НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Мимотекущее время

Евгений Водолазкин. Оправдание Острова. М.: АСТ, РЕШ, 2020.

«Оправдание Острова» — роман многоплановый, но и простой одновременно, однако прежде всего — сатирический. Будем честны: это сатира на власть. Водолазкин снова удивил: новый текст мало похож на его предыдущие романы, зато в идейном и структурном плане изрядно напоминает «Историю одного города», созданную Салтыковым-Щедриным 150 лет назад. «Мне было важно показать две стихии: народ и власть», — сказал автор на презентации. Как и во многих произведениях Салтыкова-Щедрина, в новом романе Водолазкина активно присутствует игра условности и реальности. Действительность вторгается в сказку, раздвигает границы жанра. В продолжение традиции Щедрина — многочисленные пародии на реальных исторических лидеров, иносказания и афористичность языка.

В романе Салтыкова-Щедрина летопись, которую вели преемственно четыре городовых архивариуса, описывает почти сто лет жизни города Глупова, а начинается книга с рассказа о происхождении глуповцев. Роман Водолазкина — тоже летопись, но не города, а Острова: «Остров, о котором я пишу, это не Россия и не Византия, и не Запад, это все вместе, это модель общеевропейской истории» (из презентации). История Острова описана последовательно несколькими летописцами с момента, когда «Остров был крещен». Еще более явно, чем роман Салтыкова-Щедрина, книга Водолазкина предъявляет читателю до смешного банальный список правителей: «Глава первая. ФЕОДОР. Глава вторая. КОНСТАНТИН. Глава третья. МИХАИЛ…» И так 25 глав. (У Салтыкова-Щедрина были, напоминаю: Брудастый, Двоекуров, Фердыщенко, Негодяев, Угрюм-Бурчеев…) Почти все описанные Водолазкиным события и правители легко узнаваемы. («Ваша Светлейшая Будущность, вам надлежит принять смерть от вашего роллс-ройса». Не сомневайся, читатель: наступит роковой момент, и выползет, выползет «автомобильная змея» из обломков любимой машины!) Даже идея «оправдания» перекликается с «Историей одного города»: помните, последняя глава в ней называлась «Оправдательные документы»?

Похоже, все новые романы Водолазкина обречены на сравнение с «Лавром», его лучшим романом. «Лавр» как будто задал систему координат, стал почти эталоном. Скажу сразу: до «Лавра» «Оправдание Острова» недотягивает, но ближе к нему, чем все другие романы. Сам Водолазкин говорит об этом так: «В каком-то смысле все мои романы — это заметки на полях “Лавра”… но этот роман написан совершенно по-другому. Здесь я работаю с интонацией, а не с лексикой. В Средневековье не было индивидуального стиля — это очень важно. В Средневековье был жанровый стиль. “Лавр” — отсылка к житию; “Оправдание Острова” — отсылка к летописи. Архаическая манера повествования избегает сложноподчиненных предложений, а предпочитает сложносочиненные. Этот стиль мне захотелось попробовать».

В «Оправдании Острова» — два плана повествования. Первый — хроника, летопись. Так как жанр отрицает личностные проявления, письменная речь хронистов (их несколько) не индивидуализирована, почти однообразна, и чем дальше читаешь, тем больше воспринимаешь ее как единый авторский голос. Обратите внимание на структуру хроники: глав якобы двадцать пять, но на самом деле всего двадцать, потому что сразу после восьмой идет четырнадцатая (а пять глав, да, вырваны и утрачены).

Второй план — комментарий (в каждой главе) к этой хронике двух персонажей, главных героев — княжеской четы Парфения и Ксении. Это условно-сказочные герои-долгожители. («Ксения: Нам с Парфением сейчас по триста сорок семь лет… Просто некоторые живут дольше — по разным причинам».) Про их речь тоже нельзя сказать, что она ярко индивидуализирована — она, скорее, нейтральна. Сначала Парфений и Ксения комментируют события, зафиксированные в летописи, затем этот комментарий незаметно превращается в рассказ о фильме, который снимает об истории острова и их жизни известный французский режиссер Жан-Мари Леклер (выясняется, что герои находятся во Франции), и, наконец, их комментарий превращается в воспоминания о детстве.

С образами главных героев связана тональность вовсе не сатирическая. Им сопутствует пафос, это рассказ о любви самоотверженной, нежной и высокой, о следовании долгу и о бескорыстном служении. Более того, княжеская чета вводит в роман тему духовного пути (знакомую читателям по «Лавру»), мотивы аскез и, как следствие, сверхспособностей и чудес (в романах Водолазкина всегда есть место чуду). Рожденные в один год в княжеских семьях Севера и Юга Острова, Парфений и Ксения были изначально определены родителями друг другу в супруги, чтобы преодолеть, нейтрализовать вражду между частями Острова. Ксения, «проблемный ребенок» (по словам тетушки Клавдии), с детства обладает ясновидением: «Ксения, чадо необычное и странное, которому ведомо неведомое и видимо невидимое. Она всегда сторонится детских забав, как сторонятся их в детстве только святые». Так что Ксения чуть ли не Татьяна Ларина, только почти святая и, разумеется, хочет не столько замуж, сколько в монастырь. Закономерным образом это приведет к конфликту в душе Ксении и создаст определенную интригу в ее отношениях с суженым.

Парфений показан как миротворец. Приняв однажды в жизни трудное (но твердое) решение, он получает дар не допускать кровопролития, сохранять мир в ситуациях вооруженных конфликтов. Например, не допускает сражения между Севером и Югом Острова и совершает чудо, символически соединяя разорванное пополам знамя Острова. Не вся жизнь героев будет протекать во дворце — достаточно долго они проживут, например, в коммунальной квартире, но важно, что Парфений и Ксения определяют жизнь Острова «одним лишь своим присутствием».

Время и история тоже главные герои романа (так что роман отчасти и философский). Главный смысл романа автор определил так: «Время едино и времени нет». Уже в первой главе речь идет о том, что время условно и тесно связано с историей: «Время открылось грехопадением и изгнанием из Рая, а вместе со временем началась история, потому что не существует история нигде, кроме как во времени».

Вопрос о природе времени — один из важнейших во многих произведениях Водолазкина — в новом романе становится центральным. Аспектов этого вопроса множество: время как эпоха, или как философская категория, или как настоящий момент, как нечто неуловимое, или как сугубо индивидуальное. Вот, например, ситуация перед боем: «Сейчас одиннадцать часов, сказал Серапион. В двенадцать я открываю огонь. По словам готовых к бою солдат, никогда еще время не было столь ощутимым и звенящим». Или диалог главных героев (отчетливо отсылающий к романам Достоевского): «Что за время такое? — спросил меня в тот вечер Парфений. — Они любят и ненавидят идеи. Не людей». А вот наставление местного пророка Агафона Впередсмотрящего новому летописцу Мелетию: «Блюди единство мимотекущего времени». Но наиболее интересны суждения о том, что для людей время течет по-разному: «...не нужно сравнивать время разных людей или говорить: тот прожил долго, а вот этот нет. Каждый прожил столько, сколько ему благопотребно для достижения жизненной цели».

Не меньше вопросов связано с тем, что такое история (а еще лучше — «истинная история»). Читая последовательно (и безмятежно) главу за главой, вдруг, после четвертой главы, натыкаешься на вежливый и одновременно отрезвляющий комментарий князя Парфения: «Не все из того, что сказано Прокопием в хронике, следует считать ложью…» — и далее в качестве приложения следует «истинная история». Недаром Агафон Впередсмотрящий объяснял: «История повествует не столько о прошлом, сколько о настоящем», потому и призывал блюсти единство времени. Но, как известно, новые времена отрицают старые, и неизбежно встает вопрос либо об изъятии каких-то глав, либо о переписывании истории. «...в один далеко не прекрасный день на заседании Островного исторического общества профессора потребовали переписать историю в соответствии с современными данными науки и общим течением прогресса. Я же, худоумный Илларий, отказался переписывать историю, заявляя, что таковой она была передана нам предтечами нашими и останется вовеки неизменной». Извечный спор. А может ли история пойти по «ошибочному пути»? Или «история лишь путь, по которому идет человек»?

В «Оправдании Острова» (хотя это и хроника) — весьма динамичный сюжет: движущая интрига романа — поиск утраченного пророчества. Его оставил (но скрыл от людей) Агафон Впередсмотрящий. Конечно, оно отыщется — это ясно уже из предисловия «от издателя». Собственно, эпиграф к роману — не что иное, как фрагмент этого пророчества.

«Оправдание Острова» — это еще и название художественного фильма, который снимает французский режиссер. Съемки фильма создают еще одну ключевую линию сюжета. (Парфений: «Он сказал: байопик. …Уже за одно это слово с ним можно было бы распрощаться…»). Леклер — явный герой-резонер, его образ необходим, чтобы посмотреть на историю Острова со стороны (из современности, с материка, из Франции). «Повествование об Острове Леклер рассматривает как метафору истории государства вообще. Может быть, даже всемирной истории». Вот фрагмент его диалога с княжеской четой:

« — История Острова протянута между Пророком и Историком. И все это функционирует как единая система. Какое место в этой системе занимаете вы? …Кем вы себя на Острове ощущаете? Воплощением Истории? Духом вашего народа? Хранителями?

— Теми, кто живет несколько дольше, чем принято, — улыбается Парфений.

— А почему вы живете так долго? …Или, скорее, для чего вы живете так долго?»

В финале читатель получит ответ на этот вопрос. С одной стороны, Леклер ориентирован на зрителя и старается снимать красиво («Может быть, даже красивей, чем в жизни», — замечает после просмотра Парфений), но он человек далеко не поверхностный, и его интересует не только коммерческий успех фильма, а «загадка» долголетия княжеской четы.

Финал романа — высокий, закономерный и даже предсказуемый, однако в нем начинает звучать пафос, в который как-то не очень верится. Впрочем, по сравнению с финалами «Авиатора» и «Брисбена» такой финал можно назвать даже удачным.

Как можно заметить по многим приведенным цитатам, Водолазкин вновь активно и успешно пользуется иронией. Отчетливо заметной становится и еще одна языковая особенность — обобщенная стилистика хроники явно тяготеет к афористичности:

«Достоин почтения тот, кто не сворачивает со своего пути, но его заслуги меркнут в сравнении с тем, кто идет на жертву ради ближнего».

«…истина и красота сопутствуют друг другу».

«В других люди ценят прежде всего отражение себя».

«…борясь с драконом, сам становишься драконом».

«…исправление жестких решений другими жесткими решениями не приведет к гармонии».

При чтении нельзя не заметить, что роман полон аллюзиями русской литературы XIX века. Помимо упомянутых Салтыкова-Щедрина, Достоевского и Пушкина, можно рассмотреть и влияние Толстого: моя близкая подруга в рассуждениях о войне и ритмах времени заметила влияние толстовской философии из «Войны и мира».

В целом «Оправдание Острова» обращается к читателям с ненавязчивым наставлением: к властям — с призывом о мудрости, к гражданам — об осознанности, к желающим услышать — о святости. И еще один фрагмент из летописи: «В нашей же земле ничего достойного упоминания не происходило. Не есть ли это признак мудрости властей? Счастливы времена, не вошедшие в анналы».

Татьяна Веретенова