Об авторе | Ирина Юрьевна Перунова родилась в 1966 году в Воркуте. Окончила Литинститут. Книги стихов: «Круго­светные поля», «Коробок», «Белый шарик». Преподавала сценарное мастерство в Центре анимационного творчества в Ярославле.  Дебют в «Знамени» — № 9, 2017. Живет в Ярославле.

Ирина Перунова

Так наша жуть благоуханна…

* * *

Самым смелым солдатом любимый мой был

в средней группе детсада. Как меня он любил!

После завтрака вновь уходя на войну,

он меня брал с собой — дорогую жену.

Только раз невзначай дело кончилось дракой,

и с тех пор назначал санитарной собакой.

* * *

Себестоимость воздуха ниже нуля,

подойдите поближе ко мне, тополя,

и за тёплого слова полушку

кислородом заправьте подушку.

Обещаю, что дам подышать —

всем, кто хочет на ней полежать.

* * *

Лишь воздух-пасынок и девочка-вода

да приживалка махонькая осень

неволят сердце биться иногда,

как вспоможенья у глухого просят.

Перебирают пёрышки, лузгу,

голимой веткой ветер погоняя.

И я ловлю в проветренном мозгу,

что им сейчас недальняя родня я.

Мне лишь того хотелось на веку,

на что никто уже не покусится,

и жизни лыко, льнущее в строку,

затем и льнёт, что в лапоть не годится.

Ты помнишь песню про шумел камыш?

Кто не шумел, мой ангел, кто не гнулся?

Зачем сегодня каменный молчишь

и в первый снег с утра переобулся?

Как будто с кем-то споришь на щелчок

невидимого фотоаппарата

и до сих пор глядишь в его зрачок

сам на себя, как в точку невозврата.

Перелетело, вникло, налегло

на фотографий выстуженный ворох

последней спички лёгкое крыло —

и кажется прощеньем каждый всполох.

Дверь-облако дрожит от сквозняка,

просторен дом над камышовой рощей.

Восходит снег. И тень твоя легка

на бледном снимке с панорамой общей.

* * *

Ты гора моя, гора,
умирают даже камни
от любви. И нам пора.
Не реви. Скажи «пока» мне.
Я люблю тебя. Аминь.
Это всё. Гора, подвинься.
И моё с обрыва сдвинь
сердце каменного сфинкса.

* * *

1. За тридцать сребреников? Нет,

за пачку сахара и «Примы».

Не поторопишься чуть свет —

последним в очередь не примут.

За тридцать сребреников? Нет,

за пайку сумрачного хлеба,

за отсыревший тот кисет,

за телогрейку цвета неба.

2. Невысокий слог у любви порой,

так заходит Бог в твой закут сырой,

говорит: прими двести грамм, сынок,

и неси свой крест. Ведь и Я не мог.

Плыл горе в подол, огребал лицом,

и оставлен был на кресте Отцом,

и, затёкшим глазом вбирая явь,

шевелил едва языком: оставь

им грехи, Отец, небывалые.

Не в себе они, эти малые.

На бегу

1.

Люблю Петра, люблю Фому.
Сама не знаю, почему
сложнее с Павлом. Мимолётом

срывает ветер целлофан
с цветов… и что там — в сердце — кто там?
Любви апостол — Иоанн.

2.

И тут же вспомнится Предтеча.
Жил просто, Богу не переча.
Акриды дикие и мёд…

Я мёд пойму. И мёд поймёт
меня. Но дикие акриды?

Акриды дикие совсем.

А он их ел! А я не ем.

Кто укорит? Никто. И неча!
Кто я, и кто Его Предтеча…

А между тем, хоть завтра Ирод
на пикнике приветит: Ира! —
кровавой мери подналив, —
Ну, как тебе корпоратив?

Смотри, как девочка вон та
танцует танец живота,

я на неё имею виды —
 племяшка —… Поздно есть акриды!
Скажу ли, утирая пот:
— Опомнись, старый идиот!

* * *

— Кто без стиха,
пусть бросит камень!
Двумя руками ли, одной…—

И разошлись, шурша тюками
макулатуры за спиной.

— Где обвинители?! И кто же
здесь осудил твои стиши?

— Никто, — она зарделась, — Боже…

— Иди,
и больше не пиши.

* * *

Cколько процентов яда

в вашей таблетке белой,

доктор, мне знать не надо.

Надо — чтоб не болело.

Чтоб отпустило срочно

к вере, любви, надежде.

Смерть, как эффект побочный —

после чтоб, а не прежде.

Был у меня приятель,

ближним своим надсада,

с горкой огрёб проклятий:

сколько в процентах ада?

Не поводырь, не пастырь

на пустыре без правил,

рана родне, мне — пластырь,

Каин родне, мне — Авель.

Всюду таскал с собою

дурочку молодую:

Холодно? Дай укрою.

Больно? Давай подую.

Я за него свидетель

перед людьми и выше:

был не грешней, чем дети —

в смерть, как за хлебом вышел.

Что до поминок, обе

правды о нём рыдали,

мнили в своей хворобе

соединить детали:

тот ли, иной он, или…

И не сходились пазлы.

Словно похоронили

не одного, а разных.

Чем же родне помочь-то?

Над пустырём без правил

день, как эффект побочный,

ночь по себе оставил.

И не в таблетке дело,

дрянь прописал светило!

Каином сердце тлело,

Авелем — отпустило.

* * *

Тише дыхания спящих ежей,

тише снежинки с неба

рушатся здания в сто этажей,

тише, малышка Бэба.

Тише, чем землю бодает бамбук

в роще Индокитая,

выпавшей тише иголки из рук,

тише и проще, Хая.

Хруста сверчковой воды в черепке,

окуня беглой тени

в схваченной льдами сестрице-реке,

чем поцелуй олений,

чем тополиного птенчика пух

в лунной дрожит соломе —

плачет, где хочет, Божественный Дух,

тише, нежней, Наоми.

Ныне на Сына Господнего в дом

Отчий пришла похоронка.

Но возглашает Воскресший: Шалом! —

голосом хлада тонка.

* * *

Звени, пчела, над минным полем,
 подружка милая, жужжи,
дай обменяемся паролем
ответным с небом: жить бы, жи…

Так наша жуть благоуханна,
так нежен цветик полевой,
дрожа, как струнка, как мембрана:
Не обижай меня, я — свой!

Уже он лёгок на помине,
 и сердцу моему — магнит,
 на том стоим! Пока на мине
наш Бог невидимым стоит.

Мышкино

Мне в раю приходилось скрывать,

что курю. С напряжённым оскалом

дикой мятой дымок заедать

за прозрачным кирпичным спортзалом.

Самым в ноздри шибающим де-

зодарантом опрыскивать ризы —

чтобы тот в аистином гнезде

Ангел вдруг не лишил меня визы.

Иждивенческой визы на год,

милосердно мне выданной свыше.

Храм приютский и детский приход,

ну и Ангел дозорный на крыше,

вероятно, нуждались в приме-

ре — неправедной — ля — мимо клавиш.

Камертон раскалялся при мне:

— Как фальшиво ты Господа славишь!

Ты не то чтобы встроиться в хор,

абсолютно к молитве глухая!

И смотрели всем небом в упор

в мою душу насельники рая.

И не видели в ней глухоты,

и не слышали в ней ослепленья.

Пели в Мышкино мыши, коты,

пели пилы и пели поленья,

пели ёлки игольчатый гимн,

гуси-лебеди, ёжики, жабы…

— Помоги, не себе, так другим —

перелистывай ноты хотя бы! —

И листала я ноты, листа…

Хоть в раю задержаться не вышло,

как там в Мышкино славят Христа

мне порой так отчётливо слышно

сквозь помехи, огрехи, листву.

Звать никто, человек-запятая,

не по нотам, Бог видит, живу.

Но хочу умереть — их листая.

Поэзия

Немного больно голове,

и хорошо, что их не две —

одна. И та, почти чужая —

чижа я приютила в ней,

он смысла здравого нежней

поёт, небес не раздражая.

Как будто в осквернённый храм,

где плачет ветер, пьяный в хлам,

он по ошибке залетел

и задержался между дел.

Он щёлком выжил из ума

всё то, что тщетно я сама

пыталась вымести оттуда.

Смешливой песней окропил

ночь без ступенек и перил.

О, Божья милость и причуда!

…Не покидай меня, мой чиж,

мне страшно, если ты молчишь.