|
Об авторе | Владимир Рецептер — поэт и прозаик, художественный руководитель Пушкинского театрального центра в Санкт-Петербурге. Предыдущие публикации в «Знамени» — стихи: № 2, 2018; роман «Смерть Сенеки, или Пушкинский центр» — №№ 8, 9, 2019.
Владимир Рецептер
Превращаясь в незримых пилотов
* * *
Дьявол чертит схемы снов,
приведя к ночному стону…
Ты ведь к бритве не готов
и к последнему патрону…
Как спастись в тюрьме больниц,
в наготе реанимаций?..
В окруженье женских лиц —
санитарных юных граций?..
— На спине!.. И глядя вверх!..
—Только так!.. И не вставая!..
За грехом маячит грех.
Виден ад, не видно рая…
Разрешили б хоть бельё!..
Возвратили б хоть мобилку!..
Упование моё,
не веди на ту развилку!..
Дай дорогу между снов,
тело не готово к тленью!..
Дай надежду... Дай Покров...
Дай заветное Спасенье...
* * *
По ночам беседую с бессонницей;
обещаю, каюсь и блажу;
чую боль, ловлю ушную звонницу,
и своим судом себя сужу…
Редки по ночам наплывы сонные.
Тени опознать сперва невмочь.
А картины бедствий заоконные
и меня страшат, и гонят ночь…
Только слово, только ритмы связные,
только эти рифмы и шумы…
И друзья… Ожившие, непраздные,
говорят: «Пойдём…»
«Сумеем…» «Мы…»
* * *
Дед был крещён Орленевым.
Крестился
и я, недолго думая о нём,
ходил во Храм, молился и постился,
ища свой путь в тумане нажитом;
я подавал записки с именами
«Во здравие» родных, «За упокой»,
не осознав всех связей между нами:
Лев, мой крещёный дед —
вдвойне родной…
Теперь он каждый раз подходит близко
к моей свече…
И нахожу его...
Не потому, что он в начале списка,
а потому, что чувствует родство…
* * *
Я не верю себе,
но Господу верю;
стало быть, и судьбе
в исключительной мере.
Будет утро, и вот
новый выглянет возраст,
и последует год,
приглушённый, как возглас,
но рабочий, большой,
умножающий планы,
породнённый с душой,
как стихи и романы…
Юбилей, юбилей,
хлопочи об отметке,
и башлей не жалей,
и взломай эти клетки
дней, недель и декад,
новорожденных строчек…
Время, время — мой клад
из светящихся точек.
Наконец, я узнал,
говоря между нами,
свой укрытый подвал,
населённый тенями.
Изыди, суета!..
Соберись, поколенье,
без меча и щита,
но во имя свеченья.
* * *
Разговор изнурительно долог,
беспредельно большой диалог,
с доставанием сборников с полок
и предчувствием: это — пролог…
Да, устать, отдышаться успешно,
новостные детали извлечь…
— Помнишь?.. — Помню.
— А Олю? — Конечно.
— Как у Пушкина....
— И у предтеч… —
Здесь пролог незнакомой житухи,
что начнётся, когда мы уйдём,
где не ветхи мы, не тугоухи,
где мы будем не только вдвоём;
здесь начало высоких полётов
и свободы витать и прощать,
превращаясь в незримых пилотов,
испытав на себе Благодать…
* * *
Враги старались, чтоб моё,
впервые начатое дело,
ещё непрочное жильё,
от их усилий заскрипело…
А я молился за врагов
и звал для них Господню милость,
хоть был к прощенью не готов,
но тут команда подключилась…
Не полагаясь на авось,
молясь и проясняя цели,
всё начинание спаслось,
семьёю став в опасном деле…
* * *
Во сне появляется Гога1
ни к городу, и ни к селу,
и учит меня понемногу
профессии, как ремеслу.
А я не хочу, не умею,
учусь и опять не хочу…
И так же, как он, каменею,
и в чёрную бездну лечу…
В холодном поту репетиций
зовёт он: «Володя, сюда!..»
И вновь долгоносою птицей
клюёт нашу пищу труда.
А сцены пустая затея
разводит и сводит опять.
И только стихов панацея
поможет ещё устоять…
С рассветом февральским и быстрым,
спектакль отдавая на слом,
встречается Гога с министром,
а я, словно перст, за столом…
1 Гога — Г.А. Товстоногов
* * *
Успех не в том, что переводят
тебя, как могут… Поделом…
А в том, что ручками разводят:
— о чём он это и о ком?..
Да, о погоде, о природе…
Портрет, пейзаж… Но что за слог?..
А рифма бродит на свободе
и так точна!.. Кто тут помог?..
Никто как будто… Что такое?..
Хозяин прост, открыт, раним…
И пишет правою рукою…
Вот русский!.. Непереводим!..
* * *
Устный роман развивается чудно,
он — без длиннот и спешит изнутри,
слушай, и, прежде чем спать безрассудно,
перед грозящей развязкой замри.
Тайна копилась и вызрела тайно:
был в этой жизни один человек,
близкий, как родина
вместе с Украйной…
век бы в объятьях, да смылился век…
Сжато рассказанный по телефону,
весь — откровенье без просьбы помочь,
праздник и боль,
восходящие к стону,
гром фейерверков, катящийся прочь...
Встретился с целочкой егерь шалавый,
врал не по сердцу, не по уму…
Спит Мопассан…
Полон кубок отравой…
Жаль, что доверен тебе одному…
* * *
П. К.
Кажется, не оторвусь от стола:
небо разверзлось, диктовка пошла;
стихли моторы, гудки, сапоги,
слово за словом, Бог, помоги!..
Кажется, будто разверзлась и твердь,
вот и солдаты, ушедшие в смерть,
стон не отнимет сердечную боль…
Господи, только от боли уволь!
Будто и море разверзлось до дна;
здесь капитаны, их ордена,
здесь моряки, без нагрудных утех…
Матерь Небесная, гибель — не грех!..
* * *
…он смотрит неотрывно, постоянно.
Поверить трудно, но представь, как смог.
Ежесекундно… Сутками… Незванно
с тобою он, и ты — не одинок.
Во сне и наяву. Без перерыва.
На улице, и дома, и в гостях.
Без понуканья, спора и призыва
ты у него в виду и на глазах.
Представь и постарайся помнить это,
под ноги глядя и на небосклон.
И вот теперь, без просьбы и совета,
верни большую букву слову Он.
| 
