|
Об авторе | Фёдор Корандей родился 7 февраля 1980 года. Историк по образованию (научная специальность — историческая география), научный сотрудник Тюменского государственного университета. Публикации в «Знамени»: № 12 (2010); № 12 (2011); № 10 (2014). Живет в Тюмени.
Фёдор Корандей
Бегущий в стаде бизонов
* * *
И детям лакомство, и девушке букет
Китайских с листьями некруглых мандаринов,
Подвешенных на крепком стебельке,
Как чайнички из обожжённой глины.
Ещё — гастрономический ангар,
Где при неверном свете экономит
Среди оранжевых предновогодних гор
Какой-то мой сосед, живущий в том же доме.
Какой лисицы хвост окрасил эти донца,
Исчезнувшей на склоне каменистом?
Какого соловья послышались коленца,
Когда горел над велосипедистом
Ночлега скорого оранжевый огонь,
В стране, событиями в основном известной
На площади огромной тяньаньмэнь,
Где против танка выходил с авоськой
Один китаец? А вообще их миллиард,
Китайских призраков горящий мегаполис,
Но лично ни с одним из этих орд
Я не знаком, и никогда не познакомлюсь,
Ни с кем из них, и со своим соседом.
И не узнаю, как его зовут,
Не напишу, не заведу беседы,
Я только слышал, что они живут.
Всё, что про них я знаю — медный таз,
И тяжкий звон, старинный и великий,
О лары дорогие, и на вас
Пусть тот огонь отбрасывает блики,
На всех немногих, с кем я был знаком,
И познакомлюсь; сумрачным и тесным
Мы будто у огня сидим кружком,
А дальше лес, и тьма, и неизвестный
Китай; поверить нелегко,
Что он там есть, что тайно пробегает
Лисица где-то очень далеко,
И соловей гремит, не умолкает.
* * *
Стихотворения, как волки.
Я англичанином под лампой
Прочёл — их нет, но на прогулке
Огромный след собачьей лапы
Увидел вдруг, пересекавший
Мой путь среди зимы безлистной...
Далёкий сполох, странный, страшный,
Безмолвный, серый, серебристый.
Стихотворений диких стаи
Когда-то Англию терзали,
Давно исчезли, перестали,
Теперь их нет, нам так сказали...
А я их видел. В лес февральский
Ведёт тропа, где ель повисла,
Как труп в мундире генеральском,
Где, неглубокая, как мысли,
Дымит река, а дальше тает,
Не снег, но мир за нею тает.
Вот в том лесу оно гуляет.
Вот в том лесу оно гуляет
Давнийским сказочным уродом,
Неясным жеводанским зверем.
Гляди в дымящуюся воду,
Броди, глазам своим не веря,
Среди кустов обледенелых,
К реке пути не отыскавший
Березине, над рваным телом
Cолдатским, стой, остолбеневший.
Давно исчезли в этой лете
Все егеря былых столетий,
Их пули страшные, жаканы,
Их желтозубые полканы.
Стихотворение большое,
Бегущее в далёком поле,
Как одолеть тебя, не знаю,
Как выследить, не понимаю.
* * *
Барсук не знает, что он в Англии живёт.
В пустынных снах, которые колеблют
Среди зимы густой его живот —
Ни тени королевы, ни констебля.
Не различая наших рубежей,
Пронизывает частные владенья,
Среди корней преследует ежей,
Неуловимый, как стихотворенье.
Сквозь лес людей, поднявшийся стеной,
Бредёт в ночи, не задевая нитей,
Его сшивающих, с колонну толщиной.
Но мы ведь тоже барсуков не видим.
Всю ночь во тьме тревожный ливень лил,
С утра — сиянье. Вдруг вбегают дети.
Кто рылся в мусоре, кто вазу уронил,
Чей грязный след на солнечном паркете?
Сейчас — пандемия, скажу я им, суда
Стоят в порту, закрыты самолёты,
Животные приходят в города,
И в зеркало глядят, как идиоты.
Стихотворение, а может быть, барсук
Прокрался в дом подслеповатым вором...
В разлившейся воде блистающий кусок
Безжалостно разбитого фарфора.
* * *
Искусство — про эмоции, сидеть
Как перед печкой, нестерпимым жаром
Палить лицо, Вергилия глядеть
И Данте. Древним, зимним сериалом
Они бредут, вокруг — кромешный ад,
Напалм сгорает в пасти крокодила,
Зубная боль, но наши победят.
Любовь, что движет солнце и светила,
Настанет, неизбежный хеппи-энд,
Где будут вместе линии сплетённы.
Но я особенно другой люблю момент —
В четвёртой части первого сезона
Камея есть, когда к плечу плечом
Гомер, Лукан, Гораций и Овидий,
Проходят мимо в солнечном рапиде,
В закат идут, болтая ни о чём.
Cубтитрою божественные сказки
Завешаны летящих вдаль теней.
Мол, говорят, чего-то по-испански.
Как славно вновь увидеть тех парней!
Они играли в фильмах девяностых!
Качай, скелет, ногой, звени, окно,
Вой, вьюга, переводчиком гундосым.
Гори, огонь, я сплю, смотрю кино.
* * *
Про дежавю музейные — пойдёшь
Среди картин, и вдруг за поворотом
Свою вещицу старую найдёшь —
Стоит себе, ну вот, конечно, вот она.
Как зеркало блеснёт в вечерней комнате,
В конце убогих серых ноябрей,
Вы помните, вы всё, конечно, помните —
Когда-то средь арктических морей
Моя моторно-парусная шхуна
Сияла, как обледеневший крест.
Я как увидел, сразу словно шкурой
Почуял, и за линию полез.
Мне не забыть, на что оно похоже.
Не раздеваясь, словно Дракула в гробу,
Давным-давно на этом твёрдом ложе
Я спал, и плыл, и говорил в трубу.
Прилечь, вздремнуть, как льдины торкают
О борт ночной ещё услышать раз,
Нажать на кнопку и задёрнуть шторку,
Алло, команда, слушай мой приказ!
Катитесь, как пингвины, под уклонцы,
Там, где стоит замёрзшая вода,
Несите ослепительное солнце
Антициклона в комнаты сюда!
Грузите грузы, cотрясайте ванты,
Готовьте праздники прозрачных тихих дней,
Они воскликнут, да, конечно, Санта!
Свет, как собаки, впереди саней.
На две недели судно опоздает
И помотает нас Югорский Шар,
Но это солнце не растает,
Рождественских каникул шар.
Вдруг разбежались солнечные пятна.
Очнёшься, окружённый дураками,
Охрана, ах, там пациент неадекватный,
Он экспонаты трогает руками!
Охранное агентство, словно будни,
Меня выводит из себя наружу.
Уроды, вы, да я на этом судне
Был капитаном, мне б на этом ложе
Поспать, и выспаться, и к жизни возвратиться,
Средь одеял монбланских и симплонских.
Антициклоны, зимние, как птицы,
Шар ледяной, сияющий, как солнце.
* * *
Сон о привинченных снизу к днищу раструбах медных,
Сон, что я клаксон.
Езжу по улицам солнечным с воем победным,
Делаю звон.
Вздрогнет прохожий москвич, ништяки обронивши,
Невыносимы фанфары мои, доминантсептаккорд.
Валятся площадью Трубной дома, и бегущих калоши
Прочь любопытных напуганных мартовских орд.
Рядом проеду и рявкну, и парочка бедная
Вздрогнет, уронит пасхальный московский свой торт,
Cолнце сияет трофейное, солнце победное,
Лопнут штаны, отстегнётся подвязка, отвалится борт.
На тротуаре асфальтовом кляксою серою, белою,
Словно здесь голубь гигантский летел, и не выдержал вес,
Брызнет клаксон над Ивановской всей децибелами.
Белую кляксу увидишь, сияя, с небес.
* * *
Седов смеялся, глядя, как послушно
скользит «Святой Фока» в сдвигающуся щель,
в просвет меж наползающих подушек,
которые стлала ему метель,
И Мэллори как лез, с каким энтузиазмом,
В январский снег сияющих перин.
Весь день постель передо мной, прекрасна
Она одна из мысленных картин.
Измятой ослепительной горит
Едва заметная голубизна постели,
Мне хочется в постель,
Постель меня манит,
По улице бегу, но еле-еле,
Толкаясь, я бегу к постели голубой,
Гостиничной, среди громад столичных,
Прохожий назовёт меня любой
Не очень именем приличным.
О добрый друг, столичная полицья,
Что если вдруг тебе такой
Случайно торопыга попадётся?
Пусти его, он спать бежит домой.
Я в детстве прыгаю на свежей простыне,
Пружины клацают, надеясь распрямиться,
Годами клацают, в ужасной глубине
Прохладной простынёй покрытого матраца.
Толпа вокруг, но я не вижу лиц,
Устал, друзья, бегу в постель укрыться,
Забыть про всё, от клацанья столиц
в сияющую бездну провалиться.
* * *
Серый моей родины комарик
пролетел на фоне облаков,
будто ковыляющий очкарик
мимо беломраморных веков.
Проскакал малюсеньким пунктиром,
тень отбрасывающий сгорбленный вампир.
За окном распахнутой квартиры
летний и великолепный мир,
вечер мира, грозовых пионов
в небе эверест нагромождён.
Я бы спал, но комариным звоном
был предупреждён.
Не усни, старинным запевалой
дул мне в ухо маленький урод,
горние утёсы и провалы
складываются в голое! Живот,
руки, локти, грудь, бедро, колена,
ягодицы бабьи, всё плывёт.
Вдруг лицо похмельного силена
отворило исполинский рот...
Песни лета, сумрачным растением
прорастающие сквозь него
дикие спросонья сожаления,
что проспал и не вернуть уж ничего,
что составить дневничок подробный
не получится, бурьяном зарастёт
комариный памятник надгробный,
и никто его проведать не придёт.
Мой комарик, вот тебе пока подарок,
А когда-нибудь, спустя немало лет,
В честь твою посадит куст фиалок
Огородник-литературовед.
* * *
Как же я люблю вас, проносящиеся годики,
Словно анфилады улиц, полные огней,
Незаметно мимо вы проходите,
Определяющие моменты жизни всей,
Сразу и не вкуришь, что вот уже пробежала
Мимо развилка провинциальных дорог,
Или зады неприметного маленького вокзала,
Где пересесть бы на поезд столичный ты мог.
Сразу и не догнать,
что вот уже сделан выбор,
Что уже пропущены последние предупредительные флажки,
И ты теперь красная, расхристанная огромная рыба,
Неизвестно зачем поднимающаяся к вершинам реки,
Или бизон, бегущий в стаде бизонов,
К месту затянутого пылью неясного бизоньего митинга.
Тихие солнечные зимние антициклоны
Девяностых годов,
и по телевизору показывают мистера Киттинга.
Как же любил я прекрасного Робина Вильямса,
Встал он на стол и учебник поэзии в клочья порвал!
О капитан, в день, когда ты в Америке дальней повесился,
Я горевал.
Мне не свернуть, мне уже никогда не свернуть, мой учитель печальный,
Быстро лечу я туда, куда ты показал,
В белый сияющий свет или мрак изначальный,
В снежную мглу, не открывая глаза.
| 
