НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Операбельная реальность

Ирина Котова. Анатомический театр. Харьков: kntxt, 2019. — (Kнижная серия журнала «Контекст»).

индейцы не видели подошедшие корабли

потому что в их сознании кораблей не существовало

Авторские практики, связанные с созданием (порождением) текстов, в той или иной степени перекликаются с врачебной профессией, зачастую тоже требующей от своих представителей творческого подхода, когда медицинские навыки оказываются бессильны против неординарных реакций организма на недуг. Автор — рождает, доктор — принимает роды, оба диагностируют болезнь биологическую/социальную, исцеляют плоть/душу, препарируют тело/текст. И неслучайно словосочетание «тело текста» распространено в литературной среде. Когда же автор — еще и профессиональный хирург, как Ирина Котова, то от его работы с письмом ожидаешь чего-то, похожего на операционные действия. И каков будет их итог — витальный или летальный — неизвестно.

Ирина Котова родилась в Воронеже, там же окончила медицинский университет, а после — Литературный институт им. Горького в Москве, где теперь поэтесса живет и работает. Если за точку отсчета брать первую публикацию Ирины Котовой в «Журнальном зале», то в нынешнем году будет двадцатилетний юбилей ее писательской деятельности. За это время она была отмечена несколькими литературными премиями, в том числе Малой премией «Московский счет» за книгу стихов «Подводная лодка», и стала, по мнению критиков, автором, который с профессиональной скрупулезностью медика исследует социокультурные явления и создает поэтические тексты. Лев Оборин считает, что Котова «переносит в поэзию медицинскую отстраненность, но сквозь нее то и дело прорывается гнев»¹ . Галина Рымбу замечает, что в стихах поэтессы «обилие медицинской лексики», поскольку так «создается фигура отстранения, с помощью которой Котова как бы ставит свой вовлеченный диагноз российскому обществу и идеологиям»² . Александр Климов-Южин отмечает, что поэтесса «очень хорошо умеет объединять необъединяемое, сшивать швы»³ .

Книга Котовой «Анатомический театр» с первых строк погружает пальцы твоего воображения в мясо текста. Начинается внеплановая поэтическая операция. Внутри социокультурного тела зрячим рукам темно и тесно:

въезжает на нем в ребристую нору <…> захлебывается околоплодными водами <…> лифт падает — просыпаюсь я <…> словно в пещере ухает мое сердце <…> в этой пробирке спрятано твое кладбище <…> бог достает из живота аквариум <…> пластика плоти стирается ластиком открытых люков.

Читатель чувствует, что в цепи ДНК произведения нарушена последовательность и текст постоянно мутирует. Поэтесса диагностирует патологию, основанную на ментальной взаимозависимости медицины и милитаризма, произведенного в смертоносных лабораториях патриархатного превосходства, в государстве для офицеров:

смерть застегивает пальто на другую сторону — слева направо <…> засыпая думала почему не вышла замуж за офицера полиции.

Текст становится похож на оперативные сводки о ходе военных действий:

погиб в чечне <…> собирать калаши <…> над рисунком автоматной очереди <…> выдумываю войну на чужой территории <…> лечь под танк <…> военная сортировка раненых <…> всю жизнь делает патроны на заводе <…> бомбардировщики наши или истребители <…> крыша снесена снарядом <…> акупунктура войны <…> лайкает солдатам <…> мертвые бойцы <…> вечером солдат отстегивает протезы <…> мне бы бомбить сейчас сирию.    

Ирина Котова констатирует: благоприятная среда для вируса извечного и разнокалиберного насилия —не только социум и менталитет граждан, но и поэтический текст, в системе которого царит болезненный вирусный сбой. А субъект врача в «Анатомическом театре» выступает своего рода феминистическим антибиотиком или, в безнадежных случаях, анальгетиком. Особый акцент Котова делает на виктимности как борьбе «чистой любви с похотливой жертвенностью», на «злой зависимости», порожденной насилием. Эта виктимность — творческая, подчиняющаяся, а потому чрезвычайно жуткая, она заражена темной эстетикой наслаждения. Строки, описывающие это состояние, — одни из самых страшных в современной поэзии:

насилие оно как снег

то колючее

то тает на слабой теплой руке

<…>

точно знаю — для многих семей насилие

как воздух

как питательная среда для микробов

насилие для них — первопричина чувств

<…>

изнутри

насилие не видно

изнутри оно кажется

привычным мягким животом моря

<…>

кривое зеркало сексуальности

прозрачными спицами

вытягивает ноги

<…>

тонкое тело страхов

снимает

нижнее белье космоса

надетое наизнанку

Котова подчеркивает, что «военно-полевые хирурги пьют до белой горячки». В книге субъект высказывания испытывает на себе троекратное давление. Как гражданка героиня зажата в тисках социально-политических преступлений государства. Как врач она тщетно пытается исправить частные последствия насилия разной степени тяжести и природы. Как женщина — пробует изжить из себя жертву. В итоге реальность для субъекта размывается, искажается и принимает предельно сказочные формы в стране адских чудес, где кубик рубика никому не собрать даже если все грани одинаковы.

Тем не менее субъект продолжает действовать в профессиональном режиме доктора. Формально его речь сохраняет медицинскую краткость и ясность. И это в книге самое поразительное: местами фантасмагорическое содержание текста подается настолько компетентно и сухо, что никаких сомнений в достоверности крайне болезненных информационных выкидышей нет. Биология индивидуума, скрещенная с идеологией, как говорил когда-то Юрий Афанасьев, «агрессивно-послушного большинства», дает на выходе тот самый «анатомический театр», в котором игра труппы непосредственно связана с трупами, особенно живыми. Вместе с температурой заболевшего тела врача (на градуснике подмышкой было 38,5) повышается и градус текста, словно макаемого во мрак преисподней:

война выглядывает

бармалеевой бородой

из-под кровати

в ней — голые гниющие тела

ничейные корявые

кровавые тела

тела-глисты

как

в адовом конвейере —

по кругу

<…>

занимаются любовью в редких седых волосах

старческих лобков

<…>

мякотью окровавленных пяток

проваливаются в мертвые болота

недоношенных ртов

<…>

мертвое — самое искреннее самое откровенное

самое беззащитное

красота мертвого в неподвижности

настоящей неподвижности

Хирургическая самость поэтессы предельно глубоко проникает в организм больной реальности, делая текст крайне физиологичным, вызывающим почти гастрономическое отвращение:

потом черепа вываривали в кастрюлях

сладковато-смрадный запах

замирал на стенах

мизерными отпечатками крыльев

<…>

человеческое днк

в колбасе

С таким же максимальным уровнем, но уже (со)переживания и художественного контраста поэтесса подходит к отражению женской телесной целостности, сравнивая «взломанную» девственность с домом, разрыв плевы — со взрывом внутреннего мироздания:

в этом доме я лишилась девственности — говорит алиса

дом торчит в разные стороны

причудливыми цветными стенами разрухи

После этого происходит своего рода травматический коллапс, уход в себя:

под домом

падает эмбрионом

на дно

<…>

она уже никогда не станет матерью

Окончательный диагноз поэта-доктора звучит как приговор:

если случится ядерная война

разные виды начнут оплодотворяться

самое страшное —

неодушевленное

оплодотворит живое

Книга Котовой не читается, а длится несколько часов, как операция, со всеми кроваво вытекающими из текста последствиями травматических событий прошлого и настоящего; событий, вырезанных из памяти скальпелем пережитой боли — своей и чужой. В книге ощущается такая сильная и многоуровневая боль, что купировать ее невозможно — ни в одиночку, ни сообща.

P.S.

Обычно в литературно-критических статьях не принято делать явные личностные отступления. Но приведенные ниже выдержки из книги отражают невероятную проницательность поэтессы, которая с томографической точностью передала восемью строками суть моего многолетнего положения, состояния и невысказанного умозаключения:

Иногда чтобы начать жить

нужно сломать позвоночник в трех местах

<…>

главный наряд —

инвалидная коляска

стоит в углу дома —

никому не примерить

слишком

странный размер

Юрий Рыдкин

1  Лев Оборин. Идем кого-то низвергать // (https://gorky.media/reviews/idem-kogo-to-nizvergat/)

2 Галина Рымбу. На стороне мира. Антивоенная поэзия // https://godliteratury.ru/projects/na-storone-mira-antivoennaya-poyeziya

3  Александр Климов-Южин. За скобками // Новый мир. — № 9 за 2017 год.