляли близко, потом дальше, далеко стреляли, прилег Петя на землю, налилась красная кровь на желтые листья. Лежал Петя Тетерев и смотрел на высокие звезды, что над лесом светили, становилось совсем темно и холодно в лесу. Ходили вокруг тяжелые ноги, гребли листья желтые, носы мокрые, губы липкие трогали Петю Тетерева, дышали носы на желтые листья, и кислым запахло, когти черные рвали бордовый фрак на груди, рукава батистовой рубашки резали, встала на Петю Тетерева нога тяжелая, шерсть упала на лицо, так что не видно стало звезд, и дышать, дышать не хватало.