Об авторе | Алексей Анатольевич Кубрик родился 10 сентября 1959 года в Москве. Учился в МВТУ им. Н.Э. Баумана, служил в армии, был связистом, дворником-сторожем, замдиректора городского ПКиО, грузчиком. По окончании Литературного института (семинар Евгения Винокурова) работал лаборантом на кафедре современной литературы и учился в аспирантуре, специализация — поэзия русского зарубежья. Преподает литературу в лицее и ведет различные спецкурсы и семинары. Автор четырех книг стихотворений. Живет в Подмосковье. Предыдущая публикация в «Знамени» — № 6, 2020.

Алексей Кубрик

Ишь вы какие каторжные князья

* * *

я читал со стула воздушный корабль

с того же стула яхонтов гудел человеку и пароходу

мне было четыре года когда приходил сентябрь

из коммунальной кухни был чёрный ход на природу

стёртый гранит ступеней дверь на железный крюк

каждый вечер непонятно кто запирает

шесть табличек с фамилиями пуговицы для брюк

бабушка дедушке с напёрстком их пришивает

точильщик ножей переделанный зингер ножной

искры в асфальт одуряющий запах кофе

цветные драконы как вам почтамт за душой

фонарные тени лучше сделаны в профиль

кривоколенным можно идти на бульвар

грациозно шаркая двигаться неуклюже

лужи блестят и выдыхая пар

мы огибаем только большие лужи

* * *

обыск в голове у дракона

даёт гортанную взвесь

лагерной пыли вселенского шмона

портрет на место повесь

этот ягода природа погода

должен висеть на стене

эта свобода среднего рода

и не в твоём окне

эти космические ездоболы

канают из новой трухи

это уже не наши глаголы

вошли в не наши стихи

* * *

где правят хрюкнутые волки

одной кичливою страной

стоит Толстой один на полке

стоит всего один Толстой

в лесах гуляет мрызь и морось

в домах сидят мурзил и крысь

война и мир на эту хворость

переключается кажись

но все рубильники украли

ещё в семнадцатом году

и майонез товарищ сталин

добавлен в каждую еду

и надо кушать а не слушать

что Гёте на тропе свистит

пытливых душ большие уши

сводя в зенит

* * *

трепетные и хрупкие

два шага вперёд

противогазы в сумки

зимний лес допоёт

отскрипит, отворчит, долает

собака ныряет в снег

человек понимает

в чём он не человек

титры

в огне остаются

санки в гулком дому

нажмёшь на живот смеётся

я ненавижу хурму

говорит соседка по-детски

достаёт апельсин

что в колбасных обрезках

понимаете гражданин

поезд ползёт по краю

море справа от нас

тётя напротив зевает

красится битый час

надо отсюда уехать

ты никуда не ушёл

в арке круглое эхо

письмо положи на стол

к чёрту эти портянки

мама прислала носки

в огне деревянные санки

в письме только две строки

* * *

                                 Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы...

                                                                                                                                                 А.П. Чехов

В темноте непременных мыслей

набралось на целый букварь.

Он решил перейти на числа.

Ночь нашла ему даже фонарь,

чтоб он мог сосчитать до Дорна

и фон Корену впарить осла,

чтоб Победов в истёртом чёрном

на рогатых оленей числа

взгромоздил своё тощее тело

и поцокал между холмов…

Константин Гаврилыч, не дело

сочинять стихи без стихов.

* * *

в лёгких шапочках ходят медленно

капюшон заявляет взгляд

закупились вот на последние

мы ж последние говорят

будто мы тут такие первые

что последними будем там

в темноте с продувными нервами

трубачами назло ветрам

* * *

Спросонок я тебя поцеловал,

а дальше… дальше я не помню.

Лепечем что-то… ангельский хорал…

Прислушаемся… Серая колонна

от Горенок — Владимирка, дожди,

по контуру стыда промокшие солдаты,

Шульженко и мордатые вожди

на всех заборах… Лунные заплаты.

Россия, ты подвинься как-нибудь.

Я так устал терять тебя впервые,

что даже молча продолжаю выть,

ныряя в переулочки кривые.

…Ха! В проходном дворе в подвале — стеклотары

приёмный пункт с лубянским запашком.

Уже посудой звякают гусары,

кто в кепочке, тот точно под хмельком.

Мы молоды. Мы возимся друг с другом.

Сквозь нас бредут с конвойною братвой

навек продрогшие, что за полярным кругом

ещё обнимутся с предвечной мерзлотой.

* * *

На скорую руку залатать рукав

бахрому обметать притянуть два края

хлопоты входят в состав

эту рубаху мы ещё постираем

выцвели деньги

дым завернулся в пыль

механика это тревожно

кварцевые точнее

на циферблате курсивом выпь

всё что кукушка скуковать сумеет

Ишь вы какие каторжные князья

ходят по кругу стрелки разного рода

здрасьте приехали

это в багаж нельзя

сам ты багаж

это моя свобода

это мои рисунки рукописи долги

в виде дагеротипов

писем прошлого века

Черубина пишет в Ташкенте есть пироги

Черубине пишут мы не нашли человека

вышел наш мышел однажды за табаком

делает пни по краю надёжного края

сосны шумят

шишки висят гуртом

даже вокруг кремля ёлочки подрастают

* * *

птицы знаки препинанья

вечер сумерки безгласных

стены собственно тенями

лампа в тесном абажуре

ворох тикать шорох плакать

ежечасно безучастно

с дорогим поползновеньем

на лихие злые вещи

что тут пуще что тут хлеще

вон аллеи в запустенье

погоди покуда чудо

через голову снимает

листопада одеянье

погулял тут как-то сдуру

на бульваре с фонарями

и теперь не хочет больше

про чиновные деревья

даже детям даже сказкам

жил однажды ужас липкий

в толстом глянце толстых пальцев

в пухлых рожах самовластья

он теперь на пни и шорох

на могилы убиенных

наползает днём и ночью

мох их знает кто тут мёртвый

кто крещённый только смертью

в птицах знаках препинанья

в глянце сумерек безгласных

в чистых рожах новояза

под стеной кремлёвской плача

под забором новой дачи

пахана из тарантаса

чтобы в небе этом синем

с барабаном старой песни

петь могли одни деревья

на могилах безымянных

не солдат и не героев

* * *

вам оно зачем господа

отвечают хорохорясь во сне

пароходик ходит только туда

а обратно то ли есть то ли нет

потому-то и лететь два часа

что ползти на скором сутки с хвостом

лучше выбрать поспокойней места

где и мста и мда якшаются волоком

на второе будет чудный омлет

я умею говорю шепотком

вон на кухне двадцать с хвостиком лет

тихо ходики висят над столом

ты под ходиками там не ходи

лучше булочку купи за углом

и в любви не признавайся в любви

если волоком любовью влеком

и в окошечке билет не бери

лучше пусть его принесут

те кто знает где ты сядешь внутри

и отчалишь через пару минут

* * *

К бродячим холмам захолустий,

чтоб как-то остаться в живых,

влетает из форменной грусти

застёгнутый степью мотив.

На поле кротовые шишки.

Бредёт по вагонам артист —

гармонь да гитара под мышкой,

душа, словно кепка, внахлыст.

Внимает вагон пустотелый,

мычит, что судьба да гульба,

что гиблое бранное дело

всё ходит за ним по гроба.

Что музыка — это музыка,

всё туже её барабан,

что сколько в артиста ни тыркай,

отдельно ползучий туман.

Но музыка сходит за ним

на том полустанке, где осень.

И мало грибов средь осин,

и много грибов среди сосен.

* * *

Дышит на ладан вчерашний шкет,

часы его — барахло,

даже номер не выбит. И на просвет

время будто не к ним сошло,

а расселось с пылью внутри тик-так.

Их пружинный завод невелик,

и не так, поди, попадают в такт,

как их кварцевый тик-двойник…

Что я делаю здесь? Брожу по лесам,

всё пытаюсь так замереть,

чтоб знакомые тропы по голосам,

словно дерево в сон одеть.

Что я делаю здесь, средь весёлых трав

для не очень весёлых дел,

чтобы плоть мучительный свой состав

там, где облак всю ночь горел,

распахнула и, не найдя жилья,

запахнула обратно в твердь,

чтобы длинная молния для шитья,

и луна, чтоб не только смерть…

Каждым летом небесный огонь иной,

будто знает, чего мы ждём.

Там часы в кармане ещё со мной —

есть кого послушать с дождём.

Там и воздух жив, и вода на вкус

как слеза счастливой любви.

Я держу тебя — уронить боюсь,

потому что кричу: лови…

Ты не слышишь, а тот — воздушный — летит

и, касаясь сплетённых тел,

попадает в солнечный свой зенит,

потому что в сон не успел.

Птичий щебет, птенячая их возня,

рыжий кот перебрался в тень…

Свет вот-вот дочертит свой контур дня.

Спи, мой ангел, ещё не день.