|
Об авторе | Анатолий Викторович Величко (09.10.1964, Новосибирск). Окончил в Новосибирском Академгородке школу с углубленным изучением английского языка и программирования, изучал русскую филологию в университетах Тарту и Ленинграда и классическую филологию в университете Ниццы. В 1990-х годах эмигрировал во Францию, работает в области информационных технологий и вместе с этим изучает греческую поэзию. Пишет стихи на русском и французском языках, переводит с французского и новогреческого. Публикуемые стихи написаны — одно за другим! — в течение осени 2019 года. Дебют в «Знамени». Автор живет в десяти километрах от Парижа, в городке Фонтене-су-Буа.
Анатолий Величко
По ключевым словам
1.
В Сибири поздняя осень — это октябрь.
На мой день рождения часто выпадает снег.
Это ещё не постоянный снег, он растает,
Но сейчас в складки опавшей листвы набился зернистый холод.
Я брожу по этим листьям, они хрустят под резиновыми сапогами,
И я рассеянно думаю о том, кто из одноклассников
Придёт ко мне вечером в гости,
И почему-то я думаю о том, как хорошо сейчас в деревне.
В настоящей деревне я никогда не жил
И представляю её себе по стихам Сергея Есенина
И рассказам Василия Шукшина.
Но мне так хочется, чтобы была деревня
С избами, заборами, золотом берёз и осин
По косогору над речкой или прудом,
Чтобы холодный, со снегом, октябрьский день
Был моим незаметным праздником.
2.
Когда я был старшеклассником,
Я много рассматривал альбомы с картинами Брейгеля
И читал книгу про Тиля Уленшпигеля.
Я хотел оказаться в таких пейзажах:
Зима, замёрзшая река, маленькая готическая церковь,
Голые ветви больших деревьев, на которых сидят чёрные птицы,
Серое небо, зимний закат.
Зимой выпускного класса я поехал в Эстонию,
И там было всё это — брейгелевские пейзажи, латинский шрифт,
Непонятный язык с двойными гласными и согласными.
Я решил свою участь: я подал документы
В университет города Тарту.
К сожалению, были ещё и другие документы,
Которые за меня подали другие люди
В другие инстанции. Досье из комитета государственной безопасности
Наконец дошло до средневековых городов,
И оно решило мою участь ещё раз. Я вернулся в Сибирь,
Где о готике напоминали только фонари, ярко освещавшие снег.
3.
Белые облака нависали над полем
И медленно ползли туда,
Где стояла одинокая рощица берёз.
Над дорогой за нами клубилась пыль.
Мы ехали на «газике» среди холмистой
Равнины Западной Сибири,
Направляясь к берегу Обского моря,
Где собирались поставить палатки
И провести три бесконечных дня.
Мы будем ловить рыбу, варить на костре уху,
Петь и слушать песни под гитару,
Играть в карты, ходить в лес
За грибами и в поле за ягодами,
Смотреть на звёзды, слушать плеск волн в темноте,
Читать книги на английском языке,
Взрослые будут говорить о новостях
Политики и науки, а мы будем смотреть,
Как в небе кружится коршун,
Которому пока что до нас нет никакого дела.
4.
Я шил рукавицы в мастерской
Психиатрической больницы номер три
Города Новосибирска, и нитки всё время рвались.
Это называлось «трудотерапия»,
Но в действительности это было
Коммерческое производство
Различных простых швейных изделий,
Таких как рабочие рукавицы.
Платили нам сигаретами. За утреннюю смену
Давали три дешёвые сигареты без фильтра («Прима» или «Ватра»),
А за вечернюю — четыре или пять.
Я не испытывал нужды в сигаретах — мне приносили из дома
Достаточно нормальных болгарских сигарет с фильтром.
Но эти я курил с особым чувством
Во время перерыва в швейном цеху,
Когда мы выходили из низкой кирпичной постройки
На мокрый снег в туман ранней весны.
Разные были беседы во время этих перекуров.
Иногда бессмысленные матерки, иногда анекдоты,
Иногда раздавался звериный вой
Того, у кого началось обострение во время «трудотерапии».
Тогда приходили санитары в чёрных ватниках
И уводили такого в помещение больницы.
Мы бросали окурки в урну и возвращались в мастерскую.
Я снова начинал вырабатывать норму рукавиц,
Но нитки всё время рвались.
5.
Меня выписали из психбольницы
В середине сибирской зимы, посреди трескучих морозов.
Мне было двадцать лет. В моей истории смешались
Различные вещи: неумение справиться со взрослой жизнью,
Депрессия и переутомление от работы,
А также не вполне ясные мне самому
Политические моменты той сложной эпохи.
После выписки меня обязали прийти в городской диспансер,
Чтобы мне назначили дальнейшее медицинское сопровождение.
Вестибюль диспансера украшала стенная роспись: озеро со стрекозами.
Цвет озера был зелёный, успокаивающий.
Нервное напряжение немного отпустило меня.
В кабинете молодая женщина-врач
Листала моё медицинское досье, и чёрные брови её хмурились.
«Ничего не понимаю, — сказала она мелодичным серьёзным голосом. —
Зачем они назначали вам все эти сильнодействующие лекарства?
Я разговариваю с вами: вы совершенно нормальный
Молодой человек. У вас просто переутомление и стресс.
Всё, что вам нужно — это хорошая психотерапия.
Вот адрес терапевта в университете. Сходите к нему».
Я поблагодарил и спустился в фойе со стрекозами.
Это были первые человеческие слова, обращённые ко мне
За долгое, долгое время.
6.
На базе отдыха
Двери маленькой деревянной бани открывались прямо на мостки,
Откуда можно было прыгать нагишом в прохладную воду пруда.
Только насекомые могли видеть красоту молодого голого тела.
Но разве мы можем представить себе, что видят насекомые
И что для них красота?
Баня была финского типа: сухой пар и очень высокая температура,
Которая могла доходить до ста восьмидесяти градусов.
Баня была раскалённой печью.
Прежде чем в неё зайти, я снял с себя всю одежду.
Только одну вещь я не захотел снять: простой алюминиевый крестик,
Висевший на шее на тонком шнурке.
Я сидел на полке согнувшись, термометр показывал сто сорок.
Когда я наконец распрямился, чтобы выскочить наружу и броситься в пруд,
Раскалённый крестик качнулся на шнурке
И прилип к левой стороне моей груди, оставив ожог.
7.
Уже не помню, в каком стихотворении
Или рассказе я читал о треснувшем арбузе на снегу,
Который очень ярко выделялся зелёным и красным на белом.
Мальчик взял его и понёс домой.
Вспомнил: это был рассказ про войну и голод.
Воспоминания о таких временах
Всегда окрашены в тусклые цвета, как полинявшая ткань,
А это было совсем другим.
8.
Наш факультет был бабьим царством.
Я так и не смог завершить учёбу —
Мне не хватило усидчивости и мотивации.
Носить стопки пыльных книг из одного места в другое,
Переводить стихи с одного языка на другой,
Ездить из одного города в другой, чтобы посетить библиотеку —
Вот какие были занятия
Для светлячков, сидевших в больших очках
Ночью с сигаретой и книжкой в подсобной комнате общежития.
9.
Однажды я путешествовал автостопом
По Эстонии и Латвии. Я везде чувствовал себя как дома.
У меня было хорошее настроение.
На шоссе между Тарту и Ригой меня подбирала то одна машина, то другая,
И каждый раз я называл себя другим именем и рассказывал другую историю.
10.
Забыть, что Париж —
Это унижение, горе, стыд, непосильный труд.
Задёрнуть поплотнее шторы, закрыть глаза и мечтать:
Париж — это город, где высокое синее небо,
Город, в котором идёшь как в удобной одежде,
Город красоты и тишины,
Город реки, парков и птиц, город книг.
11.
Начиналась новая эра в жизни.
Французское министерство труда наконец согласилось
Выдать мне рабочую визу.
Для того, чтобы её получить, я должен был покинуть Францию
И обратиться в консульство в своей стране.
Проблема была в том, что туристическая голландская виза,
По которой я находился во Франции,
Была просрочена уже на два месяца.
Итак, я пробирался из Парижа в Санкт-Петербург
На поездах: в аэропорту у меня бы точно проверили паспорт.
Я благополучно добрался до Берлина и там купил билет на Варшаву.
Оттуда я рассчитывал доехать на поезде до Гродно или Минска.
Но как только поезд отошёл от Берлина,
В нём появились немецкие пограничники.
Они проверили мой паспорт,
И обнаружили просроченную визу.
«Вы не можете ехать дальше, — сказали они. — Вам придётся выйти,
Чтобы мы досконально выяснили ваши обстоятельства».
Во Франкфурте-на-Одере меня высадили из поезда
И передали в пограничную службу. Я очень сильно нервничал.
На своём несовершенном немецком языке
Я сказал пограничникам: «Видите:
У меня разрешение на работу во Франции.
От моей работы зависит моя семья».
«Не волнуйтесь. Всё будет в порядке, — ответил пожилой пограничник. —
Но сначала мы должны взять у вас отпечатки пальцев».
Меня привели в особую комнату,
Изваляли пальцы по очереди в чёрной краске
И нанесли отпечатки на бумагу.
Затем мне дали держать линейку
И сфотографировали в фас и в профиль.
Затем мне велели раздеться догола и обыскали повсюду.
Я почти терял сознание от унижения
И стресса. Мне казалось, что это происходит не со мной,
А я смотрю какой-то фильм про войну.
Из карманов моей одежды
Они вытащили доллары, марки и франки,
Которые я припрятал на всякий дорожный случай.
Из этих денег они аккуратно отсчитали некоторую сумму.
«Это будет штраф, — сказали они. — Теперь вы можете ехать дальше».
Они вывели меня на снег из караульного помещения,
Посадили в поезд, идущий в Польшу, и на подножке отдали мне паспорт.
К ночи я уже был в Варшаве, а утром вылетел в Москву.
В моей жизни начиналась новая эра.
12.
По радио передавали песенку
На совершенно неизвестном языке.
Все слова были ни на что не похожи.
Только в припеве упоминались
Географические названия: Англия, Америка,
Австралия, Африка — и заканчивался куплет
Грустным повторением: Аджис Абяба, Аджис Абяба...
Голос певца был задушевным. Я понял смысл песни:
Эфиопский эмигрант побывал на всех континентах,
Но они ему не нужны. Есть только одно сокровище —
Оставленная далеко родная Аддис-Абеба.
13.
Хрупкое перемирие, правила которого будут меняться
Не раз и не два по воле победителей.
Дороги в пыли, воробьи в полях.
Телеграфные столбы начала двадцатого века
С гудящими проводами.
Красный закат, обещающий сильный ветер.
Лихорадочная поэтическая деятельность в городах.
14.
Когда я слышу слово «император»,
Оно отзывается во мне
Каким-то гулом, как из пустой цистерны.
Наше предстоящее путешествие в Стамбул
Волновало меня. Я ожидал,
Что встану на мосту через Золотой Рог,
Окину взглядом силуэты Айя-Софии
И Голубой мечети и прошепчу
В священном упоении: Город!..
Ничего такого, естественно, не случилось.
Никаким усилием воображения
Я не мог наложить золотое прошлое
На то, что я видел. Более того,
Само это прошлое теряло свой блеск,
Осыпалось выщербленным камнем,
Хлюпало подземной водой, кричало
Пронзительным голосом чаек,
Ввинчивалось нежным и страстным
Голосом муэдзина прямо в спящий
На мглистом рассвете мозг,
Росло одиноким деревом во дворе,
Укладывалось в красный бархатный кокон
Вселенского патриархата. Была неделя
О мытаре и фарисее. Родной
Древнегреческий язык звучал
Отчётливо и понятно. Я был
Раскаявшимся фарисеем, поступившим
Работать в налоговую службу
Программистом, и склонив голову повторял:
Что же делать? что же мне делать?
Но прошлое не давало ответа.
Оно равнодушно молчало или
Кричало на меня визгливым голосом чаек.
15.
Когда мой сын был у меня в гостях год назад,
Он в моё отсутствие пытался что-то открыть
И сломал кончик керамического ножа.
Говорят, что на кухне не надо ничего держать
Сломанным или разбитым:
Выщербленные чашки, тарелки с трещиной,
Надломленные ножи.
Обычно я так и поступаю: меняю надбитые
Тарелки и чашки, и часто мне хочется
Купить новый керамический нож.
Но я до сих пор этого не сделал.
Ежедневно, когда я готовлю салат или режу лук,
Я обязательно хотя бы на мгновение
Вспоминаю о сыне.
16.
Тюлень по имени Нанду
Проделывал всевозможные забавные штуки,
И дети подпрыгивали, махали руками, хлопали в ладоши.
Мы с Ирой смотрели это шоу на острове Фуэртевентура.
Она радовалась как ребёнок и тоже хлопала в ладоши.
У неё было счастливое лицо.
Сегодня, в день всех святых,
Я поставил лиловый вереск к плите с её именем
И датами её жизни.
Шёл дождь, но такой мелкий, что не было смысла
Раскрывать зонтик.
Ветер был сильный, но довольно тёплый,
Почти ласковый. Он обдувал влагой
Моё лицо и шевелил веточки вереска.
Мне казалось, что Ира была во всём этом,
Что ветер, вереск и птица, которая летала и потом
Уселась на антенну — это её разговор со мной.
Это было утром, а сейчас день уже клонится к закату.
Дождь продолжает идти, такой же мелкий, почти невидимый.
Но он продолжает идти.
17.
Откуда ни возьмись, в офисе появился шершень,
Причём необычной расцветки.
Окна были закрыты, и он бился об оконное стекло,
За которым сиял солнечный осенний день.
Всегда, когда у меня умирал кто-то из близких,
Вдруг появлялось насекомое, о котором я понимал, что это
Душа ушедшего человека пришла попрощаться со мной.
Двенадцать дней назад умер мой близкий друг,
Поэтому, увидев шершня, я сразу подумал о нём.
Я открыл окно, взял со стола большой картонный календарь
И принялся осторожно подталкивать насекомое,
Чтобы оно вылетело наружу.
Но оно не хотело наружу. Оно упорно возвращалось
И садилось на стекло, заметно при этом раздражаясь.
Укус азиатского шершня может быть смертельным для человека.
«Дима, если это ты, то прости меня», — тихо сказал я
И убил его тетрадью. Мои коллеги перевели дух.
«Быстрая, лёгкая, геройская смерть, — сказал я им. —
Нам всем остаётся пожелать себе такой же».
«Эх, Дима, Дима, — вполголоса продолжал я,
Собирая останки насекомого носовым платком, —
Ты сам виноват в своей смерти. Надо было тебе превратиться
В тихую бабочку, а не в азиатского шершня.
Тогда ты остался бы жить».
18.
Я работал программистом в крупной финансовой структуре,
Располагавшейся в западном пригороде
Большого европейского города.
Большую часть времени я просто-напросто ничего не делал.
Я сидел в кресле перед компьютером и переключал мышкой экраны,
Чтобы начальство думало, что я занят.
Иногда я выполнял небольшие задания или даже разработки.
Ежедневно я заполнял электронный формуляр,
В котором я отмечал, что я сделал.
Один день я писал одно, другой день другое,
Стараясь вносить немного разнообразия.
В конце месяца я относил начальству подписанный мной листок
С указанием, сколько рабочих дней я присутствовал на работе.
Согласно этому листку мне платили зарплату — весьма приличные деньги.
Естественно, от такой жизни крыша у меня съезжала набок.
Врач посоветовал мне арт-терапию.
Рисовать я не умел и не хотел, поэтому я решил писать стихи.
Я приобрёл на Амазоне
Американский учебник по поэтическому творчеству.
Каждый день после обеда, разрезав на двенадцать долек яблоко,
Я открывал на электронной читалке учебник поэзии,
Брал из списка четыре слова
И по четырём словам писал стихотворение
В блокноте на мобильном телефоне.
Автор учебника строго запрещал рифмовать.
Я писал свободным стихом всё, что мне приходило в голову —
Воспоминания детства, эпизоды жизни,
Впечатления от путешествий, запомнившиеся сны.
Стихи были, разумеется, не ахти какие.
Чаще всего это были прозаические рассказы,
Разбитые на короткие строчки, сгруппированные в строфы.
Эти стихотворения, написанные за десять-пятнадцать минут
Во время обеденного перерыва,
Были единственным ценным, что мне удавалось создать,
Работая в крупной финансовой компании
В знаменитой европейской столице.
| 
