Об авторе | Мария Бушуева (Китаева) — прозаик, критик, автор нескольких книг прозы, в том числе романов «Отчий сад», «Лев, глотающий солнце», «Рудник», «Проекции» (издан как «Демон и Димон»), а также множества публикаций в толстых и сетевых журналах. Автор известной специалистам монографии «Женитьба» Гоголя и АБСУРД» (ГИТИС). По первой профессии — психолог.

Мария Бушуева

Два рассказа

Велосипед

Да сразу было понятно, что он ее возненавидит: какой мужик, извините, потерпит, если жена станет спать от него отдельно? Она, видите ли, не может с ним в одной постели, потому что видит его жуткие сны и они ей мешают.

Муж, конечно, этой ерунде не поверил, решил, что разлюбила, противен стал. Интимные свои поползновения он и раньше считал чем-то недостойным красивой и тонкой супруги, похожими на воровство — он ведь и ее фактически украл, увел из-под носа соперника, который был ей парой: высокие, красивые, светловолосые,  а он сам — ниже нее на 5 см. И простой. Нет, он с двумя высшими, но по сути своей простой: на первом месте еда, на втором теплый бок, на третьем — престиж (второе и третье можно местами поменять) и — доход, чтобы все это обеспечить. Надо сказать, когда они вместе спали в одной постели, он вставал на рассвете, точно сбросив все тяжелое, мрачное, пугающее — легким, радостным, полным энергии. А едва она его из своей ночной плаценты выбросила, сны стали кошмарными: то и дело стал просыпаться в холодном поту с жутким сердцебиением. И сильную обиду на супружницу затаил — обида за несколько лет отдельного ночного спанья разрослась, заострилась и возжаждала мести.

Стала еще и онкология мужика пугать: отец не так давно помер, говорят, болезнь наследственная, причем чаще по мужской линии. У материного брата только что жена отправилась на тот свет — все от того же. Правда, не родня, но страхи усилила.

А жена его любила, и, наверное, душа ее ночью при телесном близком соседстве беспрепятственно с его душой сливалась, оттого она и правда видела его сны. Кончались девяностые, страхи преследовали его, шли за ним по следу: то холодело в животе от прихода бандитов-рэкетиров — он начал свой бизнес, — то маячила тюрьма за невыплаченный кредит, то совладелец Мишаня вдруг во время дружеского застолья начинал смотреть на него как-то странно, точно замыслил все прихватить, а компаньона, так сказать... Там и здесь падали, как дикие утки, простреленные или всплывали с выпученными глазами взорванные. Знакомого владельца кафе изрешетили прямо на остановке из проехавшего мимо «жигуля», потом жене пригрозили: попробуешь претендовать на фирму и кафе, очень скоренько встретишься с любимым мужем; еще одного приятеля, директора конфетной фабрики, заказал по всем приметам другой общий приятель, правда, не близкий — услали любителя сладостей в мир иной вместе с личным водителем и рыжим псом: только припарковался у дома, возвратясь с охоты, как сам стал глухарем…

Все страхи мужа становились яркими кошмарами в ее снах, она просыпалась в холодном поту, с колотящимся сердцем. Иногда к его страхам нынешним примешивались неприятные воспоминания: как избили его, восемнадцатилетнего, в армии: обряд был такой типа инициации в племени каких-нибудь островитян; как обзывали в школе мухомором из-за красной вязаной шапки с помпоном, которую он донашивал за братом, и, догнав после уроков, макали башкой в сугроб...

Едва она переселилась в другую постель — на диван в соседней комнате, мужнины жуткие сны отстали, не сумев прорваться сквозь стену и дверь (она закрывалась на ночь в своей комнате, что тоже обижало супруга), и вернулись к ней ее собственные: легкие и светлые. Снова стала встречать утро, улыбаясь миру, точно веселый цветок на солнечной лесной поляне.

Дядька, брат матери мужа, похоронивший жену, позвал его к себе в Питер — небольшую квартиру и летнюю дачку решил оформить на единственного племянника с гарантией заботы о старике, если что. Дядька оказался говорливым, быстро утомил, но подаренная недвижимость заставила три дня болтовню терпеть. Ты посмотри, что от моей жены осталось, одежка какая или сумки, может, твоей сгодится, предложил с готовностью все вещи отдать.

— Одежду не возьмет она, — сказал, скривившись, — и сумки такие не носит...

А если велосипед? Он женский. Для дачи, покупали, покойница каталась, чтобы вес сбросить, полнеть стала, но воруют там, нельзя на зиму отставлять, вот и забрал в квартиру. Куда мне. Без нее один и на дачу ездить не буду. Ты приезжай с женой летом и отдыхайте. Старик всплакнул. Приеду помирать к тебе.

— Да, живите, чего там, — глянул тревожно: неужели скоро свалится на него обуза,— это всегда успеется.

...Он загрузил велик в багажник. И странная мысль мелькнула: везу супруге отмщение. Мелькнула — тут же юркнула в темноту, притаилась в узкой каморке души. И забылась.

Жена на известие, что прибавилась квартира и дача мужниного дяди, никак не отреагировала: она была и к собственности, и к деньгам равнодушна — лишь бы крыша над головой да хватало на необходимое. Все, что муж строил или приобретал, оформляли на него. И отсутствие у нее желания владеть порой вызывало у него зависть.

— Ты велосипед хотела, привез! Завтра суббота, поедем за город.

Они любили вырваться из мегаполиса, мчаться на скоростном автомобиле по шоссе и, остановившись в каком-нибудь незнакомом месте, бродить. Выбрав полянку, он обычно разводил костерок.

Сентябрь стоял просто чудный. Тепло, красиво, сухо. Припарковались у лесочка, вблизи бежала под крутой уклон очень ровная дорога. Здесь отлично можешь кататься, сказал он, выгружая из машины велосипед. Ты же просила купить, а тут подарок от дядьки. Экономия. Он засмеялся. Зубы у него были ровные белые — следил тщательно: все-таки улыбка один из важных коммерческих ключиков.

Жена смотрела на велосипед.

Ну чего ты? Садись и поехала.

Сначала ты попробуй, сказала она.

Ну он же бабий.

Какая разница.

Ну — попробую.

И муж сел и покатил вниз с горы. Листва шелестела, ветер вдруг проснулся. Проснулся и снова стих.

Жена стояла, ожидая, когда муж прикатит обратно. А его все не было. Странная, сновидная тишина спустилась на деревья и на дорогу. Листва замолчала. Казалось, невидимый хозяин леса выключил звук, оставив только изображение.

— Старею, мать, — он шел пешком, рядом катил велосипед. — Обратно, в гору, уже тяжело. Ухайдакал меня этот бизнес. Все ради тебя. — Он глянул зло. — Мне лично ничего не надо, кроме костерка в лесу.

Он лгал. И знал, что лгал. И она знала, что он знал.

— Садись и поезжай с горы.

И опять шорох листвы, придыхание ветра, шепот травы — все стихло.

— Нет, — сказала она, — мне этот велосипед не нравится. Я на него не сяду. Подари кому-нибудь.

Так и не села.

Кому он велосипед потом отдал — даже не спросила. Может быть, до сих пор пылится в гараже загородного трехэтажного дома, теперь чужого. Погибая от онкологии, и этот дом, и все остальное, чем владел, муж поспешно загнал дальнему знакомому, пообещавшему открыть какой-то совместный престижный фонд, тому самому, о котором поговаривали, что когда-то именно он отправил к праотцам директора кондитерской фабрики. Себе муж оплатил лечение и вип-палату в элитном хосписе: после дорогой операции он уже не вставал.

Жена плакала и надеялась: вдруг произойдет чудо — смерть от него отступит.

А он, пока мог с трудом говорить, шептал с ненавистью: остается, а я сдыхаю, остается, а я сдыхаю, пусть загнется от нищеты, подсунула, стерва, мне тогда велосипед....

Мать-одиночка

Ираида Марковна — женщина сердобольная, сочувствующая, ей не гинекологом в консультации нужно было работать, а белым облаком летать, став сестрой милосердия в том, дореволюционном еще, смысле, о котором пришедшая к ней на прием Марина знать не знала. Отец Ираиды был доцентом кафедры гинекологии и параллельно практикующим врачом — вот дочь, мягкая по характеру, и уступила его желанию: пошла по его стопам. Славилась Ираида у молодых женщин тем, что усиленно отговаривала всех от абортов. Даже видео некоторым из них показывала, страшное, надо сказать. Крошечное существо в ужасе мечется в замкнутом пространстве, пытаясь спрятаться от жестокого орудия, несущего гибель.

А вот тут, в случае Марины, услышав, что та мать-одиночка, подрабатывающая уборкой магазина, причем имеющая уже двухлетнего сына, поступила наоборот — из той же сердобольности стала ее от рождения второго ребенка отговаривать. Даже припугнула: дебила родишь! Потом подруге покаялась почти в слезах, что отступила от великой миссии — сохранять едва начавшуюся жизнь, потому что в это тяжелое время (а шел 1997 год) рожать матери-одиночке, уборщице, — значит обрекать ребенка, уже появившегося, на гибель от голода или от любой случайности: эта женщина, с лица некрасивая, необразованная да еще рожающая без мужа, явно неполноценная.

Марина выскочила из кабинета красная и злая. Хлобыстнув дверью, крикнула: ты сама дебилка! — и прибавила пару крепких заборных слов. Врачиха вызвала у нее такую ненависть, что она, ложась вечером спать, сначала уторкав Алика, стала придумывать в воображении Ираиде кару: отвратная докторесса попадает под поезд — Марина представляла все очень ярко, как в кино, и верила в мощную силу своего мстительного воображения. И верить — имелись основания. Мать Марины, кокетливая, хорошенькая учетчица на фабрике, однажды, грустно посмотрев на тринадцатилетнюю дочь, сказала с издевкой: а ты у меня страшненькая. Этот миг перевернул жизнь Марины, оторвав от нее мать, точно взрывом. Кокетливая учетчица стала навсегда чужой. Когда родился Алик, мать возжелала увидеть внука, стала звонить да напрашиваться в гости (смерть отца-пьяницы, заводского слесаря, одарила дочь однокомнатной квартирой в панельной пятиэтажке). Марина жестко матери отказала. И в ту же ночь увидела сон: будто стоит молодая бабка Алика на пороге дочерней однушки, уже как-то сумев проникнуть в квартиру. С яростью Марина хватает бывшую смазливую учетчицу за плечи и выбрасывает за дверь. Через два дня после этого сна мать погибла: переходила улицу — не заметила грузовой «газели». Марина была уверена: это ее сила послала навязчивую родительницу по нужному адресу.

Так и Руслан посчитал, отец егозливого Алика и не родившегося еще младенца. В жизни Руслана, едва он в Марину влюбился, тоже случилось несчастье — у Руслана имелась жена Зарина и дети: старший сын почти взрослый, две дочери и еще был совсем маленький, внезапно умерший от простой детской кори, когда Марина родила своего. Наш Алик теперь вместо твоего младшего, в жаркой постели шептала Марина. Руслан ее в свой недавно открывшийся ювелирный магазин оформил уборщицей, чтобы стаж шел, ведь она нигде не работала, и финансировал ее щедро, потому что посчитал их с сынишкой своей второй семьей: мусульманам это разрешено. Зарина все чувствовала, но терпела. А что делать?

Второй мальчик родился в срок, здоровенький, и тоже, как первый, черноглазый в отца. Руслан ликовал: мои сыновья! Сразу дал денег на квартиру: Марина продала жалкую панельную берлогу и купила роскошную кирпично-монолитную в новом районе: детская поликлиника рядом, супермаркеты на все вкусы и английская школа. Сама Марина окончила колледж, но сыновьям решила дать образование по высшему уровню. А еще — лес, речка — детям само то. Дачи она терпеть не могла: бабушка ее, отмотавшая трудовой срок работницей на той же фабрике, что и мать, умерла прямо на грядке, окучивая свои кровные шесть соток. Марина с детства мечтала вырваться из пролетарской среды, родить детей и запустить их, как ракеты фейерверка, в другую жизнь, богатую и шикарную.

Мечта планомерно сбывалась, благодаря Руслану. Через семнадцать лет оба подросших парня были отправлены на учебу в Англию. Сама Марина уже была совладельцем ювелирного бизнеса, однако во всех точках продаж директора и продавцы по-прежнему считали ее матерью-одиночкой, героически взрастившей на своем горбу двоих пацанов, только уже не уборщицей, конечно, а менеджером — так они хитро договорились с Русланом. А что, хихикала Марина, разве не правда? Я ведь не мусульманка и по православному обряду ты, Русик, моим мужем быть тоже не можешь. И в загсе нас не распишут: ты женат. Значит, я — мать-одиночка, как в документах указано. Особенно хорошо и четко это работало в пробирочной: жалея мыкающуюся бабу, проверяющий смотрел сквозь пальцы и ставил пробу, если золотишко даже казалось ему несколько сомнительным по весу или составу. Это отчетливо уменьшало необходимые взятки Руслана. Церковь Марина, конечно, не посещала, считая, что там только пудрят народу мозги, деньги вымогают и нарочно поют непонятно, чтобы никто не разобрался, про что; а верующих или, того хуже, читающих книги называла лохами и чудиками, обожая только бесконечные сериалы и раскрашенную попсу, скачущую на экране домашнего кинотеатра, занимавшего в просторном холле квартиры всю стену.

До церкви еле добредала больная, облысевшая Ираида Марковна, под поезд она не попала, а, схоронив любимого мужа, осталась совершенно одна, печально веря, что Бог не дал ей детей в наказание за то, что не всех женщин удалось ей уговорить не прерывать зародившуюся жизнь. В ее честной доброй биографии имелись лишь два случая, когда она сама настаивала на аборте: первый — из-за краснухи у матери, здесь Ираида себя не винила: ребенок мог родиться с патологией, и второй — когда она молодой здоровой техничке, матери-одиночке, настоятельно советовала прервать беременность и даже, что совсем непростительно для медика, пугала рождением дебила. А ведь все от Бога, сокрушалась Ираида, страдая от прогрессирующего диабета, повлекшего за собой сопутствующие хвори, вот Бог болезнью и наказал за того ребенка и за ту женщину. Верная подруга, знавшая давнюю историю про Марину наизусть, кивала, и по ее восковым щекам текли слезы. Ну не плачь, не плачь, милая, утешала ее Ираида, лицо распухнет, твоя работодательница будет недовольна, сейчас же ценят только товарный вид. Приятельница, дочь главного технолога советского завода и сама бывший инженер, теперь ради прибавки к скудной пенсии — иначе совсем не хватало денег на любимые театры и концерты в консерватории, на поездки по дорогим сердцу историческим уголкам России, — подрабатывала уборщицей, мыла ювелирный магазин, где всем заправляла властная тетка, однажды сказавшая ей с усмешкой: тщательнее, тщательнее, сгнившая интеллигенция! Чтобы ни одного непромытого угла, ни одной лужи от вас всех не осталось!

Промолчала. Только мысль сразу мелькнула: а ведь и от вас!..

— Ой, не гневи Бога, — пугалась Ираида, — нужно прощать...