|
Об авторах | Денис Николаевич Гуцко родился в 1969 году в Тбилиси. Окончил геолого-географический факультет РГУ. В настоящее время работает редактором информационной службы ДГТУ. Первая публикация — повесть «Апсны Абукет. Вкус войны» («Знамя», 2002, № 8). Публиковался также в журналах «Дружба народов», «Октябрь», «Новый мир», «Континент», на литературном портале Textura. Книги: «Русскоговорящий», дилогия («Вагриус», 2005), «Покемонов день», повесть и рассказы («Время», 2007), «Бета-самец», роман («Астрель», 2013), «Большие и маленькие», повести и рассказы («РИПОЛ классик», 2017). Лауреат премии «Русский Букер» (2005). Роман «Бета-самец» входил в короткий список премии «Русский Букер» в 2013 году.
Дарья Валерьевна Зверева родилась в 1989 году в Ростове-на-Дону. В 2011 году окончила химический факультет РГУ. Книжный блогер, главный библиотекарь Донской государственной публичной библиотеки. Этот рассказ — дебютная публикация автора.
Денис Гуцко, Дарья Зверева
Бывшая Мальцева
рассказ
Ничего этого не случилось бы, не заявись к Алине Сёмушкиной (в замужестве Мальцевой) эта сладенькая шатенка на сносях — Мальцева Оксана Алексеевна. Двадцать четыре года. Тридцать вторая неделя. Ленина, 12, кв. 12. УЗИ с допплером по направлению из районной консультации.
Алина дважды перечитала фамилию и адрес, шевеля губами, как первоклашка над букварем.
Об этой самой квартире — двенадцать-двенадцать — в ипотеку под льготный процент (большая лоджия, окна на тихий двор) Алина, тогда еще Мальцева, мечтала незадолго до скоропостижного развода, двух лет не прошло.
«Стало быть, сам взял? Раскорячился, значит, для молодухи. Ну и дела».
Проводить УЗИ беременной жене своего бывшего мужа — вот уж к чему Алина никак не была готова. Самые жуткие кошмары, которых после крушения брака у нее накопилось на многосерийный хоррор — с отрезанными головами и заброшенными колодцами — блекли в сравнении с этим.
— Только, пожалуйста, пол не называйте.
— Что?
— Пол ребенка. Мы решили не выяснять. Чтобы сюрприз был. Нам все равно, кто родится.
И тут садануло под дых — так, что пришлось опереться о край стола. Закружилось беспощадное эхо: мы, родится, сюрприз. Еле справилась с пересохшим — будто кирпичной пыли глотнула, горлом.
— Стелите пеленку. Ложитесь.
Пока пациентка возилась у кушетки, отдуваясь и невыносимо шлепая подошвами — сороковой размер, не меньше, — она постаралась взять себя в руки. «Ничего особенного. Новая жена бывшего мужа. Подумаешь. Я взрослая современная женщина». Алина тщательно поправила маску — плотней прижала проволочную вставку к переносице, поддернула нижний край — как делала, входя в инфекционное отделение, и зачем-то проверила, застегнута ли предпоследняя пуговица на халате: постоянно расстегивалась. Хлопнули одна за другой одноразовые перчатки на запястьях. «Хорошо, что в маске», — подумала она, надрывая упаковку с медицинским презервативом. Попыталась натянуть его на ультразвуковой датчик, но с первого раза не вышло. «Спокойно. Настройся», — скомандовала себе бывшая Мальцева. Со второй попытки латексный кружок улегся точнехонько на головку датчика и — включилась, наконец, мышечная память — быстрым отвесным движением она раскатала презерватив.
— Раздвиньте колени, — скомандовала она тихо, направляясь к кушетке и подталкивая перед собой табурет.
— Ой, а вы не смазываете?
Голос ванильный. Гоша такие любил. В плейлистах у него постоянно крутились певички вроде Ванессы Паради.
— На них и так смазка, — спокойно срезала, отфутболивая к изголовью сброшенные пациенткой босоножки.
Самообладание возвращалось к ней.
Устроив на табурете свой несколько раздавшийся за время одинокой жизни зад, бывшая Мальцева склонилась к нынешней — и вдруг осознала со всей безысходностью, что сейчас ей придется заглянуть туда, куда в самом сокровенном смысле заглядывал Георгий Мальцев, человек, с которым она сама собиралась построить идеальную семью, состариться и выплатить ипотеку. Она невольно зажмурилась, и тотчас перед глазами ее полыхнули белоснежные голуби, выпущенные в солнечное майское небо на ступенях районного ЗАГСа, каравай на вышитом бабушкой Тоней рушнике, свадебный обед с тремя сменами горячего, и дядя Боря с тетей Наташей, поющие дуэтом «Если б не было тебя», и подаренный ими сервиз с голландскими пейзажами.
Пациентка сдавленно крякнула.
— Мышечный тонус хороший. Околоплодные воды в норме. Длина плода четыреста двадцать четыре миллиметра. Вес тысяча девятьсот двадцать грамм, — привычно перечисляла она. — Патологий не наблюдается. Скорость пуповинного кровотока… Частота сердечных сокращений… Здоровый…
Запнулась и, поразмыслив, решила все-таки не портить Мальцеву сюрприз — тем более что это было чревато скандалом, а ей хотелось поскорей выпроводить пациентку.
— Здоровый ребенок, — закончила она. — Можете одеваться.
У Мальцева будет сын от двадцатичетырехлетней Оксаны со ступнями Фродо Бэггинса. Дорого бы заплатила она за то, чтобы этого не знать.
Не знать, забыть, стереть из памяти бывшая Мальцева хотела бы многое. Но память не отпускала, цеплялась за крепкие Гошины плечи, на которых никогда не будет сидеть ее ребенок, плечи, которые не сумели быть ей опорой в радости и горе, богатстве и бедности, болезни и здравии. Он так и не вернулся за своими удочками, которые она до сих пор по привычке протирает, убираясь на лоджии. Его объяснение причины развода — «Нет, ну ты окончательно крышей поехала» — не объясняло ничего. Алина прекрасно понимала — сердце никогда не обманет: все пошло прахом из-за трех сорвавшихся беременностей (о третьей она Гоше не сказала, но он наверняка догадывался). Какой мужик останется с женщиной, неспособной исполнить главное предназначение? Так и не решился высказать суровую правду, предпочел мелочные отговорки.
«Как же они живут?» — она вдруг поняла, что не видела ВКонтакте фотографий Гоши с Оксаной, да и статус «женат» он не выставил. «Все-таки я бы с собой не позволила так». Она регулярно захаживала на его страницу, такую же необжитую, как прежде, и все это время была уверена, что в жизни бывшего ничего не изменилось. Такое положение вещей немного примиряло ее с крахом семейной жизни. И вдруг — здравствуй, Оксана Мальцева. Притопала, и не выставишь за дверь.
— Можно забирать?
Она кивнула, но та продолжала стоять перед ней, дожидаясь чего-то. Алина протянула листок заключения и только тогда заметила, что расписалась по-старому — и завиток заглавной «М» вышел на редкость размашистым, отчеркнул полстраницы.
В пятницу после работы, отклонив ежевечерний звонок матери эсэмэской «Не могу говорить. Перезвоню» — чего не случалось с ней с выпускного в меде, — бывшая Мальцева отправилась в бар «По шарам», известный ей из болтовни одиноких медсестер в ординаторской, употреблявших в отношении заведения термин «пошароёбиться». Начиналось гладко: к Алине подсел обходительный Вадик средних лет в чистой однотонной рубашке. Затеялся разговор — без мата и шуток из «Одноклассников». Официант дважды смешал «Лонг-Айленд» и в целом было терпимо. Но когда Вадик предложил завершить приятный вечер у него, «здесь в двух шагах на Кировской», и она подумала: «Удобно, недалеко потом до дома», — ее настиг сокрушительный приступ тошноты, так что пришлось кинуться в туалет, откуда, истерзанная и презирающая себя, она предпочла ретироваться под прикрытием шумной компании ввалившихся в бар футбольных болельщиков.
Субботу Алина провела на кухне в состоянии кулинарного аффекта, орудуя ножом, шумовкой и венчиком, пока не закончились вакуумные контейнеры, в которые она складывала наготовленное.
В воскресенье состоялось основательное, подкрепленное бутылкой «Мерло», обжорство за просмотром модной корейской мелодрамы: бравая мать-одиночка с тремя детьми выживает в битве с беспощадным Сеулом.
В понедельник, стоя на кабинетных весах и ужасаясь последствиям выходных, бывшая Мальцева ощутила, как хищно и яростно толкнулась в ней неожиданно зрелая, налитая воинственной силой обида.
Так нечестно.
Так не должно быть.
Они будут выбирать детскую кроватку и распашонки, а она со своими тремя выкидышами возле каждого мужика чувствует себя продавцом битого «жигуленка».
— Серьезных поломок не было?
— Да так, по мелочи.
Развод надломил ее не потому, что на Мальцеве свет клином сошелся. Дело было в общем-то не в нем. Мальцев, Петров, Сидоров. Мужики и сами — как автомобили: есть добротные седаны — дом-работа, работа-дом, есть брутальные внедорожники — сосны, слякоть, шерсть охотничьего курцхаара на сиденьях, есть праворульная экзотика, полная щекотливых нюансов, есть идеал машины — минивэн. Есть автоваз. Разный комфорт, разная скорость, надежность разная. Но все они — так или иначе — везут. Доставляют тебя в вожделенную точку Б. Даже небезопасный родстер. С Мальцевым она оказалась в ситуации, когда прекрасно распланированная — все как у людей, без происшествий — поездка, внезапно закончилась тем, что водитель высадил ее на заброшенной сельской грунтовке и, выкрикнув невразумительные ругательства, ударил по газам.
— И что же нам теперь делать? — сказала мать. — Шесть лет с этим козлом потеряла.
И после этого о зяте не вспоминала.
Но стала часто приходить в гости, то со сладкими пирожками, то с котлетами по бабушкиному рецепту — с тертым сливочным маслом, на задушевные разговоры, любой из которых мог оборваться скорбным вздохом: «в твои-то годы».
— А кому нужна больная баба? — договорила она однажды. — Курить не нужно было в институте. И рейтузы зимой надевать.
Они прибирались тогда на бабушкиной могилке — и на словах о рейтузах Алине показалось, что бабушка Тоня на помутневшем мраморе растерянно сморгнула и перестала улыбаться.
Все они теперь были заодно: живые, мертвые, знакомые, коллеги, соседки, маникюрши, родичи, с которыми видишься на свадьбах-похоронах или встречаешь случайно в Сбербанке. Самые неравнодушные брали под локоть, заглядывали в глаза.
— Ну, ничего, еще сложится. Поздновато, но отчаиваться нельзя. Не старая еще. Но ты с этим не тяни. Не молодеешь. Но от кого попало тоже не стоит. Думай, Алиночка, время-то идет. Часики тикают.
Мечтать о семейном счастье бывшая Мальцева начала лет с пяти. В старших классах и впоследствии в институте мечты оттачивались и шлифовались. Менялся с годами фасон свадебного платья — утончался силуэт, уходили кружева — включались в список гостей и вычеркивались из него подруги, в букете невесты розы уступали пионам, вместо вальса из «Анастасии» для первого танца молодых звучал Фрэнк Синатра, Селин Дион и снова Фрэнк Синатра. Одно оставалось неизменным: она хотела сына. И имя ему выбрала раз и навсегда — Николай, в честь легендарного прадеда, сгинувшего без вести на войне, одно-единственное фото «ненаглядной жене и дочке, до скорого свидания после полного разгрома оккупанта». Статный, большерукий, ямочка на подбородке.
Мальцев на прадеда был совсем не похож. Но в простодушном балагурстве за праздничным столом, в усидчивой страсти к окунькам и карасикам Алине виделся верный семьянин, хороший отец для Коли.
— Собери-ка нам, мать, бутербродов. Мы с Колей на рыбалку сгоняем.
Может быть, и правильно виделся. И было бы все. И после новогодней фотосессии в свитерах с оленем они бы шли ужинать — сплоченные, светлые — в уютный итальянский ресторан… Желать материнства столь вдохновенно, почти наяву ощущать, как оттягивает руку драгоценная тяжесть малыша — и остаться ни с чем. Обворованной собственным телом. Хватило бы и этого, но нет — судьба припасла изощренную издевку: день за днем устрицей пропускать через себя океан чужого счастья.
— Ой, доктор, это ножка? Ой! Покажите еще, пожалуйста, покажите!
Поздравлять их. Снабжать советами. В граммах и сантиметрах расписывать чей-то триумф.
Жить в мире, где пятнадцатилетние сявки, залетевшие от престарелых физруков, становятся героинями ток-шоу. Где можно родить на пробу, словно завести мопса. И если не задалось — не страшно, как-нибудь вырастет.
А ей — кружить в позорной пустоте под сочувственный треп.
— Ну, ничего, еще сложится. Поздновато. Но еще не старая. Не тяни. Не молодеешь. От кого попало не надо. Думай, время идет. Часики тикают.
Даже если изловчиться — найти такого, который примет, поможет запрыгнуть в уходящий вагон — ни за что не спастись от ядовитой участливости и слова-уродца «старородящая».
Новый, решающий поворот истории закрутился со звонком матери.
— Ну что?
Судя по ударному зачину, Виктория Евгеньевна была настроена на серьезный разговор: за выходные Алина так и не перезвонила. Но вместо того чтобы перехватить инициативу и, погасив праведный гнев извинениями, подкинуть матери какую-нибудь нейтральную тему, она позволила ей развернуть аргументацию.
— И так нервы из-за тебя ни к черту. Постоянно переживаю — что ты, как ты. Думаю. Сорокоусты, вон, заказываю. Как же так, с пятницы! С пятницы маме не перезвонить!
Алина слезла с весов, поставила телефон на громкую связь и, сунув его в нагрудный кармашек, легла на кушетку.
— А вдруг меня на скорой увезли? Вдруг я тут с инсультом! Были б у тебя дети, муж хотя бы, я бы поняла, занята. Чем ты там, интересно, вообще занималась все это время? Господи, прости! С пятницы минутки на мать не выкроить! Минутки!
Виктория Евгеньевна взяла паузу, подсказывая дочери, что сейчас самое время для ответной реплики. Алина сделала основательный вдох — но слов не нашлось. Она подумала: «Лучше не молчи, дороже станет». Но и это не помогло.
— Алло! Аля! Алло! Я с кем тут разговаривала? Алло! Аля!
Дверь в кабинет распахнулась, и бывшая Мальцева встретилась взглядом с заведующим. Николай Каренович смотрел с некоторой опаской и одновременно смирением — как смотрят на молодого сотрудника, за которым вдруг обнаружена административно ненаказуемая, но вопиюще легкомысленная блажь вроде интимных фотографий в соцсетях.
— Вам нехорошо? — поинтересовался Николай Каренович.
— Алло! Кто там?! — живо откликнулась трубка. — Где Аля? Алло! Аля, ты там?! Кто это? Аля! Алло!
Она поднялась с кушетки, вынула телефон из кармашка и аккуратно сбросила вызов. Задетый локтем, со стола слетел флакон с антисептиком.
— Мама звонила, — пояснила она.
— А почему, стесняюсь спросить, вы прием не начинаете? У вас там очередь уже волнуется, — Николай Каренович вздохнул. — Пятнадцать минут, как прием идет.
— Да-да. Я сейчас, — потянула из подставки шнур с датчиком УЗИ.
Отсоединившись от шнура, датчик свалился на пол. Она подняла его и сунула обратно в подставку. Николай Каренович, шагнувший было к двери, вернулся.
— Идите-ка домой, — он переложил датчик в «грязную» кювету. — Ваших пациентов Бурцева заберет.
— Ничего, я…
— Идите. Вы сегодня явно не в форме, дорогая. А у вас работа, я бы сказал, деликатная. Идите уже.
Так, вопреки собственному желанию и, что немаловажно, без каких-либо планов на день, бывшая Мальцева оказалась в неурочное время дома. Закрыв за собой дверь, она вынула из кармана телефон и включила экран. Пропущенных вызовов не было. Экран погас. Телефон озлобленно молчал. Она прошла на кухню.
«Нечестно», — подумала устало.
Ткнула кнопку электрического чайника, достала из шкафа пачку печенья и опустилась на стул. Взгляд ее упал на открытый ноутбук. Она разбудила его мышкой, не вчитываясь, пролистала новости на «Яндексе» и, еще не до конца понимая, зачем ей это, набрала в поисковой строке: Мальцева Оксана Алексеевна. Переходя по первой же полученной ссылке на страницу ВКонтакте, она уже знала — зачем.
— Черт бы вас всех побрал.
Профиль ВКонтакте оказался закрытым.
Она вернулась в поисковик, но ничего стоящего запрос больше не приносил — ни Facebook, ни Instagram, ни Одноклассники.
— Ах ты ж сучка шифрованная.
Набрала регистратуру.
— Валя, это я. Найди мне, пожалуйста, Мальцеву Оксану Алексеевну. Ленина, 12, квартира 12. Да. Обещала пациентке перезвонить, забыла.
Запрос по номеру мобильного вывел на «Ярмарку мастеров»: под ником «Легкокрылая» Оксана продавала украшения в этностиле — птички, лошадки, цветочки.
— Обалдеть, — констатировала она и, презрительно прыснув, обратилась к Мальцеву. — А когда-то умничал: приличная женщина носит золото и платину. А у самого теперь баба в перьях.
Пролистав ассортимент Легкокрылой, написала в личку: «Добрый день. Хочу приобрести у Вас серьги «Отблески зари» в бирюзовом исполнении».
Спустя два часа она вышла из маршрутки на улице Ленина.
Смех подкатывал от одной лишь мысли, что дома окажется Гоша. Забавно будет посмотреть на него. «Проходите. Знакомьтесь. Это мой муж». «Ой. А мы уже знакомы». «Вот как?» «Да, было дело. Я даже здесь бывала когда-то, в этой квартире».
— Алло, Оксана? Я подхожу. Подъезд первый?
— А подходите к скверу, пожалуйста. Я тут погулять вышла. Серьги со мной.
«Да что ж такое!» — огорчилась бывшая Мальцева, сворачивая к скверу и судорожно пытаясь подыскать предлог, который позволит попасть в двенадцатую квартиру.
Обхватив обеими руками живот-дирижабль, будто иначе не укротить его капризную аэродинамику, Оксана плыла вдоль стриженых по линейке кустов — и во взгляде ее отчетливо читалось: «У меня есть все, видишь?»
Предстояло разыграть внезапное узнавание. Меньше всего ей хотелось сейчас играть. Но иначе к мальцевскому гнездышку не подобраться.
Короткая пантомима умиления — ах, вы беременны, какая прелесть — и вот они в метре друг от друга.
— Вы Оксана?
— Добрый день. Вы Алина? Вот здесь будет удобно.
Они сели на ближайшую лавку. Оксана прошелестела пакетиком из крафтовой бумаги, перевернула его и, ловко подставив ладонь, подхватила выпорхнувшие серьги — крашенные в бирюзу, округло подрезанные по краям и помещенные в проволочные кольца перья.
— Даже лучше, чем на фото.
— Сама такие носила.
— А я вот наткнулась на сайте и не смогла устоять. Надо себя иногда баловать.
— Примерите?
Она примерила. Включив фронтальную камеру и разглядывая себя в телефоне, как в зеркальце, крутанула головой. Перья заходили ходуном в плавно качнувшихся кольцах.
— Вам идет.
— А знаете, я бы, наверное, еще и красные взяла.
— Не могу, к сожалению. Просили отложить до завтра. Постоянная клиентка.
«Сегодня не судьба».
— Ой, а я же вас вспомнила, — бывшая Мальцева радостно удивилась, вышло вполне убедительно. — Вы на прием ко мне приходили. Точно! Допплер. На той неделе.
Оксана присмотрелась и неуверенно кивнула.
Бывшая Мальцева почувствовала, что теряет тактическое преимущество.
— Я еще смотрю, думаю, вроде она.
Отвела взгляд, вздохнула, как бы решая — говорить или нет.
— Вы простите, я, наверное, резковата тогда была. У мужа в телефоне переписку нашла. Кобелирует там с одной. В общем… в тот день я была не в форме.
И плечами пожала. Ироничная, легкая. Мужская измена — не повод для длительных расстройств.
Оксана выслушала с вежливой полуулыбкой. Непрошеная откровенность постороннего человека ее не тронула.
Настало время разыграть козырь.
— Знаете… Мне немного неуютно… как я держалась тогда… Совсем для меня нехарактерно. Если что-то вам нужно, вы звоните.
Вынула из сумочки визитку.
— Где рожать, выбрали? Если что, могу к нашему заведующему определить. К Николаю Кареновичу, конечно, очереди за год занимают. Но я устрою. У нас с ним хорошие отношения.
— Ой, спасибо… Мы, в общем-то, выбрали… Я с Гошей посоветуюсь.
План, казавшийся безупречным на кухне, в маршрутке по дороге сюда — и даже минуту тому назад, когда она вдевала сережки в уши, обернулся пшиком. Оставалось поскорее забыть, разогнать удушливый морок, вернуться обратно туда, где нет никакой Оксаны Алексеевны Мальцевой, беременной мальчиком — четыреста двадцать четыре миллиметра, тысяча девятьсот двадцать грамм.
Постепенно отпускало. Перестал будить по ночам крик младенца под боком — такой настоящий, от ужаса долго не могла вдохнуть, проглотить окаменевший воздух: «Боже! Придавила во сне! Уложила с собой и — придавила!». Выбросила фату — последнее, что хранила со свадьбы. Закрыла страницу с ее аватаркой ВКонтакте и больше не открывала. Предметы не ускользали из рук. Животы не вгоняли в ступор. «Раздевайтесь. Располагайтесь. Посмотрим, что там у нас».
Теперь ей было стыдно вспоминать, как она кинулась выслеживать, как рвалась в квартиру Мальцевых. Наваждение. Нужно жить дальше. Выбираться из хаоса. Для начала она основательно убралась в квартире: постирала и погладила шторы, сняла и вымыла люстру, высадила на балконе петунии — сиреневые вместо привычных белых. Натирая нашатырем зеркало туалетного столика, заметила квадратный пакет из крафтовой бумаги. «Почему я их не выбросила?» — подумала она. Опрокинув пакет над раскрытой ладонью, Алина поймала тонко звякнувшие сережки, надела их и посмотрела в зеркало так, как могла бы смотреть на мужа Оксана, продемонстрировав ему две заветные полоски на тесте. В прихожей раздался знакомый затяжной звонок. Алина пошла открывать, удивляясь про себя тому, что мать явилась вот так вдруг, без предварительных мирных переговоров.
В левой руке Виктория Евгеньевна держала веник — новый, стянутый сеткой, в правой — свою любимую базарную сумку со слонами.
— Вот, — сказала она, вручая дочке веник. — Купила хороший. Твой, я в прошлый раз видела, облез совсем, на выброс.
— Спасибо.
Мать вынула из сумки тапочки, переобулась и принюхалась.
— Зеркала натерла? — одобрительно отметила она. — В чистой квартире и жить приятно. Котлет тебе нажарю, — крикнула уже из кухни, пока Алина искала, куда бы пристроить новый веник. — Мяско свежее, духовое. Молоко, хлеб, яйца тоже взяла. Масло из морозилки, еще не растаяло.
Алина пристроилась возле подоконника, мысленно повторяя привычное: «Это скоро кончится. Это не насовсем».
— На, выкладывай. Что за ерунду ты на уши навесила? Яйца осторожно!
Передав Алине сумку с продуктами, Виктория Евгеньевна открыла холодильник, деловито оглядела полки.
— Ну вот, — буркнула она удовлетворенно. — Знаю же, шаром покати.
— Не успела.
— Мясорубка в нижнем? Достань, мне наклоняться трудно. Фартук я возьму.
«Это скоро кончится, Аля».
Она сидела у окна, наблюдая за тем, как точными упругими движениями мать нарезает мясо — сначала говядину, потом свинину — и время от времени подавала признаки жизни, ограничиваясь междометиями и короткими безопасными фразочками.
— Что за серьги, Аля? У тебя же полно приличных.
— Да так, купила по случаю.
— Ну вот, ей-богу. Тебе что, пятнадцать? Сними. С души воротит.
— Сниму.
— А чего напялила? Те, что я тебе на тридцатилетие дарила, не потеряла еще?
— В шкатулке.
— Вот и сними.
Виктория Евгеньевна крутила ручку мясорубки, перехватывая ее то сверху, то снизу, чтобы сподручней было перемолоть попавшийся хрящ, вдавливала в металлическое жерло кубики мяса, говядину, за ней свинину, следом лук, размоченный в молоке хлеб. Алина прекрасно понимала смысл, который вкладывала мать в котлетный ритуал: он заменял одновременно и «дочка, я не обижаюсь», и «все еще можно исправить». Свинина, говядина, лук, хлебный мякиш. Взгляд скользнул на рыхлые мясные струи, и Алине вдруг показалось, что она снова пятиклашка, сидит на материнской кухне и, стараясь не упустить ни единой мелочи, постигает чудесную науку быть хозяйкой.
— Слышишь, что говорю? У Юлии Семеновны есть знакомая, у нее дочь на прошлой неделе родила.
— Что? Кто? Юлия Семеновна?
— Тьфу! Ты слушаешь мать вообще? Юлии Семеновне семьдесят шесть!
— В семьдесят шесть?
— Да что с тобой? Юлия Семеновна свое отрожала! Я тебе про дочку ее знакомой. Понимаешь?
— А. И что?
— Ну вот. Родила от мужчины… в общем, она у него получилась вторая помимо жены. Бизнесмен какой-то по строительству.
— Надо же.
— И у каждой от него по ребенку. И каждой! — Виктория Евгеньевна воздела поблескивающий от мясного сока палец. — Каждой… он тебе и квартиру, и машину, и полный, прости господи, пансион.
— И что?
— А то!
Мать сунула в мясорубку хлебную корку, крутанула несколько раз, чтобы согнать с винта остатки мяса, срезала ножом налипший на решетку фарш, вытерла о край миски.
— Я тут поразмыслила… может, тебе такого же завести? — драматически вскинув брови, она выдержала долгую, долгую, долгую паузу. — Все лучше, чем сидеть тут одной в дурацких серьгах, — продолжила, оторвав кусок бумажного полотенца и оборачивая им левую, испачканную руку. — Ну, я так думаю. Не я одна. Юлия Семеновна права: времена такие. Воспитали бы сами. Он бы деньгами помогал. В школу бы хорошую пристроил. Жилье, опять же… Я же тебя воспитала. Без папаши твоего, дезертира, справилась. А там смотри. Думай. Твоя жизнь. Тебе решать. Ты чего масло-то не трешь? Растает же совсем. Где терка у тебя? Вот не скажешь тебе, ничего сама не сделаешь.
Оксана позвонила в среду в обеденный перерыв. Неожиданно болтливая, с первых слов заискивающая.
— Алина Владиславовна, есть минутка? Можете говорить?
«Чего тебе еще?» — подумала она, а вслух сказала:
— Да-да, конечно. Узнала вас.
— Вы визитку давали. Я тогда и подумать не могла. Все же договорено было. Мы в пятом роддоме собирались. Алина Владиславовна, тут так неудачно получается. Наш доктор, Ирина Захаровна, внезапно в Сочи уезжает на конгресс. Какой-то акушерский. Вместо главврача. У того со здоровьем проблемы. Рожать не у кого. Вы предлагали с доктором помочь. Алина Владиславовна, очень будем признательны. Можете с Николаем Кареновичем договориться?
— Непременно. Давайте вечером созвонимся. Я наберу.
«Черт. Может, отказаться? Сказать, что не вышло?»
Но она вспомнила спиннинг, брошенный ее дезертиром на лоджии — не исключено, что специально, чтобы маячил, цеплял за больное, Коленьку, шатающийся унитаз в туалете бара «По шарам» — и решила: «Нет уж, горите в аду».
Вечером она позвонила Оксане и пересказала свой разговор с завотделением — не такой гладкий, как хотелось бы: Николай Каренович отозвался на просьбу неожиданно скептически, поскольку «срок большой, большая ответственность, а пациенток на эти дни прорва». В красках расписала, с какими трудностями столкнулась, уговаривая заведующего, на какие ухищрения пришлось пойти — «соврала, что вы моя близкая подруга» — и под охи-ахи Оксаны, исполненные надежды и зарождающейся женской дружбы, перешла к деловой части, суть которой сводилась к приглашению явиться в клинику со всеми бумагами в любое удобное время.
Пока Оксана рассыпалась в благодарностях, бывшая Мальцева пыталась понять — знает ли собеседница, с кем свела ее судьба, с кем она собралась роды устраивать. Если показала визитку мужу, знает наверняка. «О, так это ж моя бывшая!» И потом, конечно же, шуточки — жесткие, скользкие. О ситуации, о ней самой. И тогда получалось, что Оксана играет тоже. Делает вид, что ей неизвестно, кто такая Алина Владиславовна. И тогда получалось — во-первых, что парочка сговорилась действовать скрытно, прятать Гошу за кулисой. «А где же наш папа? Почему не видно?» «Ой, да все работает. Вы же знаете, как сейчас. Без выходных». А во-вторых, получалось самое обидное — что Гоша с Оксаной решили ею воспользоваться. Пусть дурочка все уладит, а потом, когда дело будет сделано, не страшно и Гошу Мальцева рассекретить. «Вот так совпадение! Это ты! Ну, давай, нас машина ждет. Всех благ». Разумеется, если смотреть формально, она сама все заварила. Но какими же нужно быть черствыми безжалостными людьми, чтобы как ни в чем не бывало принять этот вызов отчаянья, ответить столь цинично на спонтанный, жалкий, нелепый, самоповреждающий порыв женщины, оставшейся один на один с миром, в котором собственная мать считает, что она не заслуживает ничего большего, как стать номером четыре в списке самца-строителя. Был, впрочем, еще один вариант: Оксана действует без ведома Гоши. Что могло означать только одно: все ее «мы договорились, мы хотим» — фальшивый фасад. И близости между ними — ноль. Гоша и в новой семье сохранил привычку пережидать проблемы в камышах, под бульканье грузила и комариное нытье. Но не могла же Оксана ее не погуглить. На сайте клиники выложены дипломы и сертификаты, выписанные на Мальцеву Алину. А вот тогда уже получалось, что эта беспринципная большеногая тварь задумала над ней посмеяться.
В конце концов, решила она, не важно, что в голове у Оксаны, при делах ли Гоша и какие у них отношения. Главное — заставить их пожалеть о том, что возомнили себя выше нее. Кто дал вам право, получив от жизни все, надругаться над той, кому достались огрызки?
Из списка знакомых Юлии Семеновны, которым та гордилась, как уходящий на пенсию заслуженный кадровик, бывшей Мальцевой однажды перепала Эльвира — потомственная гадалка, ведунья и медиум. Силы невероятной. Слава по всей Ростовской области. Дом с мраморной лестницей. Во дворе, для сеансов — ротонда в итальянских витражах. Впервые в этой знаменитой ротонде, под сияющим Зодиакальным кругом, она побывала после третьего выкидыша — и ее пробрало насквозь, когда, положив руку на колоду карт, Эльвира педантично, начиная со студенческих лет, перечислила все ее несчастья, точно назвала количество неродившихся у нее детей и, вынув душу пронзительным взглядом карих глаз, подытожила: «Сбежать он хочет. Но, может быть, успеешь». Алина тогда не успела. Мешочек с заговоренными травами пролежал под матрасом без дела: собравшись уходить, Гоша так к ней больше и не притронулся.
Эльвира и в этот раз знала, что делать. Долго убеждать гадалку, что последние события взывают к возмездию, не пришлось. Все было настолько прозрачно, что, едва коснувшись карт, Эльвира зацокала языком. «Дурные мысли о тебе вижу, девочка моя, намерения злые». Хорошей гадалке слова не нужны. Хорошая сама все знает. И не чурается распутывать колтуны человеческих судеб. Тут убыло, там прибыло. По всем счетам придется заплатить. От Эльвиры бывшая Мальцева ушла с верой в неизбежную кармическую справедливость и неприметной английской булавкой, которую в качестве темного подклада предстояло оставить в квартире Мальцевых.
В контейнере от киндер-сюрприза, тихо притаившегося во внутреннем кармашке сумки, булавка ждала своего часа, пока Алина с изобретательностью сказочного героя преодолевала расстояние, отделявшее ее от статуса близкой подруги Оксаны. Первый визит к заведующему начался с того, что она встретила Оксану на входе и, бережно приобняв, проводила до самого кабинета. «Я же сказала ему, что мы подруги. Пусть видит», — улыбнулась она, пропуская Оксану вперед.
— Николай Каренович! Вот моя девочка! Очень хотим у вас рожать!
Провожая обратно, задержала ее на ступенях.
— Не уходи сразу. Немного постоим, как будто разговариваем. У Кареновича окно сюда выходит. Лишним не будет. Все-таки к своим другой подход.
Оксана смущенно пролепетала, что не знает, как благодарить — и тогда бывшая Мальцева нежно и как-то очень доверчиво коснулась ее запястья.
— Ну, может быть, чаю как-нибудь попьем, — произнесла она с той проникновенной интонацией, которая любого мало-мальски воспитанного человека заставляет всем своим видом демонстрировать радостное согласие — что и проделала Оксана, присовокупив порывистое «непременно».
В присутствии Оксаны — вслушиваясь в ее смех, наблюдая, как та подтягивает резинку, в которую собраны волосы на затылке, она переживала неясные сомнения: может быть, нет никакого заговора, Гоша не в курсе, а Оксана не копалась в ее дипломах на сайте? Но, оставшись наедине с собой, вновь обретала кристальную ясность мысли и уверенность в своей правоте. «Соберись. Не теряй бдительность. Не дай им и здесь победить».
Первый раз был недолгим, но исключительно удачным.
Оксана заглянула в ее кабинет за пять минут до перерыва.
— Была у Кареновича. Сказал больше двигаться.
— Так, может, пройдемся? Мне самой не помешает.
Она почувствовала себя счастливчиком в казино, который входит, ставит, не глядя — и срывает куш.
Потягивая травяной чай из экостаканов, они прогулялись по бульвару Пушкинской от здания клиники до публичной библиотеки. К концу прогулки она знала об Оксане если не все, то самое важное. Университет бизнеса и права, специальность «маркетолог». Полгода стажировки в «Солнечном круге», первый новогодний корпоратив на левбердоне — и тут с репликой «Девушка, разрешите угостить вас шампанским» на сцену выходит Мальцев, чтобы, не откладывая дело в долгий ящик, еще через полгода предложить ей руку и сердце. «Надо же, а со мной тянул до последнего, пидор». И сразу же — прощай, маркетинг, «муж сказал: сиди, рожай». В закупках зерна хорошо зарабатывают, может себе позволить. Бывшая Мальцева удивилась, что Гоша за два года не только успел чудесным образом освоить новую прибыльную профессию, отказавшись от копеечных заработков штатного электрика — но и столь радикально изменить взгляды на устройство семейной жизни, что даже стал походить на нормального мужика. Удивилась, разозлилась — но мысль о булавке в контейнере киндер-сюрприза мгновенно успокаивала, расслабляла, разливалась щемящим предвкушением.
— А подружки в «Тиндере» зависают, по клубам. Как замуж вышла, так и пропали, завидуют, — посетовала Оксана, и стало ясно: дело на мази.
Очень скоро от прогулок по Пушкинской они перешли к посиделкам в кафе, совместным визитам в маникюрный салон и, наконец, к ежедневной переписке в WhatsApp. Пересланное сообщение — фотография Оксаны с расплющенной о подушку щекой, снизу подписано: «Тот неловкий момент, когда обещала мужу секс, но уснула, как только увидела кровать». А в зеркале трюмо — лохматые мужские ляжки и клетчатые трусы. И все, до ночи стучит в голове: «Мальцев похудел, начал носить “боксеры”».
Выбирать послеродовой корсет они отправились вдвоем.
— Возьми меня, подскажу, какой для здоровья лучше, там много всего.
Шопинг в «Крохе» окончательно их сблизил. И Оксана пригласила ее на свой мастер-класс «Брошь для души».
— Приходи поддержать. Мне с пузом непривычно будет, а Гоша там со скуки умрет.
Помимо голубоглазого фетрового бельчонка бывшая Мальцева принесла с мастер-класса то, ради чего все было затеяно. Оксана собиралась устраивать последнюю сладкую вечеринку перед родами — потому что потом не до того, а хочется приятно посидеть. Оказалось, что большеногая не только мастерит украшения, но и печет на продажу. На правах лучшей подруги Алиночка была приглашена за два часа до посиделок, помочь украсить кремом капкейки и накрыть на стол.
В назначенное время, недельной бессонницей отполированная до финального блеска, игнорируя ультиматум матери сейчас же явиться к Семеновне, пока он не ушел — или начинай заводить кошек, Аля! — опустошив две банки Red Bull и трижды проверив, на месте ли заговоренная булавка, с букетом королевских лилий она стояла на пороге двенадцатой квартиры.
— Ой, какие лилии! Обожаю! Как пахнут!
«Вот же сука. Как можно лилии любить?»
Улыбнулась накатившему на нее животу и вошла.
Оксана толкнула зеркальную дверцу шкафа-купе в прихожей, достала с полки глиняную вазу с плодово-ягодным узором.
— Проходи в комнату. Разувайся. Какая юбка классная.
— Люблю свободные.
— Гоша скоро будет. Сумку вешай или вон там бросай.
И замолотила пятками в сторону кухни.
— Ремонт шикарный! — воскликнула бывшая Мальцева, с сожалением отметив про себя, что туалет с ванной раздельный, а ведь напрашивалось в этой планировке: дверь ближе к углу и большой совместный санузел, даже джакузи помещалось.
Было бы проще, если бы в памяти ее хранилась пустая бетонная коробка, по которой водил их риелтор, взбивая подошвами пыль и похрустывая пупырями керамзита. Но каждый метр этого пространства она успела обустроить… теперь ей показалось, что и пожить здесь успела… вернее, там — там пожить, в другом несбывшемся мире… Из прихожей в гостиную арка без двери, сюда плитка под белый кирпич. Пуф, торшер. Здесь место для коляски.
— Ты где там? Чего не проходишь?
— Сейчас.
— Гоша дизайнера профессионального нанимал.
— Ремонтом вашим любуюсь, — вынула из сумки одноразовые тапочки, разорвала упаковку. — Я со своими, ничего? Привычка.
Держа на вытянутых руках вазу с пышно развалившимися лилиями, Оксана протопала к гостиной и, встав перед дверью, показала взглядом: откроешь?
Подошла и открыла. И — скорей, чтобы не успеть захлебнуться страхом, как перед прыжком с высоты, шагнула внутрь.
— Наконец-то познакомитесь. А то все никак, — радовалась Оксана. — Через час обещал быть. Умотал к Сережке, партнеру. Зашиваются. У них сейчас горячий сезон.
Светло-серые стены, огромная «плазма», кремовый ворсистый ковер. По ковру рассыпана пестрая мелочевка: мотки проволоки, клубки ниток, стеклярус, пуговицы, лоскуты разноцветной замши. Установив вазу на журнальный столик, Оксана обернулась. Оглядела беспорядок и, шумно выдохнув — так, что бывшая Мальцева от неожиданности вздрогнула, начала опускаться на пол.
— Надо собрать.
Оказавшись в позиции штангистки, готовой взять снаряд, она вдруг завалилась на бок, встала на одно, потом на оба колена.
— Давай помогу.
Но Оксана уже сгребала в кучу свое рукодельное добро.
Шкатулка нашлась в кресле. Подхватила ее и присела рядом — помогать.
— Все прям из рук валится, — извинялась Оксана.
Настроение переменилось — сейчас расплачется. Сморщился, вот-вот задрожит, подбородок.
«Как знала! Что-то между ними не то».
Шарики стекляруса застучали, ссыпаясь в шкатулку.
— Нет, он много работает. Я понимаю. Деньги всегда в доме есть. Любая мечтала бы. Раньше ни разу не ссорились. До беременности. Еще этот год у них на работе сложный. Какие-то разборки бесконечные. Он вечно какой-то… ходит, молчит сам с собой. Фитнес свой забросил. Нет времени совсем.
Бывшая Мальцева участливо кивала — слушаю тебя, подруга.
— Вчера пришел, я лежала. Весь день с утра, знаешь… ни гулять не пошла… только есть вставала. Расплющило совершенно. Пришел. Кричит: солнышко, я дома. Встала. А у самой в глазах все плывет, тут тянет, там колет. Сижу, не вышла встречать. Думаю, сейчас очухаюсь, две минутки. Входит в комнату. Вижу, уже кислый. Ну, началось. Уже чем-то накрыло. Как, мол, дела? Нормально, говорю, слегка придавило, сейчас встану. Ну, хорошо, говорит, раз нормально. И слышу по голосу — все, приплыли. Как с того света. И на меня не сморит, глаза в сторону. И я, такая, понимаю… твою ж мать, там посуда в раковине за целый день немытая. Забыла помыть.
— Из-за посуды?!
— Что ты, Аля! Это реально пунктик. Если посуда немытая дольше, чем пятнадцать минут, — о, беда, беда.
На поверку оказывалось, что хорошая работа если и улучшила Гошу Мальцева, то далеко не во всем. В прошлой жизни он не позволял себе такие фокусы.
— И, главное ведь, ни слова не скажет. Смотрю, к компьютеру своему пошел. Включает «Танки», наушники напяливает. Дальше все понятно. Можно не подходить. Гоша, что случилось? Гоша, ты на что-то обиделся? Гоша, не молчи. Хоть ты на уши встань, будет молчать.
— Вышла за танкиста — считай, вдова. Ну, то есть… это я как врач… в смысле, я хотела…
Но Оксана лишь махнула рукой — мол, ерунда, понимаю.
— Прижмешь его — он сразу: все нормально, давай не обострять. И вот хоть убейся.
— Помню, как же.
— Я что, мало денег приношу, не заслуживаю жить в чистоте? Это он как-то заявил.А посудомоечные машины, они же вредны для здоровья. Вот так! Ты не знала? Да! Там химикаты! И фастфуд мы не едим, там же непонятно кто непонятно какими руками готовит.
— Нет, ну уж это совсем!
— Еще этот ролик дурацкий, скрытой камерой. Где повара в блюда плюют. Видела? Мы после него и в рестораны перестали ходить.
— Ну ты посмотри!
— А что жена беременная и еле, бывает, шевелится, это его не колышет. Встала, сделала!
Оксана привалилась спиной к креслу, удобней располагая поясницу.
«Оскотинился Гоша, — мысленно констатировала бывшая Мальцева. — Мне жизнь изгадил, теперь вот за эту взялся».
Она сначала удивилась, что изъяны семейной жизни Мальцевых не вызвали в ней ни чувства удовлетворения, ни облегчения, а потом испугалась: всегда на пути к справедливости искушение жалостью самое коварное. Она нашла в каком-то блоге.
«Соберись».
— Где-то здесь салфетки, — зашмыгала носом Оксана, готовясь к завершающим аккордам. — Клетчатые такие, цветные.
Подавая Оксане очередную салфетку, брезгливо принимая обратно набухшие комки, которые некуда было девать (и она расставила их клином по центру журнального столика), она повторяла про себя хлестко и весело: «А как ты хотела? Только ноги раздвигать легко». Клетка превратилась в камуфляж. Бумажные шарики встали танковым взводом в ожидании команды «бой начинается».
Звук входящего сообщения поднял ее на ноги, словно сигнал тревоги.
— Надо глянуть, извини, — бросила, выходя в прихожую.
Желтое пластмассовое яйцо она сунула в правый карман — удобней будет доставать.
В телефоне ее ждало сообщение от матери: «Покупай лоток, Аля. Барсика в субботу привезу».
Выключила телефон, бросила на дно сумки.
Высморкав последнее, промокнув глаза, Оксана начала подниматься.
— Я же тебе квартиру не показала.
Перемена была быстрой.
— Со спальни начнем.
За нежданными излияниями последовала традиционная экскурсия по недавнему ремонту для вновь прибывших — лоджию мы с гостиной совместили, здесь теперь кроватка встанет, если комод убрать, а это спальня, я так долго цвет выбирала, не могла выбрать с первого раза, пришлось переделывать, хорошо, дизайнер подсказала…
Вежливо улыбалась, хвалила вкус хозяйки — и, ощупывая упругий пластик, присматривала место для булавки.
Если воткнуть в диван, скорей всего, быстро найдут. За шкаф бы приклеить, так скотч не прихватила — всего не продумаешь. Хорошо бы в цветочный горшок. Но на подоконниках ни единого цветка — что за люди! В супружеский матрас, конечно, еще эффективней — можно было бы попробовать сесть на кровать, дескать, ах, какой мягкий, где покупали, и сунуть в боковину — но ведь рискованно под покрывало лезть. Опять же, и выскочить может из матраса, не успеет толком подействовать. В кресло, наверное. В обивку. Добраться до задней стенки. Туда редко кто лазит.
— Кстати! Там капкейки наши, наверное, готовы.
Похоже, расклад действительно поменялся — колесо фортуны, как и обещала Эльвира, начинало раскручиваться в обратную сторону. Как только вошли на кухню, Оксана всплеснула руками:
— Капец! Сахара-то нет! Крем же еще делать.
Таймер духового шкафа мигал, отсчитывая секунды.
— Последнюю пачку уронила перед твоим приходом. Говорю же, все из рук. Сахар по всей кухне сметала. Нужно за сахаром.
— Пойдем за сахаром сейчас?
На разделочной доске горка рубленых грецких орехов. «И куда, интересно, девалась его аллергия?»
— Нет, я схожу. Ты побудь тут. Через семь минут уже вынимать, — постучала ногтем в окошко таймера. — А то пересушим.
— Так ты сама пойдешь?
«Если правда Барсика припрет, отнесу Ирине Ивановне».
— Ты магазин где, не знаешь. Между домами, там сам черт ногу сломит. И, честно говоря, — Оксана виновато улыбнулась. — Хочу мимо парковки нашей пройти. Глянуть. Может, уже приехал. А то было несколько раз — вижу с балкона, проехала машина, а его потом целый час не дождешься.
Продолжая рассказывать — теперь уже о том, как научилась готовить ягоды для украшения выпечки у модного кулинарного блогера, Оксана переодевалась в прихожей и все никак не могла решить: белый сарафан, но там пятнышко на груди не отстиралось, или футболка с ромашками, но пузо будет выглядывать. Оксана переодевалась, бесстыдно уставив на нее лупоглазый свой пупок, и бывшая Мальцева понимала, что, пока он ее видит, нужно замереть — не разговаривать, не жестикулировать. Не раскрываться. Просканирует и уличит — тогда не избежать провала.
— Или все-таки сарафан, — Оксана потянула с себя футболку.
«Да иди уже. У тебя все либо мало, либо в пятнах. Тоже мне, мать».
Напомнив, что капкейки следует вынуть, как только зазвенит таймер, она ушла.
Тихонько накинув дверную цепочку, бывшая Мальцева, наконец, выдохнула. Колесо фортуны мелодично поскрипывало, набирая обороты. Барсик остервенело греб в лотке под заботливым взглядом Ирины Ивановны. Голоса боевых товарищей в шлемофоне перекрывали хриплые басы форсированных двигателей.
— За что мне это все?!
Бросилась в комнаты.
Здесь будет детская кроватка.
Нет. Нельзя. Дети — святое.
В спальне, не теряя времени, вынула булавку. Пустые желтые половинки сложила на кровать. Опомнилась, убрала обратно в карман.
Где-нибудь здесь. И пусть у него отсохнет.
Фотография в рамке привлекла ее внимание. Оксана в обнимку с улыбчивым мужичком — белая рубашка с шортами — на фоне морского заката. «Брат, видимо, — догадалась. — Надо же, какая семейственная».
Матрас. Сейчас ничего не мешало.
Какая половина его?
На прикроватных тумбочках никаких подсказок.
Наклонилась, потянула верхний ящик. И тут же захлопнула. «Я буду мамой!» — выкрикнул ей в лицо огромный живот с розово-голубой обложки.
Стало быть, Гоша спит справа. Всегда выбирал справа.
Отогнула покрывало, приподняла угол матраса и одним движением, лаконичным и точным, как укус пчелы, впечатала булавку в упругую мякоть матраса.
Когда Алине было шесть лет, мама повезла ее в Алушту, набираться здоровья перед школой. Бабушка ехать категорически отказалась: черешня в тот июль разродилась небывало обильным урожаем — а компоты сами себя на зиму не закроют. Жили в домике с белыми стенами. Стены были неровные и шероховатые — когда Алина рисовала, у нее получались такие же — и на солнце сверкали, больно было смотреть. Мама велела не трогать, потому что побелка может осыпаться. Но каждый раз, когда мама уходила на кухню, Алина, улучив минуту, накрывала ладонью меловую корочку, всегда очень сухую и теплую — осторожно, едва касаясь, чтобы не испортить. И загадывала желание, всегда одно и то же — вернуться сюда опять. На хозяйской веранде ютились пышноголовые лимоны, по забору наперегонки бежали роза и виноград. После дождя все это пахло плотно, пронзительно, пестро — и Алина отправлялась гулять по двору, чтобы вдохнуть каждый аромат отдельно. У соседей жила лопоухая собачка Вжик. Услышав стук посуды, она прибегала посмотреть, что подают к столу и нет ли чего вкусного. Окна летней кухни открывались прямиком на море. Ужинали, разглядывая синие и красные угольки заката, усыпанные семечками парусов, а завтракать можно было на пляже. Как же пахло лимонами. Мама научила играть в «дурочка» и помогала собирать красивые камешки на берегу.
— Аля!
Ветер сорвал с мамы шляпу на пирсе, и она рассмеялась и сказала: «Русалке в подарок». Но на следующий день шляпа, обмотанная гирляндами водорослей, ждала их на пятачке за валуном — на их любимом месте. И Алина испугалась: русалка вернула подарок. Она промолчала, чтобы не показаться трусихой. Но в море в тот день не зашла. А главное, лимонами пахло все сильней, до оскомины.
— Аля, ау!
«Не те лимоны, — думала она. — Не те».
Ей бы отдышаться. Выплюнуть вязкий приторный воздух.
Но поздно уже.
По воде плыли лимонные дольки. Море шипело в ушах.
— Аля! Слышишь?
Стук. Дождь, наверное. Стучит по жестяному козырьку. Как тогда. Она почти проснулась, но дождь так сильно барабанил по железу, ломился так напористо, что захотелось переждать, пока все кончится, пока не стихнет, и, возвращаясь в ласковую дрему, она нырнула с головой под одеяло — в нагретую за ночь середку.
— Аля, ты где?
|
