Об авторе | Михаил Тяжев — постоянный автор «Знамени». Предыдущая публикация — рассказ «Завтра побегу» (№ 4 за 2020 год).

Михаил Тяжев

Праздник

рассказы

Любовь

Дорога была долгой.

Карпухин не любил ездить далеко. Отключаешься — и мысли не мысли, думаешь обо всем и ни о чем. Легко и хорошо, одним словом. Но в этот раз дорога расширилась, стала необъятной и безбрежной, и он не заметил даже, как вильнул в сторону, лишь сигналы нескольких машин отрезвили его, он выровнял свой «Опель» и через несколько метров притормозил у обочины.

Он вышел из машины и увидел большое гречишное поле, которое было полностью белым. Оно поднималось до самого неба.

«Где-то подобное я уже видел, — подумал Карпухин. — Вот так же остановился, так же вышел из машины… Где же я это видел? Или же ездил и останавливался здесь, и видел это поле. Но не обратил внимания, а оно запало в меня. Да, точно! Вспомнил! Это был сон! Недавний. Короткий, отчетливый. Я еще подумал, какой странный сон. Обычно спишь ночью и волнуешься непонятно за что. А в тот раз поле было до самого неба. Поле до самого неба».

Спустившись с обочины и пройдя несколько хлипких деревьев, с вялыми пыльными листочками, он ступил на землю, и тут ему открылась вторая часть его сна. Он шел по этому полю, уходящему в небо, и не мог преодолеть его. Но, как и во сне, так и сейчас, в нем появилась твердая убежденность, что если он сможет пройти поле, дойти до горизонта, то обязательно встретит свою жену, которая умерла ровно год назад.

Первое время Карпухин не чувствовал ее утраты. Все шло, как шло, работа, у него был небольшой ресторанчик, популярный в его городе, там справлялись свадьбы, юбилеи. Были звонки дочке в Москву, она училась на актрису в одном из вузов Москвы, встречи с сыном, который был младшим, он приходил всегда занять у отца денег и показать свою новую девушку, что вроде как он самостоятельный. Его сын жил отдельно на съемной квартире.

Как-то он ехал в автобусе, заплатил за проезд, ему дали билет, он машинально глянул на номер, это были год и день смерти его жены. Он не придал этому значения, но после дома у него разбилось зеркало, а потом был сон с «полем до самого неба». Он, конечно, во всю эту белиберду не верил. После же того, как он побывал на гречишном поле и увидел всю эту белизну, сливающуюся с синим небом, он понял, что его жена Лена ждет его.

Через день приехала дочь Вера, с ней был длинноволосый парень в наколках с головы до поясницы. Он, не стесняясь Карпухина, ходил по дому по пояс голым и в приспущенных джинсах и все время чесал между ног.

Вера говорила про него: «Это лучше, чем режиссер. Этот хоть барабанщик».

Карпухин не понимал дочери. До барабанщика она пару лет встречалась с женатым режиссером, тот обещал снять ее в своем кино, но все время почему-то снимал свою жену. Режиссер возвращался к Вере пьяным, закатывал истерики, что его никто не понимает, что в Минкульте умеют считать только деньги, а он творческая личность! Потом она узнала, что дома он, оказывается, совсем не пьет, и его жена знает о ее существовании. Она так и сказала ей, ты, Вера, громоотвод. Зачем он мне нужен дома пьяным и истеричным.

И вот теперь парень с длинными волосами, тонким каким-то гоголевским лицом.

— Как он тебе? — спрашивала отца Вера.

— Да никак.

— Папа, этот не пьет и не истеричка.

— Если он музыкант, значит, наркоман. А наркоманы редко пьют, только когда ломку перебивают.

— Тебе виднее. У тебя, наверное, наркоманский опыт был?

Вера обижалась на отца. Он не принял ее парня. И добавляла: «Это в тебе, папа, отцовский шовинизм!»

Карпухин даже не сердился на нее. Он угадывал в ней черты матери, она была такая же резкая, что бы ни начинала, во все окуналась с головой, однако никогда не доводила ничего до конца.

В этот вечер в его ресторан зашел Фикса — паренек, про которого он слышал, что тот может достать наркотики, он подсел к нему.

— Мне нужно немного.

— Для души или просто так, девочку завел и чтобы эрекция была, — подмигнул ему Фикс и откинулся на спинку мягкого стула.

— Для себя.

— На первый раз могу травку.

— Нет мне надо героин.

— Такое добро не держим. Есть мак. Тот же героин, только без обработки.

Карпухин прикинул, сколько ему надо, чтобы убить себя.

— А сколько надо?

— Я не знаю, сколько надо, у всех по-разному. Кому-то куб, кому-то пять.

— А чтобы этого, как его, передоза не было.

— Говорю же, все по-разному. По настроению, как говорится.

Карпухин понимал, что так он ни о чем не договорится, и решил действовать напрямую.

Он придвинулся ближе к Фиксу, тот рыгнул, из его рта пахло чесночным супом.

— Я хочу умереть. Сколько мне надо, чтобы заснуть?

Фикс не ожидал от него такого.

— Ты чего, совсем с дуба рухнул! Я такими вещами не занимаюсь.

— Я заплачу. Никто не узнает.

— Да я тебе что — убийца?! — закричал Фикс и бросился бежать из столика.

«Тогда повеситься, что ли!» — подумал Карпухин и вспомнил соседа, который повесился. Его тогда вызвали в качестве понятого. Он увидел соседа висящим на турнике, язык его был прикушен. И сейчас Карпухин подумал, что если его найдут повешенным, то у него язык тоже будет торчать изо рта. Да и подходящего турника у него не было дома. К тому же он слышал, что на момент асфиксии, когда человек полностью расслабляется, из него выходят моча и кал. А это ему казалось совсем некрасивым. Он любил, чтобы во всем была эстетика.

Просидев еще какое-то время на мягком стуле,  перебирая в голове все известные ему способы самоубийства, он так ни на одном и не остановился.

«Если бы это выглядело красиво и благородно, — думал он, и тут ему на ум пришло: — Что, если взять и застрелиться?» А где пистолет достать? Тогда, может, под поезд в метро броситься, но вдруг останешься инвалидом, к тому же Карпухин боялся физической боли. Тогда, может, прыгнуть с моста в реку? Он слышал, что с Ярмарочного моста люди прыгают в воду, особенно по весне, когда лед тонок — пролетит такое тело, проломит лед, и потом всплывет только в районе Чувашской ГЭС, или совсем не найдут. Но сейчас не весна, сейчас конец июня.

В ресторане по телевизору над барной стойкой шел художественный фильм. Бармен вытирал бокалы до хрустального блеска и наблюдал за перипетиями детективной истории. Один из героев вышел на след наемного убийцы.

«Наемный убийца, вот кто мне нужен! — воскликнул про себя Карпухин. — Как же он сразу не додумался. Но ведь не каждый день пытаешься убить себя».

Вечером домой заглянул Васька, его сын. Он пришел не один, а с новой подружкой. Волосы у нее были синие, звали ее Шерон, она одета в майку с надписью Fuck you и черные тесные лосины, которые обтягивали ее полную попу. Васька отправил ее в его комнату, играть в Симпсонов. А сам полез в холодильник, взял несколько сосисок и стал их быстро пожирать.

— Как тебе она? — сказал он жуя.

— Главное, чтобы она тебе нравилась.

— Она крутая, бать! Она акционизмом занимается. В шкуре медведя ходила.

— Убитого?

— Почему убитого?

— Обычно медведя убивают, чтобы ходить в его шкуре.

— У тебя шуточки такие, бать! Медведь — это Россия. Она ходила и рычала на всех. Ее в полицию забрали. Но отпустили быстро, даже протокол не составили.

— Это почему? Она там что, тоже всех напугала.

— Нет, у нее отец в УВД работает. Начальником.

— Если бы мой отец там работал, я бы голым по улице бегал.

— Снова шутишь. Тебе не понять. Тебе все смешно. Это искусство. Теперь она против мяса выступает.

— Ага, то-то я гляжу, ты уже третью сосиску уплетаешь.

— Ты только ей не говори, пап, ладно!

— Подожди, ко мне в ресторан недавно приходили какие-то сумасшедшие, бросали пакеты с кровью, что, мол, мы едим животных.

— Я скажу ей, пап, что это твой ресторан.

— Нет уж, Вась. Искусство, так искусство. Дело принципа.

— Как знаешь. Я тут, кстати, этого видел. Сын твоего друга Буркова. Он у меня денег занимал. Весь такой распальцованный. С зоны только откинулся.

Карпухин задумался, Диня, значит, освободился, это хорошо.

Васька занял у отца и ушел со своей Шерон.

Через три дня Карпухин устроил Диню к себе в ресторан грузчиком. Он был высокого роста, смуглый, волосы черные, как у самого Карпухина. Он заметил, что Диня хотел казаться значительным, хотя маленький пуговкой нос, голубые почти детские глаза выдавали в нем наивность и простосердечие.

Карпухин начал сразу.

— Денис, ты ведь со многими знаком?

— В каком смысле, дядя Слав? Чего-то порешать надо?

Он называл Карпухина дядя Слава, в отличие от других, называвших его Вячеслав Палыч.

— Дело к тебе есть одно щекотливое.

Денис сделал умное лицо. Он когда слушал, поджимал губы и приподнимал подбородок.

— У тебя киллер знакомый есть? — сказал Карпухин.

— Чего, грохнуть, что ли, кого надо?

— Тихо ты, тихо! Что ты кричишь! Я заплачу.

Денис напрягся. Деньги ему нужны были. Он жил в общежитии с женой, которая к тому же должна была вот-вот родить.

— А много даете?

— Миллион.

— Миллион! — повторил Диня. Лицо его стало красным, и он выпалил: — Есть такой. Мы в соседних бараках чалились. Кого завалить нужно?

— Меня.

Денис не ожидал такого поворота и сглотнул слюну, кадык его треугольный, похожий на выпирающую кость, дернулся сверху вниз.

— То есть как это вас? Вас-то зачем?

— Я плачу, что спрашивать.

— А-а-а! — протянул Диня, его осенило. — Застраховались и аферку хотите провернуть.

— Нет же, говорю, нужен киллер. Чтобы как в американском кино. Раз и готово!

— Это серьезно. Навскидку так и не скажешь. Время нужно.

— У меня нет времени, — но тут уже осенило Карпухина. — А давай ты сам!

— Дядя Слав, да я же вас знаю.

— Я тебя в ресторане администратором сделаю. Тебе же работа нужна?

— Даже не знаю. Ведь вы моему отцу помогали, когда он грев возил. Да и ему с его печенью тоже. Я не смогу.

— Мне надо, понимаешь. Меня Лена моя ждет.

После этих слов Диня глянул на него уже отстраненно и увидел словно впервые, перед ним был усталый, подавленный одиночеством человек. Он понял, что если сейчас не согласится, тогда Карпухин найдет другого, который точно согласится и все сделает.

— Я согласен, — сказал Диня.

И его твердость слов понравилась Карпухину.

— Только мне аванс нужен. Чтобы ствол купить, то да се. Понимаете?

Карпухин завел его в кабинет и положил перед ним конверт со ста тысячами рублей.

— И чтобы никому ни-ни, — сказал Карпухин.

— Что я, не понимаю. Не первый раз замужем! — подмигнул ему Диня.

Он убрал деньги в нагрудный карман.

— Может, тебе еще добавить? Винтовка же дорогая.

— Так я бэу возьму.

— Бери хорошую. Чтобы верняк. Мне только хорошая винтовка нужна.

— Смешной вы, дядя Слав! Вам-то не все равно!

— Не все равно.

Карпухин положил еще сотню.

— А теперь иди в тир, тренируйся, а то промажешь. И чтобы не пить у меня.

На следующий день они поехали выбирать место. Остановились на гречишном поле, которое так часто снилось Карпухину.

— Здесь? — удивился Диня.

Он расхаживал по полю, и лицо его было недовольно.

— Тут неудобно. Место пустое, голое. Где мне прятаться?

— Я хочу здесь. Я плачу, значит, делаем здесь или возвращай деньги.

Порешили на этом месте. Потом они несколько дней не виделись. Денис взял отгул. Карпухин справлялся насчет него у своего друга Степы Буркова.

— Что там твой Денис?

— Загулял. С женой развелся, бабу новую нашел. Деньги у него шальные завелись. Боюсь, как бы он кого не ограбил.

На следующий день Диня угодил в больничку с переломами обеих рук.

Карпухин навестил его вместе с его отцом. Тот не унывал, — подмигнул Карпухину.

— Аванец бы.

Он говорил «аванец», вместо «аванс».

— Как же ты стрелять будешь? — сказал Карпухин, когда они остались вдвоем.

— Так выздоровею, дядя Слав. Аванец бы.

— Обойдешься!

Карпухин вернулся к машине. Его догнал Степа Бурков. Они сели в машину. Окна у нее сразу запотели.

— Когда ты вмазать успел, Степ?

— Так это, пока вы там калякали по своим делам. Я сбегал. Чекушку только взял. С сыном по чуть-чуть.

— Тебе же нельзя?

— Я же не напился. Чуть-чуть же, говорю!

Машина выехала со стоянки. Карпухин ругал про себя Дениса самыми последними словами.

«Урод! Сволочь! Гад! Аванец ему! Я тут делом занимаюсь. Подготовкой, можно сказать, к эпическому завершению всей моей жизни. А он руки ломает!»

— Совсем с катушек слетел, — сокрушался Степа. — Мафиозом себя считает. Киллером. Прям, так мне и сказал, что, пап, скоро заживем: печень твою больную подлечим. Я тебе не говорил, Слав, Динька-то не мой сын.

— Как не твой?

— Так, не мой. Но я его все равно как родного люблю.

Ровно двадцать три года назад у Карпухина были отношения с Ниной, нынешней женой Буркова. Они встречались. Степа тогда в тюрьме (крытке) сидел.

— А ты точно уверен, Степ?

— Точнее не бывает.

— Где тебя высадить?

— Тут вот на бульваре. Пройдусь. Подышу воздухом.

Карпухин припарковался. Они сидели в машине. Степа отвернулся к стеклу.

— Интересная штука жизнь, — сказал он.

Карпухин глядел на его профиль. Степа был похож на лошадь. В школе его дразнили «Сивка-бурка, вещая каурка».

— Степ, тебе, сколько денег надо? — сказал Карпухин.

— На что?

— У тебя же печень.

— Цирроз у меня. Фарш вместо печени.

— Чего же тогда пьешь.

— Маленькие радости делают жизнь большой. Меня уже ничего не спасет.

Он вышел из машины и побрел по широкому бульвару, на котором росли липы. Шел он медленно, вставив голову в плечи.

В этот же день, ближе к вечеру, Карпухин снова навестил Дениса. Тот сидел на скамейке во дворе больницы, выставив перед собой сломанные руки. Издалека его гипс был похож на большие белые рукавички. Он держал пальцами две длинные палочки, которые зажимали сигарету, и курил.

— А, дядя Слава, — сказал он, когда увидел Карпухина. — Я тут все обдумал. Пальцы видите, двигаются. Так что я все еще в теме. Только вы сами не передумайте.

— Я не передумаю.

Карпухин положил рядом с ним пакет с апельсинами.

— Витамины, помогают.

— Вы бы их лучше без кожуры принесли.

— Пальчики потренируешь.

Карпухин всматривался в лицо Дениса, искал свои черты и не находил.

— Что с вами, дядя Слав?

— Ничего.

— Вы как будто меня впервые видите.

— Ладно, пойду я.

Он поднялся и вышел.

На следующий день к Карпухину в ресторан пришла встревоженная Нина.

— Степа пропал.

— Как пропал? Я же вчера ним в машине ехал. Он на бульваре сошел.

Она заплакала.

— Денис в больнице. Теперь вот Степа… за что мне такое наказание?

— Скажи, Нин, — взял он ее за руку. — Денис мой сын?

— Н-нет! А с чего ты взял?

— Степа мне вчера сказал.

— Дурак он, твой Степа. Снова заводит эту шарманку. Сколько раз я ему говорила, Денис твой сын. Посмотри, он похож на тебя. А он не верит. Нервничает и сразу за бутылкой бежит. Может, в полицию заявить?

— Рано пока.

Нина заплакала. Ей принесли воды. Она выпила и успокоилась.

Карпухин вышел из ресторана, сел в машину. Через двадцать минут он был в поселке Доскино.

Поднялся на второй этаж двухэтажного деревянного барака. Постучался в дверь, из которой торчала вата. Ему открыла полная, выше среднего роста женщина, от нее пахло перегаром, на ее лице была размазана косметика.

— Степу позови, — сказал Карпухин.

— А ты кто?

Он сильно нажал на дверь и вошел в комнату.

Степа был в отключке, лежал в ванной и отмокал, ему на грудь лил теплый душ.

— Ты чего, не знаешь, что ему нельзя пить? — сказал ей Карпухин. — У него рак печени.

— А я в чем виновата? Он сам пришел вчера. Два пузыря принес. Я не хотела пускать. Мы вроде как все с ним. Разбежались. А он — дело жизни и смерти. Ну, я впустила. Страдает он, что сын не его сын.

— А чей? Он не говорил?

— Думает, что какого-то Славки.

— Проснется, скажи, что Денис — его сын. И только его. И больше не пей с ним.

— А ты кто хоть? — сказала она, когда он шел к выходу.

— Славка.

Карпухин вернулся к машине.

Снова он поехал на то место. Прошелся по краешку белого поля. Посидел на обочине. Снова вспомнил свой сон. Он идет, идет по полю, впереди него небо, оно вроде далеко, но вот уже близко, и дверь открывается, и в проеме его Леночка.

Он зажмурил глаза и представил, как Денис с ружьем в руках целится в него, стреляет…

Карпухин вздрогнул от выстрела. Это на дороге у машины лопнуло колесо. Она завиляла, перевернулась и вылетела в кювет, там ударилась в дерево и задымилась. Он бросился через дорогу. Проезжающие машины останавливались.

«Быстрее! быстрее!» — Спешили к машине люди.

Грудились там, рассматривая аварию и не зная, как помочь.

— Резать железо надо, — сказал один.

— Не трогайте ничего! — орала женщина в цветастом платье, спускаясь с обочины.

За рулем разбившейся иномарки сидел парень, от него пахло выпивкой. Он выбрался через лобовое разбитое стекло. Оглядев всех чумным, отсутствующим взглядом, он, пошатываясь, начал было подниматься в гору, чтобы сбежать, но его дернули за руку, усадили на траву.

В машине на соседнем с водителем месте постанывала девушка. Она повернула окровавленное лицо к Карпухину.

— Памаги-те! — прошептала она.

Карпухин дернул водительскую дверцу на себя, заклинило. Тогда он разбил заднее стекло камнем.

— Не смейте! Вы не врач! — приступила к нему женщина в цветастом платье. — Вы спасатель, полицейский.

— Ей надо помочь, — сказал он и полез через заднее стекло в машину.

Мнения людей разделились, кто-то считал, что ей надо немедленно помочь, кто-то, наоборот, что надо дождаться скорой помощи.

Карпухин разложил водительское сиденье и начал тянуть девушку на себя, она уцепилась руками за его локти и помогала себе ногами оттолкнуться.

«Значит, не сломаны ноги», — подумал он.

Машина загорелась.

Несколько рук сразу же потянулись в машину помогать ему. Наконец, вытащили девушку и отнесли в сторону.

Огонь охватил всю иномарку, она пылала, люди молча смотрели на пламя. Подъехали карета скорой помощи и полицейский УАЗик.

Как понял Карпухин, он сделал все правильно, успев вытащить девушку. Лейтенант полиции пожал ему руку.

На следующий день он был у шиномонтажной, где работал Степа Бурков. Тот обедал, ел из банки рожки с курицей и сладко обсасывал куриную ножку, сгрызая вываренный хрящик. Когда увидел Карпухина, вытер руки о спецовку и подошел к нему.

— Ты, это, больше не надо так.

— Как? — Не понял Карпухин.

— Врываться в чужие квартиры.

Карпухин промолчал на это, сказал:

— Нам надо поговорить.

— Валяй. Пока у меня перекур.

— Я это… спал с твоей женой, — выговорил он.

И тут же получил удар по лицу от Степы. Смахнув кровь с разбитой губы, он достал платок и вытер рот.

— Это было еще до твоего ареста. Но Денис не мой сын. Я посчитал. Не сходится.

— Я те тоже должен сказать, — подступил к нему Степа. Солнце било ему в глаза, и он щурился. — Мне все равно немного осталось. Короче, это... я спал с твоей женой.

— Нет. Не может быть! — произнес Карпухин.

Для него его Леночка была сама безупречность.

— Так что можешь, вломить мне. Будем квиты.

В Карпухине все перевернулось, он не мог стоять на месте, ему хотелось бежать, прыгать, ползти, лишь бы убрать из головы то, что он только что услышал.

— Я не верю, — сказал он. — Леночка не могла.

— Да ладно. Все они не могут. А после тебя моя спала с Соловьевым. На складе работала с ним. Потом с Синицыным. С Беркутовым. Он ее начальник был. Так что, как видишь, у моей жены была целая птичья стая. И ничего, не ною.

Карпухин был раздавлен. Он так любил свою Леночку, что ради нее согласился убить себя.

— У тебя все, Слав? Или что-то еще? Хочешь, машину твою гляну. У тебя, помню, гранаты постукивали.

Лицо Буркова было плоским (мать марийка), и его рот, когда он улыбался, упирался в круглые ямочки на щеках. Вот между ними и ударил Карпухин.

Степа отшатнулся от удара и чуть не упал.

— Вот это по-нашему, по-мужски, — сказал он, трогая челюсть.

На помощь ему подбежал автослесарь с монтажкой в руках. Степан остановил его.

— Все нормально. Долги друг другу раздаем. Это кореш мой.

Прошел месяц. В конце августа зарядили дожди, сильные и долгие. Карпухин часами сидел у себя в ресторане и смотрел в окно.

Вошла Вера. Она была не одна. С ней девушка длинноволосая и голубоглазая, с пышными бровями и очень стеснительная.

— Пап, — начала с ходу Вера. — Мне нужны деньги. Я уезжаю в Европу.

— А я-то при чем? Ты взрослая девушка, что хочешь, то и делай.

— У меня же есть доля от твоего бизнеса.

— Нет.

— Как же, вы же с мамой все делали!

— Так с мамой, а ты при чем?

Вера закусила губу и посмотрела на Настю.

— Кто она? — сказал Карпухин.

— Моя девушка.

— Что?

— Мы женимся. В России это сделать нельзя, поэтому мы уезжаем.

— А как же барабанщик?

— Он козел. Ты оказался прав.

— Ага. То есть на мужиках ты поставила крест, теперь за баб принялась. Чему вас там в Москве учат...

— Пап, нам нужны деньги. Если ты не дашь, я продам свою долю в квартире.

— Во-первых, постороннему ты продать ее не сможешь. Закон надо знать, а во-вторых, где ты будешь жить, когда тебе надоест твоя Настя?

— Мне нужны деньги!

— Ладно, завтра все оформим у юриста, и получишь свои деньги.

Через два дня Карпухина вызвали в отдел полиции. Васька, его сын, был пойман во время закладки. Следователь, который вел дело, оставил их наедине.

— Чего тебе не хватало, Вась! — сказал он. — У тебя все было. Я тебе ни в чем не отказывал.

— Ты Веру выгнал на улицу. Лишил ее жилья. Я хотел ей помочь.

Карпухин вышел за дверь.

— Ну, что с этим Робин Гудом делать? — спросил его следователь. Они были знакомы. Тот частенько приходил к нему пообедать.

— Давай как-нибудь порешаем. Будешь приходить ко мне харчеваться всей семьей. Всех родственников приводи.

— Ладно ты, Слав! Я же понимаю. Чего у тебя там с дочерью?

— Деньги требовала. А я ей чего, Ротшильд? У меня их куры не клюют? Ты сам знаешь, как они мне даются. Ей дашь, она потом снова придет. Квартиру говорит, продам.

— Ладно, — сказал следователь. — Все нормально будет, Слав.

А тут еще Диня заявился, только теперь ходил со сломанным пальцем на ноге. Лучше, конечно, сказать, что приковылял. Как он его сломал? Так просто. Когда у него сняли с правой руки гипс, он собрал деньги по палате и через окно сиганул за пивом. Накупил несколько бутылок и перебегал дорогу на красный, и не успел, машина проехалась по его ступне.

Диня такой человек, который никогда не унывает. Водитель машины перепугался, а Диня предложил ему сразу все порешать без полиции, тот и отвалил ему двадцать кусков, и написал расписку, что, мол, не имеет никаких претензий.

В больнице после всего случившегося его держать не стали, отправили лечиться амбулаторно.

Он и подскочил к Карпухину, уселся за стол, положил ногу на соседний стул.

— Как наше дело? — сказал он. — Я тут фильмец один посмотрел. Теперь точно знаю, как вас убивать можно...

Карпухин сходил в кабинет, вернулся и положил перед ним конверт с деньгами.

— Это за то, что ничего не будет.

Диня глянул в конверт, убрал его быстренько в карман, поднялся, чтобы уйти, и сказал:

— Ведь как мудро устроен мир, дядя Слав! Если бы мы с вами не делали одно общее дело, вас бы, наверное, уже давно не было в живых. Нашли бы какого-нибудь убийцу, он бы точно пальцы не сломал.

Праздник

Ее брат ушел рано утром. Борич, так его звали друзья и родные. Он проснулся и протопал в душ. Там звонил кому-то. Спорил. Ругался. Но тихо. Помнил, что младшая сестра Галя спит. Когда возвращался из душа, то ботал, как маленький голыми пятками, по плитке, уложенной в коридоре.

Борич хоть и был выше среднего роста, и возраст его приближался к сорока, он все так же ходил ноги «циркулем» на пятках, как когда-то давно в детстве.

Он подошел совсем близко к кровати, и Саня Разуваев, который не спал, лежал лицом к стене, почувствовал крепкий запах ромашкового шампуня, который Галя купила вчера в «Фикс прайсе».

— Галя-я! Дай полотенце, — произнес Борич.

— А… Что?.. — встрепенулась Галя, не сразу сообразив, что от нее хотят.

— Полотенце где? — все так же шептал Борич.

Галя поднялась, поправила сорочку на коленках и вынула из шифоньера махровое с Мики Маусом полотенце. Все это время Саня Разуваев лежал лицом к стене и не спал. Он услышал, как дрогнуло зеркало на боковой дверце шифоньера, которую открыла Галя, и подумал, что надо бы его укрепить, зеркальце, давно ведь хотел, да все как-то руки не доходят. В это время Борич утирался полотенцем и нашептывал Гале, что надо бы денежку взаймы, он отдаст, как только устроится на работу... Слышал, как Галя развертывала портмоне черное со стразами, — это Саня ей подарил на Восьмое марта, и вытаскивала тысячную.

— Боря, ты не пей больше, — говорила Галя. — Тебе же нельзя.

— И меньше тоже, сестренка! Ты за меня не боись. Мы — Шахановы долго живем. Дед наш сколько жил. Восемьдесят четыре года ходил, потом еще пять лежнем лежал. А отец, мать. Живы-здоровы. Так что все будет чики-пики.

Он оделся и перед тем, как уйти, спросил: как вчера все прошло?

— Как обычно, — ответила Галя. — Ты напился и уснул.

— А эта… она, чего?

— Эта… ты даже имени ее не помнишь? — возмутилась Галя.— Катя ее зовут. Екатерина. Саша ее проводил.

— «Екатерина, ты была неправа!», — пропел Борич и добавил: — Видишь, какой у тебя муж. Чужих женщин провожает. Могла бы и на такси.

— Чего бы ей на такси, она рядом живет, через железную дорогу всего.

Борич ушел.

Галя вернулась в кровать. Сначала она ворочалась, потом, повернувшись к Сане лицом, сказала:

— Сон мне дурацкий приснился.

— Что за сон? — отозвался Саня.

— Ты как будто китаец.

— В смысле?

Саня развернулся к жене.

— Ты китаец, — продолжала она. — А внешностью русский. Мы живем вместе, кажется, сто лет. Я присматриваюсь к тебе и не узнаю. Саша, представь, ты — китаец! Хотя внешностью русский. Я вдруг поняла, что совсем не знаю тебя.

Тело жены нагрелось под одеялом, как будто брало тепло от его тела, он чувствовал ее дыхание, упругость груди, он приподнялся над ней и поцеловал. Затем привлек ее к себе, раздвинул коленями ее ноги.

— Я не могу. Оставь, Саш. Не надо. — Она поднялась.

— Чего так?

— «Красная гвардия всех сильней!» — проговорила она пароль, который был ему понятен.

Саня поднялся и прошел в душ. Раздеваясь, вспомнил ее тело. Тело Кати. Все началось с того, что он не хотел ее провожать. Боря храпел на диване, а ей нужно было идти. Жила она в кирпичных пятиэтажках за железной дорогой.

— Мой муж вас проводит. Приставать не будет.

— Вы ручаетесь? — сказала Катя.

Ее лицо с острыми скулами и тонким длинным носом Сане сразу не понравилось, напоминало лису и девушку, которая ему нравилась в школе. Но с которой у него так ничего и не было.

— Я знаю своего мужа. Мы уже вместе семнадцать лет.

— Раз приставать не будет, тогда, да, пусть проводит.

Честно, ему не хотелось идти, немного выпил, вкусно поел, да еще по телевизору шел американский боевик, — тепло, хорошо, что еще надо.

Саня открыл вентиль душа и усмехнулся от того, что изменил жене. Никогда раньше такого не было, даже не думал о том, чтобы изменить. Как же все-таки она похожа на ту девушку из школы. Но это не она.

— Э-э-э-то-о-о-о не она-а-а! — пропел он, стоя под напором воды.

Галя постучалась в дверь.

— Ты чего там, поешь, что ли?

— Да-а-а! — пропел он.

Она снова начала рассматривать свою грудь, трогала ее, щупала, выискивала там, внутри, что-то и лицо ее было тревожным. Из душа вышел Саня. Он был обмотан полотенцем.

— Я патриций! Плебеи — дорогу мне!

Галя не поняла его шутки. Она была серьезной.

— Ты на работу сегодня?

— Не-а!

Он поставил турку варить кофе.

— Ты кофе будешь?

— Не хочу. Сегодня ЕГЭ. А никто ничего не знает. Готовишься с ними, готовишься, а им ничего не надо. А мне надо! — Галя произносила слова даже скорее не к мужу. А самой себе.

— Ты принимаешь все близко к сердцу, — сказал Саня.

— А как по-другому? Они выходят из школы и ничего не знают.

— Пусть идут ко мне в карьер. Мне рабочие нужны.

— Вот и плодим рабочих, грузчиков. Один, два вырвутся, получат высшее образование, а все равно потом, глядишь, работает сантехником. Спросишь, ты же математик? А он, вы сколько получаете, Галина Андреевна? Мало. А я на установках одних унитазов в неделю зарабатываю столько, сколько вы в месяц.

Она прошла в ванную. Саня заварил кофе и подумал, что он тоже не знает жену.

Галя, стоя на мокром прорезиненном коврике перед зеркалом, снова и снова рассматривала свою грудь, свое тело. Оно ей не нравилось. После родов она слишком располнела, а грудь как будто уменьшилась. Галя натянула трусики, застегнула лифчик на спине.

За завтраком он спросил ее, зачем она дала ему деньги, он же не работает, пьет.

— Он мой брат.

— Так давай его усыновим.

— У тебя нет брата или сестры, поэтому тебе не понять, — сказала Галя.

— Ему почти сорок лет.

— Ты его просто не любишь. Подай мне соль. Помню, когда мы были маленькие, — начала она через какое-то время, — меня так забавляло дразнить ребят во дворе и в школе. Потому что у меня был старший брат, который мог прийти и всех избить. Как-то он сказал мне, когда провожал в школу: «Ты, сестричка, еще сама та птичка!» Он знал, что мне нравится им прикрываться. Он тогда жуткий хулиган был. Его даже директор школы боялся. А Борька никого. А потом эта чертова армия. Если бы он в ледяную воду не упал и не отморозил себе ничего — все было бы по-другому. У него же столько баб было.

— Если б знал прикуп — жил бы в городе Сочи! — произнес Саня, доедая овсянку.

И он снова вспомнил Катю.

Она собиралась уходить. Была ночь. Галя сказала, что надо вызвать такси. Катя отказалась. Она живет близко. Через железку.

— Саша вас проводит.

Борич в это время храпел на диване.

— Вы с ним ничего не бойтесь, — сказала Галя. — Саша боксом занимался.

— Каким боксом! — отозвался Саня. — Легкой атлетикой!

— Как, вы тоже! — удивилась Катя. — Я кандидат в мастера спорта по легкой атлетике.

Они вышли на улицу. Ярко светила луна. Звезд было много.

— Я бегом с препятствиями занималась, — произнесла Катя. — А потом ногу сломала. Мне прочили большое будущее в спорте. А теперь я простой бухгалтер.

Репродуктор на станции хрипел, что по второму пути проходит товарный. Вдали, как сабли, поблескивали дальние рельсы. Подул ветер, и резко запахло креозотом. Саня скинул олимпийку и дал Кате. Мимо них прошумел тепловоз «чмыха», который тащил за собой черные вагоны.

— Здесь я первый раз выкурил сигарету, — произнес Саня. — Вон под той платформой. Она тогда выше была. Или же я был меньше. Пачку сигарет нашел на улице, были такие «Гек Гель». А в ней червонец. Десятка. Красная такая, с Лениным. Я выкурил одну сигарету, вторую, держу десятку в руках, а сам думаю: что мне на нее купить? И не заметил, как сознание потерял. Я же не курю. И тогда не курил. Когда очнулся, червонца уже не было. И кроссовок на ногах тоже. «Адидас». «Фестивальки» назывались. Мне отец их из Москвы привез. Он таксистом работал.

Они остановились у пятиэтажного дома.

— Тут я живу, — сказала Катя, протянула ему руку, чтобы попрощаться. Он глянул на нее, ее глаза улыбались ему, и тогда он поцеловал ее. Она ответила на его поцелуй. Он прижал ее к себе, почувствовал ее грудь, упругую задницу.

В этот момент из соседнего подъезда вышла его дочь Марина. Он не видел ее. Она была не одна, а с парнем. Когда заметила отца, отпрянула, подумала, он ее ищет, но потом увидела совсем другое. Ее отец целовал незнакомую женщину.

Галя готовилась идти в школу и не могла остановиться, что ей сегодня надеть. Ни одно платье ей не нравилось. А те, что нравились, оказывались узкими. Краем глаза она следила за мужем и думала, что он ее совсем не любит, ведь она теперь такая толстая стала.

Галя села на стул и заплакала.

— Я стала толстой, — сказала она.

Он прижал ее к груди.

— Ну, хватит! Галюнь, чего ты! все же хорошо!

— Ты меня любишь?

— Да.

— И я тебя, очень сильно. Только прости меня. Я такая толстая.

— Да хватит, говорю, — сорвался он. — Заладила!

Она надела зеленую юбку и светло-синюю блузку. Кончики ее волос, подстриженных каре, убрала за уши. Вид ее был измученный, как будто она совсем не спала.

— С тобой все хорошо? — сказал он.

Она кивнула, да. У нее зазвонил телефон, она выслушала и произнесла:

— Борич звонит. Ждет тебя внизу.

— Что ему надо?

— Хочет, чтобы ты его к Кате проводил.

— Он что, не знает, где она живет?

— Нет, он только вчера с ней познакомился.

Саня поморщился. Галя попросила его сходить с ним.

— Ладно, — сказал Саня. Натянул спортивные штаны, кроссовки и майку с надписью «Ливерпуль», и вышел.

На улице отцветала сирень. Борич рвал ее, перешагнув в палисадник. А женщина со второго этажа ругала его, что он ломает ветки.

— Мать, — говорил ей Борич. — Цветы существуют, чтобы их рвали.

Из подъезда появился Саня. Борич сунул охапку сирени под мышку.

— Ты чего, один не мог сходить? — сказал Саня.

— Я не знаю, где она живет.

Они свернули в сторону железной дороги. Перешли через пролом в бетонном заборе. Мимо них пробежала, набирая скорость, электричка.

Борич злился на Саню. Лет восемнадцать назад, когда Разуваев еще не был женат на его сестре, она тогда училась в Педагогическом. Сразу после армии он познакомился с одной девушкой, пригласил ее в клуб «Починки» на дискотеку. Пошел покупать пиво, а когда вернулся, возле нее крутится Саня. Он его тогда тоже не знал. Весь такой подтянутый, в спортивном костюмчике, бежевых «Саламандрах». Разговорились, потолкались. Саня веселый был, ничего не боялся, вылил пиво на голову Борича. Девушка уехала с ним на его стареньком «Форд Гранада». Он отвез ее в поселок Торфболото, и там она отдалась ему.

Борич, как тогда говорили, пробил про Саню, что он за крендель. Назначил ему «стрелку». Он пришел один, а Борич с друзьями. Драка была на Светлояр­ском озере. Саня ловко пробил Боричу в правый бок, после чего того спешно отвезли в больницу. Оказалась порванной селезенка.

Милиционер, приходивший к нему, так и не добился от него заявления на Саню.

Пока он лечился в больнице, Саня повстречал на Покровке его сестру. Он не знал, что Борич ее брат. А она не знала, что это Саня виноват в том, что ее брата прооперировали.

— Будешь? — Борич вынул стальную фляжку, которую ему подарила Галя на Двадцать третье февраля. На ее выгнутой стороне был оттиск солдата с автоматом ППШ в руках. Ему нравился подарок.

Саня отказался от выпивки. Борич тогда выпил сам. Они остановились под окнами Кати.

— Зря ты. Все-таки родственники как-никак. Если Галки не станет, мы же тогда друг другу глотки перегрызем, — подытожил Борич, вынув из кармана карамельку и закинув ее в рот.

— Почему это ее не будет?

Саня внутренне напрягся, что-то страшное проскользнуло в этой как бы ничего не значащей интонации Борича.

— Не в курсах, что ли?

— Н-нет, — протянул Саня.

— У нее опухоль. Рак у нее. Я тебя, в принципе, поэтому и вызвал.

Погода была теплой. Кричали чайки, летая над помойкой. Деревья стояли темно-зеленые. Асфальт был темно-синим. Еще с утра по телевизору говорили, что будет дождь с грозой.

Саня задумался, чем-то темным и холодным рубануло его по низу живота. Он испытал то же чувство, которое было у него давно, когда умерла его мать. Он позвонил Гале. У нее был отключен номер. «Наверное, на экзаменах», — подумал Саня.

— У тебя есть выпить?

Борич дал ему фляжку, там было немного. Он допил что было и вынул деньги. Борич ушел за «чекушкой», оставив цветы на скамейке. Саня снова и снова звонил жене. Она не брала трубку. Наконец, перезвонила.

— Я не могу говорить, экзамен, — прошептала она. — Что ты хотел?

— Сказать, как я тебя люблю.

— Дурак. Нашел время. Маринка не звонила?

Маринка — это их дочь-подросток.

— Нет.

— Что-то ее долго нет. Телефон тоже молчит.

— Так она же у подруги.

— Нет ее у подруги.

— Как нет?

— Я звонила. Она должна быть уже дома!

— А дома ее нет.

— Нет. И телефон молчит.

— Кинь мне адрес ее подруги.

Саня убрал мобильник в карман и понял, что не спросил главного, снова начал было звонить, но у нее уже было занято.

Из подъезда вышла Катя. Она улыбалась, сияла.

— Привет, — сказала она.

— Привет, — отозвался Саня.

— Я смотрю, ты не ты. Чего не заходишь? Какая сирень! Это ты мне! Спасибо, дорогой! — Она поцеловала его в губы.

В это время возвращался Борич и видел, как Катя целует Саню.

— Оставь, не надо! — встрепенулся он, выйдя из забвения.

— Что так? Тебе разве не понравилось?

Саня увидел Борича. Он не стал оправдываться, поднялся и пошел в сторону «железки». Отшатнулся, от пролетевшего мимо него тепловоза и вспомнил, как мальчишкой тягал поезда. Цеплялся и ехал на подножке. И поезд увозил его далеко.

«Прыгай, Саня! — кричали ему друзья. — Прыгай!» А он смотрел на их изумленные, встревоженные лица…

— Сань! — дернул его Борич. — Да подожди ты! Ору тебя, а ты не слышишь!

Вместе с Боричем была Катя.

— Борис сказал про Галю. У меня есть хорошие врачи, — начала Катя.

— Спасибо, — только и ответил он.

— Да не дрейфь, родственник! Мы — Шахановы, сильные. У нас гены сибирские. Наш же прадед охотником был. На него кабан налетел, так он его ножом. Сам потом лечился, думали, что все. А он в тайгу сбежал. Там травами. Травами надо. В природе вся сила!

От Гали пришла эсэмэска. Адрес Вики, у которой должна была ночевать его дочь Маринка.

— Спасибо, — снова произнес Саня и потопал дальше. У почты взял такси и поехал на улицу Вахтангова.

Минут через семь он звонил в дверь Вики. Открыл ее отец.

— Чего надо? — сказал он.

— Вика дома?

— Да. А чего она тебе. Ты кто?

— Конь в пальто. Моя дочь… Марина. Знаешь ее? — тот кивнул. — Она у вас была?

— Вик! — позвал мужик свою дочь: — Тут за Маринку спрашивают. — Вы­глянула из комнаты Вика. — Маринку не видела?

— Не видела, — сказала и прикрыла дверь. Мужик постучал в комнату дочери.

— Вика, с тобой разговаривают. Где она?

— Не знаю я! Что вы ко мне пристали!

Саня отодвинул мужика в сторону и вошел в комнату.

— Телефон ее молчит, — начал он. — Дома она тоже не ночевала. Где она?

Вика молчала.

— Вика! — проговорил мужик. — Это серьезно. Ты что-то знаешь?

— А у Леши вы не спрашивали? — сказала Вика, сильно смутившись.

— Какого Леши?

— Я не знаю.

— Так, давай, по порядку, что за Леша?

Саня был в ярости.

— Только вы ей не говорите, что я вам сказала. Она на меня обидится.

— Адрес Леши!

Вика сказала его адрес. Саня не сразу сообразил, что это тот же дом, что и у Кати. Приехал туда на такси. Позвонив в домофон соседнего подъезда и объяснив, кто он и что ему нужно, поднялся на пятый этаж. Ему открыла женщина лет сорока пяти.

— Марины у нас никакой не было, — сказала она вежливо и прокашлялась в кулак.

— А сын ваш дома?

— Дома.

— Позовите его.

— Леша! Тут какую-то Марину спрашивают.

Из дальней комнаты вышел долговязый паренек, кудрявый, с веснушками на носу.

— Где Марина? — подступил к нему Саня.

— Какая Марина?

Саня хотел сгрести за грудки, но сдержался.

— Я ее отец. Марина не ночевала дома. Мы волнуемся.

Паренек был спокоен. Он переминался с ноги на ногу. Его глаза сверкали вызывающе.

— Леша, ты вчера был с девушкой, пока нас не было дома?

— Да. И что в этом такого?

— Ты же обещал заниматься. Разучить «Аллегро» Мейтуса.

— Мама, у меня может быть личная жизнь.

— Где Марина? — повторил Саня. Он уже не сдерживал себя, голос его срывался.

Мама Леши встала между ними.

— Мужчина, подождите! Сынок! Леша! Скажи, пожалуйста, этому человеку, где его дочь.

— Пусть он сначала скажет, с кем был вчера.

— Что?

Саня дернулся, но остановился, ударил кулаком в косяк.

— С кем я был?

— Да, с кем вы были?

— Ни с кем я не был. Где Марина?

— Вы ее не получите, пока не скажете своей жене, что у вас есть любовница.

— Что, что за бред? Где она? Ей пятнадцать лет. Если с ней что-то было, ты ответишь!

— Отвечу! Отвечу! Вы за себя ответьте!

Но тут за сына вступилась мать.

— Я прошу вас, покиньте наш дом. Уходите. Оставьте нас!

Леша тоже перешел в нападение.

— Пришел тут мораль читать!

— Леша, тебе всех больше нужно!

Мать легонько толкнула его в грудь. Но, видно, этого было достаточно. Он завелся и закричал:

— Чего ты меня толкаешь! С ним заодно! Вы все такие! Вы все врете всегда! Ты отцу тоже изменяла.

Он сунул ноги в кроссовки и, прям так, со скомканными пятками, выбежал на лестницу.

— Леша! Леша! — восклицала его мать.

Саня — за ним.

На улице он заметил, как Леша прошмыгнул в дыру железнодорожного забора. Саня следом.

Леша бежал по шпалам. Навстречу ему электричка, он шарахнулся от нее — она дала длинный гудок. Машинист погрозил ему кулаком.

На соседнем пути стоял состав из нефтяных цистерн. К нему подцепился маневровый. Вагоны дернулись.

Саня находился по одну сторону состава — Леша по другую. Он наклонился и увидел его. Леша сидел и завязывал шнурки кроссовок. Но один так до конца и не завязал. Саня пролез под вагонами. Маневровый начал свой ход. Леша заметил Саню и рванул от него. Огибая вагоны с лесом, он не видел, что маневровый толкает цистерны. В самую последнюю секунду Саня успел схватить его за руку. Именно в тот момент, когда он хотел было повернуть, там промчался маневровый.

— Где Марина? — сказал Саня. Он запыхался, тяжело дышал.

— Сам найди!

Саня сел на рельсы, ему никогда так не было легко. Он снова вспомнил тот день, когда поезд увозил его, внизу стояли ребята и кричали ему: прыгай!

— Ну чего сел-то! — услышал он вдруг. — Жить надоело!

Саня поднял голову, перед ним стоял сцепщик вагонов в оранжевой жилетке. Его широкие и белесые усы прикрывали беззубый рот.

Саня заулыбался ему. Его душила легкость бытия и в то же время мучила тревога за жену. Он задумался, что такое любовь? Галя была его частью. Он любил ее. Но как-то молча и не крича никому об этом.

— Давай, давай, — поторапливал его сцепщик. — Нечего тут. Если горе какое, дома бутылку возьми — и все разрешится.

Разуваев поднялся и поплелся по насыпи. Его догнал Леша.

— Она вас вчера когда увидела, так как будто сорвалась. Вы с женщиной были. Целовали ее. Я объяснял Марине, что у взрослых такое бывает. Она не понимает. Я ведь все понимаю. Сегодня одну любишь — завтра вторую. Идемте, я покажу, где Марина. С ней все в порядке. Она просто психанула.

Они повернули назад, вышли через пролом и свернули влево к гаражам. Остановились у одного. Леша позвонил по мобильному. Марина открыла дверь.

— Ну что? — сказала Марина отцу. — Скажешь сам или мне?

— Я это… у меня в гараже кое-какие дела.

Леша зашел в гараж и закрыл за собой дверь.

— Поехали, Марин, к маме, — произнес Саня. — У нее сегодня экзамен. Устроим небольшой праздник.

— Ну, ты и гад!

— Поехали, поехали! Мама болеет.

— Как болеет? Из-за меня?

— У нее рак.

Марина вскрикнула и закрыла лицо руками. Отец обнял дочь.

— Я скажу ей, Марин! Честно! Все скажу. Как был неправ, как обманывал.

— Может, не надо, папа.

— Надо. Только когда она выздоровеет. Обещаю.

Он стукнул кулаком в дверь гаража и позвал:

— Эй, горе-жених! Леша! Давай с нами!

Леша выгнал из гаража «Тойоту», и они втроем поехали к школе. По дороге купили цветы, торт.

Галя не ожидала увидеть их.

— Что за праздник сегодня у нас? — сказала она.

Саня обнял ее.

— Что же ты мне не сказала?

— Что я должна была сказать?

— Что у тебя этот… с клешнями который.

— Типун тебе на язык. Скажешь тоже. Борич, что ли, наплел! Он мне звонил уже. Во дворе сидит. Чего только не придумает, чтобы деньги занять.

— Так что, нету, что ли?

— У меня мастит. Но ничего. Будем лечиться.

Саня глянул на дочь — она на него. Но Марина опередила его.

— Пап, не надо ничего говорить. Поехали. Мы же праздник хотели устроить.