КОНФЕРЕНЦ-ЗАЛ

Время карантина: культурный взрыв или культурная пауза?

Во время вынужденного пребывания в онлайн-режиме и самоизоляции многие редакции отказались от «бумажной» версии своих изданий, театры — от репетиций и спектаклей, остановились киносъемки, галереи прервали договоренности о новых проектах. Остановились типографии, печатающие новые книги и выпуски журналов, в том числе толстых. Телеканал «Культура» прекратил ежедневные выпуски новостей.

Редакция «Знамени» обратилась к представителям разных областей культуры — кино и театра, музеев и галерей, издательств и журналов с вопросами:

1. Смогли ли культурные институции в этот трудный для жизни общества период «перестроиться», обрести новые форматы в своей работе и новые формы контакта с аудиторией? Если да — то какие?

2. Ваш личный опыт творчества в условиях самоизоляции.

3. Изменит ли этот период вынужденного существования дальнейшую культурную жизнь? Угрожает ли «живой» культуре привычка к тотальному онлайну или способствует ее технологическому прогрессу?

Ольга Балла, журналист, книжный обозреватель:

(1) К тому моменту, когда я это пишу — ночь на 11 апреля, — прошло слишком мало времени для такой радикальной вещи, как перестройка культурных институций, — но новые формы, вне всяких сомнений, активно осваиваются, и не сомневаюсь, что их эффективность еще будет проявлена и осмыслена. Прежде всего у интеллектуальных мероприятий — каких бы то ни было, от семинаров и лекций до, например, поэтических чтений — появился новый для многих инструмент (я, например, до карантина о нем и не слыхивала) — Zoom, позволяющий присутствовать на них даже живущим на иных континентах. Издательства и электронные библиотеки открыли бесплатный доступ к книгам, в интернете можно найти (по всей вероятности, они были там примерно всегда, но теперь на это стали обращать внимание) интернет-версии спектаклей, концертов, лекций, музейных экспозиций, не говоря уже о фильмах. Этого настолько в избытке, что при одном взгляде на список доступного становится очевидным: охватить все в целом — задача совершенно безнадежная, и выжить в таком избытке можно исключительно ценой жесткой аскезы — отбора самого существенного и концентрации на нем. В старом добром Фейсбуке я вижу — хотя у меня не очень много времени, чтобы за этим следить, — ссылки на разные формы персональной культурной интернет-активности вроде чтения поэтами своих стихов, скажем, на YouTube. Вообще, у меня такое впечатление, что люди так испугались возможного недостатка в нашем нынешнем затворе впечатлений вообще и культурных в частности, сенсорного и смыслового голода, что принялись эти впечатления усердно вырабатывать и жадно накапливать. Я бы сказала так: наша культура в этой ситуации, может быть, впервые отдала себе отчет — или получила возможность дать его себе — в исключительном многообразии своих возможностей. Так что с новыми форматами все очень даже хорошо, справиться бы еще.

(2) Ну, творчеством я не занимаюсь, я занимаюсь поденной работой — и возможность делать ее всю у одного-единственного компьютера, не перемещаясь между разными редакциями и разными компьютерами, не тратя времени на это перемещение (и нервов на вечное неуспевание и опаздывание — это, на самом деле, сжигает большие объемы душевных сил, так что в эмоциональном отношении жить стало существенно легче) — большое счастье. Когда бы не постоянная фоновая тревога, связанная с нынешним бедствием, лучшего и желать было бы нельзя. С рождения ненавижу жизнь по расписанию, заданному извне, крайне плохо умею все, с нею связанное, и вот, наконец, — кажется, впервые в жизни! — я оказалась от нее свободной. Каждый день передо мной как чистый лист, который можно расчерчивать по своему усмотрению (моментально понимаешь, что расчерчивать надо обязательно, и на очень жесткие клетки, иначе расползешься во все стороны и ничего не успеешь; но можно подобрать себе клетки оптимального размера). Я делю так: в каждом дне есть «главное дело», которому отводится основное время — по принципу «от забора до обеда»: начинаешь и делаешь, пока не закончишь. Обычно это написание какого-нибудь крупного текста. В промежутках между его фрагментами (если предыдущий фрагмент закончен) я себе разрешаю смотреть почту и сообщения в мессенджерах. В случае срочности дела я себе этого не разрешаю. Затем в порядке релаксации — редактирование (это всегда проще писания своего) и подготовка к верстке материалов очередного номера журнала. Затем в порядке релаксации еще большей — чтение обязательного. Затем чтение необязательного.

Поскольку работа не разбросана по нескольким компьютерам, а вся представлена перед носом рядоположенными ярлыками на мониторе единственного, — возможностей забыть и запутаться (и связанных с этим неминуемых стыда и вины) стало на порядок меньше. Это просто не передать какое счастье. Ушла (пусть на время — но это неоценимый опыт) одна из самых сильных тревог моей жизни.

Конечно, это отбрасывает свою тень, и вот какую: в жизни стало существенно меньше необязательного. Обыкновенно оно почти все приходилось на перемещение по пространствам: дорогу к метро — поездку в метро — дорогу от метро. И это не об отдыхе (отчасти и о нем тоже, но он тут не главное) — это именно что о выработке смысла: надфункционального, так сказать. В этих зазорах между обязательным — не настолько долгое, чтобы разболтаться, — можно было чувствовать себя свободной от функций, человеком-вообще и всласть думать и чувствовать о том, что не связано с текущими заданиями.

(3) Я думаю, что — если прежняя жизнь хоть сколько-то сможет потом продолжаться — радикальные изменения в культурной жизни онлайн-опыт вряд ли вызовет (не так уж он будет длителен, даже если займет, положим, пару лет, чего я не исключаю), но новые черты ей придаст и вложит в ее руку новые инструменты. Живой культуре, думаю я, он никак не угрожает потому, что и онлайн она тоже живая: ее же все равно делают люди, а не механизмы, которые только посредничают. Причем посредничают таким образом, что расширяют чувственность человека.

Наталья Борисенко, филолог, психолог, ведущий научный сотрудник Психологического института РАО

(1)В силу специфики моей деятельности, связанной со школой, я могу говорить только об одной культурной институции — образовании. Оно в эти дни меняется на глазах: переходит в онлайн, как почти вся наша жизнь. Напомню, что с 16 марта Москва, а за ней и регионы перешли на дистанционное обучение. Никто его не хотел и тем более не был к нему готов. Уникальный эксперимент сложился стихийно: дети стали учиться дома, выходя на связь со школой с компьютера или смартфона, хорошо, если сидя перед экраном, а не лежа на диване. (Мой двенадцатилетний племянник весь апрель изучал со мной разряды местоимений не иначе как положив ноги на стол, — а чего стесняться? «Яжедома».) Такого не было никогда, и, возможно, совсем скоро в учебниках по истории педагогики появятся главы: «Карантинное образование: как все это начиналось?», «Как организовать дистанционное обучение?», «Как быть с ЕГЭ в условиях самоизоляции выпускников?»

Итак, как? Как школа со всем этим справилась?

По-разному.

Вариант первый. Часть школ использует самые примитивные формы дистанта, задействовав электронный журнал. Ученикам присылают задания по всем предметам (хорошо, если на всю неделю, тогда есть хоть какая-то свобода действий), они их выполняют, фотографируют (!) и через мессенджеры отсылают на проверку. Онлайн-уроков нет. Именно в такой ситуации оказался мой племянник, из-за чего мне пришлось взять его лингвистическое обучение на себя.

Вариант второй. В школах проводятся онлайн-уроки на самых разных платформах, чаще всего Zoom, GoogleClassroom, Padlet (виртуальная доска). Здесь все зависит от цифровой компетентности и мастерства учителя: продвинутые используют и создают всевозможные ресурсы; менее продвинутые, не изобретая велосипедов, берут готовое и тащат в урок. Низкий поклон и тем, и другим, ибо без учителей, работающих в эти дни по 12–15 часов в сутки, дистанционное обучение вообще бы не состоялось.

С первых же дней перехода на новый формат обучения обозначился ряд проблем. Вот основные из них:

— не понимая сути дистанционного обучения, многие педагоги стали копировать классно-урочную систему и переносить ее в онлайн. Результат? Дети часами сидят перед экранами, учебный день удвоился и у школьников, и у учителей;

— оказалось, что далеко не у всех детей есть техника для подключения к системе. Даже в московских семьях на каждого члена приходится лишь по 0,5 или 0,3 устройства, а работать надо всем: и школьникам, и родителям. Представления о цифровизации российских семей оказались сильно преувеличенными;

— в профессиональном сообществе развернулись самые настоящие битвы по поводу дистанта, посыпались предложения, вплоть до революционных: закончить учебный год досрочно, сократить число экзаменов, отменить ВПР (всероссийские проверочные работы), отменить… ЕГЭ;

— к этому прибавьте само переживание момента, страхи и панические настроения по поводу коронавируса, чтобы в полной мере понять, в какой ситуации оказалась школа в эти дни. Пишу только о средней, в вузах ситуация несколько другая.

(2)Я — человек домашний, книжный. Привыкла работать дома, кабинетно, как многие гуманитарии, так что для меня ситуация почти не изменилась. Парадоксально, но работы во время карантина стало больше — раза в полтора-два. Часы, что раньше тратились на дорогу до института, общение с коллегами офлайн, встречи с друзьями, театры и выставки, обернулись дополнительными часами работы за письменным столом или компьютером.

Ситуация самоизоляции еще раз показала, что человек цифровой эпохи есть не что иное, как «Человек достроенный» (метафора принадлежит известному психологу И.М. Фейгенбергу, автору книги «Человек достроенный и этика»). Согласно этой теории, Человек достроенный является продолжением Человека разумного. Сначала продолжением его руки стали палка, праща, бумеранг, копье… машины, ракеты. Затем, помимо руки, он стал достраивать сенсорные системы — так появились очки, лупа, слуховой аппарат… Память достраивалась наскальными рисунками, письменностью, библиотеками, архивами… Наконец наступила эпоха цифровых технологий. Преимущества «достройки» стали особенно ясны, когда большинство оказались в самоизоляции и без компьютера и интернета не могут прожить и часа. Собственно, на этих «достройках» и организована вся удаленная работа — от создания журнала до дистанционного обучения и телемедицины (не дай бог!).

(3)Вопрос о «жизни после пандемии» сегодня один из главных. Мечтаю почитать на эту тему философов, футурологов, фантастов. Эксперимент по самоизоляции, закончившись в одночасье, конечно, изменит нас — до неузнаваемости. Но изменения эти будут разновекторными.

С одной стороны, «цифры» станет еще больше. Опыт он и есть опыт. Учителя освоят не только дистанционное обучение, но и цифровую дидактику (науку о том, как учить «цифровых» детей). Те, кто ощутил свою «недостроенность», пойдут учиться, запишутся на курсы, где всему этому учат. Расширится спектр электронных изданий. Усилится тотальный цифровой надзор. Многие профессии (редактора, переводчика, копирайтера, дизайнера, репетитора, коуча) уйдут в онлайн. Расширит свои права искусственный интеллект — и вот тогда все вздрогнут по-настоящему.

С другой стороны, карантин показал, как велика в людях потребность живой жизни. Никому не захочется столько онлайна. Не захочется смотреть записанные на цифру спектакли и экскурсии, виртуальные путешествия и виртуальную кулинарию. Карантин предоставил всего этого достаточно.

В общем, будет и то и другое. Онлайн и офлайн перемешаются. Собственно, они уже давно перемешались, мы все живем и тут, и там, и карантин только катализировал этот процесс.

Мария Веденяпина, директор Российской государственной детской библиотеки

(1–2) Безусловно, сложившаяся ситуация — настоящий вызов для всех культурных институций.

Все так или иначе стараются адаптироваться, и многие вполне успешно. Музеи показывают свои коллекции в оцифрованном виде, проводят виртуальные выставки и экскурсии, театры выгружают в интернет отснятые спектакли, библиотеки знакомят читателей с коллекциями оцифрованных книг. И все проводят мероприятия онлайн — в формате видеозаписей или прямых трансляций.

Наша библиотека тоже ведет активную работу в режиме онлайн. Каждый день мы организуем по пять–шесть онлайн-событий на нашем сайте — это и встречи с детскими писателями, и мастер-классы художников, и различные занятия, которые проводят специалисты РГДБ. Одна из самых популярных передач — ежедневное «Доброе утро с Кузей», которую ведет наша замечательная сотрудница, специалист по детскому чтению Надежда Потмальникова.

Недавно мы также попробовали новый для себя формат и провели в рамках Дня космонавтики онлайн-фестиваль «Просто космос». За три дня прошло 36 онлайн-мероприятий, в том числе прямое включение с летчиком-космонавтом Александром Лазуткиным, выступления писателей Льва Оборина и Артура Гиваргизова, мастер-класс художника Ивана Александрова, лекции специалистов Музея космонавтики, серии интерактивных занятий с нашими специалистами.

Помимо этого за недели карантина мы разработали много других удаленных сервисов и проектов. Организовали онлайн-консультации психологов и библиографов: если требуется консультация, можно связаться со специалистом по скайпу и задать вопрос. Проводим конкурс видеороликов в соцсетях «#ЧитайСоветуй», где дети читают и рекомендуют свои любимые книжки. Готовим цикл видеороликов, посвященных писателям — юбилярам этого года, с молодыми актерами «Мастерской Брусникина». Записали всей библиотекой целую коллекцию аудиосказок «Сказки на ушко» на основе материалов из Национальной электронной детской библиотеки. Всего не перечислишь.

Так что, на мой взгляд, культурным институциям вполне удается перестроиться и нащупать новые формы взаимодействия с пользователями. Хотя, конечно же, нам очень не хватает живого общения и наших читателей.

(3) Не думаю, что «живой» культуре угрожает онлайн. Тем более мы живем в условиях цифровизации и онлайна довольно давно. Многие современные театры вели трансляции и до карантина, галереи выкладывали в сеть свои коллекции, библиотеки создавали и популяризировали архивы оцифрованных книг. Очевидно, что в условиях вынужденной изоляции многие институции попросту освоят какие-то новые для себя форматы и будут их использовать в дальнейшей работе, но едва ли эти форматы заменят живое общение.

Мировая культура так или иначе переживала периоды изоляции и всегда извлекала из них какую-то пользу. Достаточно вспомнить, сколько всего было написано во время Болдинской осени. Так что не стоит опускать руки — давайте искать новые форматы, чтобы наша культура жила всюду — и в онлайне, и в офлайне.

Алиса Ганиева, писатель, редактор «НГ-ExLibris»

(1) Очевидно, что перестройка происходит и в театральной, и в литературной, и в музыкальной, и в музейной, и в медийной жизни. Все переезжают на виртуальные платформы, Zoom, YouTube, Skype и различные стриминговые сервисы. Без ухода в цифровизацию теперь не прочитать лекцию, не выехать в город, не дать интервью, не сдать документы в казенные инстанции. Все теперь подчинено QR-кодам, веб-камерам и бесчисленному сонму новых программ и приложений.

Кому-то это дается легко, а я от виртуального морока чахну. Хочется живого слова, бесед, прогулок, конференций, спектаклей, концертов, так и тянет выйти на улицу и сесть за столик уличного кафе. Но пока приходится довольствоваться экранами гаджетов, всплывающими окнами, push-up уведомлениями, мучительно осваивая новые виртуальные загогулины, звонки по FaceTime и 3D-экскурсии по пустым музеям. А культурная жизнь в этих окошках бурлит — теперь можно часами слушать прямое включение известных поэтов и актеров-чтецов и слушать стихи из домашних кухонь селебрити (по мановению волшебной палочки Политехнического института). Было бы только время и силы.

При этом очень тревожно за маленькие несетевые книжные магазины и независимые издательства. В числе полутысячи коллег я подписала письмо книжников правительству с требованием включить книжную продукцию в перечень товаров первой необходимости, а книжную индустрию в список сфер, наиболее пострадавших в условиях эпидемии: «Сейчас мы стоим на пороге величайшей социальной катастрофы, которая ставит книгу и книжную отрасль на грань выживания. Только за март книжные магазины потеряли более 50–60% объемов продаж, а ситуация с закрытием магазинов на месяц и более длительный срок может привести к череде банкротств и краху всей книжной индустрии». Надеюсь, что аукнется.

(2) Самоизоляция никак не отменяет текущей работы. Напротив, в связи с карантином во многих странах запустили новые креативные проекты. Библиотеки нонстопом проводят онлайн-опросы и анкетирование. На днях, к примеру, я записывала видеорассказ для медиапроекта Гете-Института, в котором участвуют разные писатели от Герты Мюллер до Тома Бойла. А мое запланированное на осень трехмесячное пребывание в германском замке Виперсдорф в рамках новой литературной резиденции «Художник в конфликтующем мире» (туда приглашают деятелей искусства из России, Украины и Великобритании) из-за вируса тоже переходит в виртуальное русло. И будет проводиться в виде онлайн-конференций, круглых столов и блогов.

Что касается творческой работы, то карантинный месяц я посвятила эксперименту на новом поле — сценарию полнометражного фильма на пару (виртуально) с опытным киноэкспертом и начинающим режиссером. О чем именно наша кинозадумка и кто этот соавтор, пока говорить не могу, поскольку мы сейчас участвуем в анонимном сценарном конкурсе. Но надеюсь, из этой затеи что-нибудь выйдет, и наш порыв не уйдет в песок.

(3) У глобального эксперимента по цифровой изоляции человечества могут быть предсказуемые последствия. Запреты не отлипнут, а привычки укоренятся.

Это касается и политических свобод (конституционного права на передвижения, к примеру, системы госслежения), и бытовой сферы (парикмахерский сервис уже переходит в подполье, может появиться больше одиночек со своей клиентской базой, не зависимой от салонов). И, конечно, творчества. Окажется, что многие мероприятия можно проводить в Zoom, не тратясь на аренду больших помещений и на фуршеты. С одной стороны, это позволит с налету распахнуть географию нашей литературной жизни, а с другой, появится еще больше выбора, по какой ссылке пройти. А это будет порождать новые волны фрустрации, которых в мире диджитал и так хватает.

Боюсь, как бы мы совсем не отвыкли от вещной реальности.

Анна Генина, куратор проектов, консультант по международному культурному сотрудничеству

(1) Сейчас как никогда много самых разных, причем бесплатных, онлайн-предложений от самых разных культурных институций — театров, филармоний, оркестров, музеев. Я как зритель/слушатель бесконечно благодарна за разнообразие и масштаб возможностей и в тот момент, когда я пишу эти строки, уже почти полтора месяца активно ими пользуюсь. Вопрос в том, насколько эти форматы и формы работы новые. Что же нам предлагается?

Театры, в первую очередь, с разной степенью регулярности и разным уровнем качества показывают старые спектакли. Лидером здесь, на мой взгляд, является Метрополитен-опера. С 16 марта они ежедневно демонстрируют одну из своих постановок, которые остались в записи после прямой трансляции в кинотеатрах в 2007–2018 годах. Каждый спектакль доступен — бесплатно! — в течение суток, затем наступает очередь следующего. В докарантинной жизни все эти постановки также можно было посмотреть онлайн, но только при наличии платной подписки. Качество отличное, поскольку записи создавались профессиональной командой специально для трансляций в кинотеатрах и на сайте. Помимо этого, раз в неделю генеральный менеджер Мет Питер Гелб проводит короткие онлайн-беседы с музыкальным руководителем Янником Незе-Сегеном и солистами оперы.

Выкладывают свои записи и другие оперные театры, в том числе наши — Большой, Мариинский, Михайловский, Геликон-опера, но ни у кого нет такого архива, как у Мет, поэтому никто не может с ними соперничать. Многие драматические театры также выкладывают в сеть свои старые спектакли, в том числе легендарные, но их смотреть для меня оказалось менее интересно, каждый раз появляется стойкое ощущение, что я смотрю бледную версию живого чуда, и через 5–10 минут я прекращала просмотр. Исключение — созданные для онлайн-трансляций спектакли Национального театра, Королевского шекспиров­ского театра и театра «Глобус» (Великобритания). Помимо спектаклей театры стараются найти какие-то новые форматы связи со зрителями — показывают записи репетиций, экскурсии по закулисью, делают документальные фильмы об истории театра (Театр Наций, Геликон-опера и другие). Для меня очень притягательными оказались еженедельные короткие беседы музыкального руководителя Королевской оперы (Ковент-Гарден) Антонио Папано, которые тот ведет из своего дома, а театр транслирует в соцсетях и на своем YouTube-канале. Первые несколько недель он задавал слушателям музыкальные загадки, проигрывая на рояле чарующую мелодию из какой-либо (не самой известной) оперы; в комментариях меломанов всегда можно было отыскать правильный ответ, а потом залезть в интернет и послушать нужный фрагмент с оркестром и певцами. Затем Папано стал играть и по ходу игры анализировать известные музыкальные эпизоды. Я подозреваю, что так он обычно работает в театре с музыкантами, и мы — публика — получили доступ в его творческую лабораторию.

Оркестры и филармонии также открывают бесплатный доступ к своим архивам (у многих, правда, он и до пандемии был бесплатным), некоторые проводят концерты в режиме реального времени в пустых залах, но, честно говоря, это выглядит довольно печально.

Музеи всего мира также включились в онлайн-марафон, предлагая виртуальные экскурсии и беседы об искусстве. У нас, например, ГМИИ имени Пушкина создал специальную платформу «Виртуальный музей», где собраны все онлайн-проекты — в том числе совершенно новый, уникальный проект «Как прожить минуту», в котором люди, связанные с искусством, делятся своим опытом осмысленного проживания времени. Похожие порталы — «Третьяковка дома» и «Царицыно онлайн» — созданы на сайте Государственной Третьяков­ской галереи и музея-заповедника «Царицыно» (здесь даже создали специальную студию в Оперном доме).

Все вышесказанное — лишь малая толика того моря возможностей, которое сейчас открылось перед публикой. Времени посетить все виртуальные площадки не хватает…

(2) Все мои проекты последних лет («Пятницы в Пушкинском», «Посоль­ские вечера в Царицыне», цикл концертов-бесед «Я — композитор») были рассчитаны на физическое присутствие публики. Я надеюсь, что после завершения карантина можно будет вернуться в привычный формат живого общения.

(3) Сейчас трудно делать какие-либо прогнозы. Лично у меня каждый новый день карантина только усиливает тягу к живому искусству — остро не хватает атмосферы зрительного/концертного зала, общения с картинами, скульптурами и графикой в музейных пространствах. И, безусловно, людям искусства ужасно одиноко без общения друг с другом и без прямого общения с публикой. 25 апреля Метрополитен-опера провела в прямом эфире беспрецедентный гала-концерт, где сорок солистов, а также оркестр и хор театра, каждый из своего дома — в России, Грузии, Польше, Швеции, Германии, Италии, Швейцарии, на Мальте, во Франции, Австрии, Канаде, США — на протяжении более четырех часов не только исполняли романсы и фрагменты из опер, но и говорили о том, как они мечтают о том времени, когда снова смогут встретиться друг с другом и с публикой. Художественно и технически это был провал (сигнал был плохой, звук все время «плыл»); и в то же время это был не­обычайно трогательный и светлый опыт, потому что он продемонстрировал, как важна для человечества культура и как важно живое сотворчество. Как сказал Питер Гелб, «цивилизованное общество не может существовать без искусства. Оно создает ощущение принадлежности к единому миру, который немыслим без искусства и музыки». Я очень хочу верить, что виртуальный компонент что-то добавит «живой» культуре, но не заменит ее. А пока — спасибо онлайну за культурный досуг на карантине!

Яков Гордин, соредактор журнала «Звезда»

(1) За все культурные институции не отвечаю. Разумеется, театры, концерт­ные залы и музеи должны были искать новые пути. И, как я понимаю, нашли их — в известной степени. Правда, тут есть одно обстоятельство — между ними и зрителем-слушателем появились неизбежные посредники: телевидение, интернет в различных формах. И это, конечно же, принципиально иное качество общения и воздействия. А что касается нашего дела — журналов, — то не вижу принципиальной разницы. Да, бумажные варианты дойдут позже. Но «Журнальный зал», слава Богу, никуда не делся. Другой вопрос — наши внутренние дела, технология создания «продукта». Строить журнал в интернет-пространстве хлопотнее. Но принципиальных изменений нет.

(2) Личный опыт зависит от характера занятий. Беллетрист может спокойно сидеть за столом и заниматься своим делом. У меня некоторые сложности возникли. Для книги, которую я сочиняю, мне надо бы наведаться в Национальную (Публичную) библиотеку. Она закрыта. Мне надо наведаться в Военно-морской архив — он закрыт. Но материала для работы в пределах полутора-двух месяцев мне хватит. То есть проблемы, опять-таки, чисто технологические. Творческо-психологических проблем нет. Не в камере сижу, а за своим письменным столом.

(3) Уверен, что никаких фундаментальных изменений в культурном процессе не произойдет. Вообще влияние самоизоляции на нашу творческую жизнь, на мой взгляд, сильно преувеличено. Это вопрос состояния индивидуальной нервной системы и самодостаточности. Другой вопрос — наше взаимоотношение с миром. Нам продемонстрировано существование неких дремлющих до поры сил, с которыми шутки плохи. Как сказано в «Медном всаднике»: «С Божией стихией Царям не совладеть!»

Нанесен болезненный удар по нашему самомнению. Но думаю, что инстинкт самосохранения у современного человека притупился. Ощущение опасности, когда она проходит, быстро изгоняется из активной памяти. И мы вскоре вернемся к прежнему мировосприятию. Возможно, нынешнюю ситуацию попытаются эксплуатировать находчивые писатели. Но ни новых «Пира во время чумы», ни «Чумы» Камю ждать, на мой взгляд, не приходится.

Наталья Громова, прозаик, историк литературы, ведущий научный сотрудник Государственного Литературного музея

(1)Я работаю в Государственном Литературном музее, где прямо перед карантином открылась наша выставка «Ноев Ковчег писателей. 1941–1944», где я являюсь куратором. По понятным причинам пришлось ее тут же закрыть. Мы ее законсервировали, хотя перед тем сделали несколько роликов про разные экспонаты. Теперь же мы делаем онлайн-экскурсии, показываем разные сюжеты. Я, в частности, рассказывала о писательской роте, о Марии Петровых, о детском интернате в Чистополе, о гибели Марины Цветаевой, о Елене Сергеевне Булгаковой и Анне Ахматовой. Наш директор Дмитрий Бак — об Арсении Тарковском, Ирина Ерисанова — о Пастернаке в Чистополе, Тимур Хайрулин — о феномене «текста эвакуации» и о знаменитой второй серии «Ивана Грозного» Эйзенштейна. По воскресениям в Инстаграме проходят литературные чтения: Марина и Леонид Красновы прочли за это время «Одолеем Бармалея» К. Чуковского, написанные в Ташкенте, «Василия Теркина» А. Твардовского и «Алайский рынок» В. Луговского. Мне кажется, что все эти формы книжно-выставочного онлайна имеют большие перспективы.

(2) Если честно, мне легко жить в условиях самоизоляции. У меня в планах всегда много документальных книг, а когда хватает сил и времени, то и работы над прозой. Благодаря карантину я смогла продвинуться в работе над романом об истории отношений философа Льва Шестова и Варвары Малахиевой-Мирович, основанным на письмах и дневниках. Очень надеюсь доделать к следующему году.

(3) Изменит ли этот период последующую культурную жизнь? Думаю, что изменит. Во-первых, наступают тяжелые времена — падение экономики. Это, безусловно, скажется на каждом из нас. Начнутся повальные сокращения. Мы уже все это видели в другие кризисы. Первое, что начинают секвестировать — культуру и образование. К сожалению, таков стиль государства. Но, мне кажется, что, тем не менее, возникнет много возможностей. Например, можно делать лекционно-выставочные проекты для немолодых людей, которые могут не только читать, но и смотреть онлайн-платформы у себя дома. Я бы сама многое могла предложить, если появится тот, кто разработает техническую часть. Культура, как мы знаем, бессмертна, несмотря на любые кризисы. Будем искать и находить новые формы.

Александр Марков, философ, теоретик культуры и искусства, профессор РГГУ

(1) Первый месяц изоляции еще не позволяет говорить о становлении институтов — точно так же, как, когда мы говорим о порожденных революцией, гражданской войной или, скажем, конституционной монархией культурных институтах, мы называем проекты, возникшие через год или через пять лет, но не через месяц, каким бы ни казалось ускоренным время при резких социально-политических переменах. Конечно, у нас было немало достижений, которые уже существовали как бы в изоляции или были готовы к изоляции, например, такие крупные явления русской литературы, как «Аппендикс» Александры Петровой и «Пенсия» Александра Ильянена — это романы, создававшиеся наедине с собой, хотя в основе их лежит опыт большого города. Некоторые экспериментальные спектакли, скажем, в московском «Электротеатре», хотя и рассчитаны на новую очную публику, строились скорее как лаборатория, как прорабатывание сценария и его исполнения, и в этом смысле вполне представимо возникновение спектаклей в онлайн-коммуникации в том же режиме.

Для меня ключевыми моментами подготовки к такой перестройке стало появление журналистских проектов «ВДудь» и «Ещенепознер» — интервьюеры, стирая грань между частными, интимными мотивациями творческого поведения и публичным образом, готовили нас к ситуации, когда преподаватель разговаривает со студентами, и при этом видны обои и мебель в квартире, а в кадр приходят домашние питомцы. Это противоречило нашей привычке говорить о поэтах или ученых: например, наша пушкинистика всегда держалась на знании биографических мелочей вроде «счета Пушкина из прачечной», но вопрос, как повлияли на творчество Пушкина самые известные из этих мелочей, а именно его любовные похождения, выносился за скобки. Для пушкиниста при интерпретации творчества было важно, что Пушкин написал в этот день письмо Вяземскому, хотя в этот же день у него была гораздо более впечатляющая интимная встреча. Другие приметы такой подготовки для меня в прошлом году — например, фильм Лу Жене «Куриоса», показывающий, как в мире декадентов сексуальный эксперимент становился просто поводом к новым способам медийного, фотографически-экранного переживания, или детективный бестселлер Мариши Пессл «Ночное кино», в котором привычная тема вторжения литературы (в данном случае — артхаусного кино) в ход повседневной жизни обыграна иначе — как необходимость детектива проникать в самые неожиданные пространства, но при этом поддерживать следствие как непрерывную трансляцию складывающейся версии, а не как будущую единичную разгадку тайны. Об этих и подобных произведениях, где все вторгается во все, как при видеоконференции, еще напишут критики.

Если говорить о литературных вечерах, выставках, кураторских проектах в области современного искусства, то можно будет подводить итоги, как мне кажется, не раньше этой осени. Устроить презентацию книги онлайн даже проще, чем в библиотеке — многие не могут добраться до презентации, а включить компьютер можно и за ужином. Но многие пока что в первый месяц растеряны, потому что непонятно, какие книги выйдут или станут доступны читателю — многие типографии остановлены, только некоторые книжные магазины работают на доставку, и хотя ряд издательств стали сразу выпускать электронный вариант, не дожидаясь работы типографий, к этому читатели тоже должны сначала привыкнуть. Одна из первых удач новой формы вечера — поэтический марафон в Политехе, длившийся 12 часов, а также «домашники» самых разных артистов, в том числе симфонические или джазовые концерты, в которых каждый музыкант играет из дома. Ведь это и есть концерт в историческом смысле, соревнование, показательное выступление в сложных условиях, а не просто шоу. Думаю, и после изоляции эти формы останутся как нормативные.

(2) Самоизоляция прежде всего позволила подробнее прописывать лекции — раньше ты обдумывал занятие, пока едешь на работу, сейчас лучше писать части будущей книги. Есть еще одно обстоятельство, которое очень способствует творчеству — ты не имеешь шанса встретиться с неприятными людьми, отрицающими твое право на собственную интерпретацию философской классики. Раньше можно было сказать: «Вы ведь все равно пересекаетесь в жизни, так что ты должен признавать какую-то их правоту». Теперь просто следует ответить, что формируются разные школы интерпретации, несовместимые, примерно как несовместимы континентальная и аналитическая философия, которые могут соприкасаться в частных случаях, но не в общем порядке, или как несовместимы «эпос» и «роман» как формы высказывания об истине.

Также самоизоляция научила вновь ощущать бумажную книгу — когда весь день проводишь перед монитором, уже не будешь рассуждать как прежде — зачем брать книгу с верхней полки, когда она есть у меня и в электронном виде. Наоборот, приятно залезть на верх шкафа, привести полку в порядок и почувствовать приятный шелест книжных страниц.

(3) Думаю, что после пандемии культурная жизнь вернется в полном объеме, ложи оперных театров и выставочные залы вновь заполнятся. Может быть, туризм будет более строго и технологично регламентироваться, но думаю, что и Елисейские Поля, и Пьяцца Навона, и улочки Братиславы или Брюгге зашумят как в былые годы. Думаю, культурная жизнь будет даже полнее, хотя бы потому, что в изоляции интриганы отвыкнут от интриг, и это будет самый большой выигрыш для культуры.

Борис Пастернак, генеральный директор издательства «Время»

(1) Я имею дело по большей части не с потребителями культуры, а с творцами. Ну, скромнее, с деятелями культуры. Потребители, как всегда, недовольны — им опять недодают. Опять «культура в долгу перед народом»: дайте побольше советских комедий, дайте чего-нибудь оптимистического и веселенького, а то и без вашей культуры тошно. А творцы и деятели все в делах. Им, может, тоже тошно, но они живут, ищут, придумывают, и им точно не скучно.

Телевизор стараюсь не смотреть. Такое впечатление, что пропаганда после нескольких дней растерянности пришла в себя и опять, словно газ, заполняет весь объем вещания. Поэтому — компьютер, где много всего и всех. Вот прямо сейчас выбираю между прямыми эфирами. Свинаренко или Щербина? Юзефович или Ларина с Петровской? Акунин или Солнцева с Перетрухиной?

Конечно, есть досада, когда у тебя отнимают какие-то привычные возможности. Но ведь есть и азарт преодоления новых барьеров. Цитирую навскидку, из открытой ленты Фейсбука. Юрий Сапрыкин: «Сиди и смотри себе на любых платформах». Галина Юзефович: «Вышла новая книга — и только в электронном формате». Екатерина Асонова: «Радость — дети сдают сочинения в электронном виде». Ответ на вызовы — абсолютно адекватный и вполне творческий.

Обо всех культурных институциях мне судить трудно. Моя институция, книжная отрасль, разродилась несколькими коллективными письмами о скорой гибели. Все, что были мне предложены, я подписал. Но, ставя подпись, я отдавал себе отчет, что это скорее акт солидарности с коллегами, нежели расчет хоть на какую-то помощь.

Производство и продажа бумажных книг совершенно точно упадут. И «до уровня 1913 года» (или какой там теперь примут за точку отсчета), не восстановятся. Возможно, и производство рукописей сократится — отпадут наиболее корыстные из графоманов. А книги останутся. И издательства останутся. И журналы останутся. Потому что издательство и редакция — это не бумажные фабрики, а предприимчивые творческие люди, которые помогают другим творче­ским людям высказаться и услышать друг друга. Это всегда в цене. Простите за пафос.

(2) Мое творчество сегодня — сокращение расходов. Исключить все необязательные, уменьшить до предела все необходимые. Попытаться изыскать или придумать новые источники доходов вместо отпадающих. Решить нерешаемую задачу — определить, какие книги из намеченных к выпуску, непременно «вы­стрелят», а каких читатель не заметит и потому их лучше и не издавать. Потому что очень хочется заработать побольше, а попусту истратить поменьше, чтобы хватило сотрудникам на зарплату.

И новое для меня развлечение — Фейсбук. Я дотерпел, кажется, до последнего неохваченного. Но теперь, сидя в карантине, воспринимаю его как рабочий инструмент с большими возможностями. Это и обильный источник информации, и производственное совещание, и катализатор творчества, и дружеский треп. Ну, и легкий взаимный троллинг: котики, цветочки, борщи и пироги. Они-то и собирают больше всего лайков, что совершенно нормально: значит, мы живы и здоровы. По крайней мере, стараемся поднять друг другу настроение.

(3) Ответа на этот вопрос я не знаю. Вернее, он содержится в самом вопросе. Да, тотальный онлайн угрожает живому общению, и хорошо бы эту угрозу купировать. И да, технологический прогресс сильно обновит все культурные практики. А вообще, когда речь заходит о прогнозах, я вспоминаю, что на одной из последних Всемирных выставок позапрошлого века был представлен проект дома будущего. В нем был предусмотрен лифт для подъема угля на верхние этажи. Вот поговорим через год-другой и, вполне возможно, удивимся, как недалеко и неглубоко мы заглядывали, проектируя свои лифты.

Юлия Подлубнова, литературный критик, поэтесса, заведующая музеем «Литературная жизнь Урала XX века»

(1)Смотря какие институции. Мне кажется, больше всего страдают музеи, галереи, театры, концертные залы, лектории, библиотеки (которые давно функционируют как досуговые центры) — все, что требует непосредственной эмпирической включенности в процессы культурного производства, потребления, сотворчества. Разумеется, в условиях изоляции всех от всех создаются или достаются с гипотетических полок виртуальные продукты, видеозаписи, проводятся онлайн-мероприятия — все это сливается в сеть, заполняет суточные, недельные тайм-планы изолянтов, более-менее приобщенных к культуре, но собственно не приносит прямого дохода музеям или театрам. Наш Объединенный музей писателей Урала, например, работает с видеоформатами: экскурсиями, мини-лекциями, пытается оживить страницы в соцсетях. При этом лично я сейчас занимаюсь реэкспозицией одного из залов музея «Литературная жизнь Урала ХХ века»: самое удобное время — никто не отрывает от работы, требующей большого внимания. И все равно без посетителей музею плохо.

Что будет с культурой, как известно, финансирующейся по остаточному принципу и не способной самостоятельно обеспечить себя, через месяц-два — не берусь судить. Печальней, мне кажется, пока только участь малого и среднего бизнеса и особенно книжных магазинов. Знаю, что увеличились продажи книг в интернете. Может быть, хоть это каким-то образом остановит издательский и книжный бизнес от предощущающейся, судя по коллективным письмам, бездны банкротств?

Литературные проекты притом живут и функционируют практически в докарантинном режиме. Только мероприятия в формате встреч, обсуждений, чтений уверенно переместились в зал онлайн-конференций Zoom, у которого оказалось довольно много преимуществ перед офлайном, и лишь два недостатка — ограниченный тайминг в бесплатной версии и обеспеченные наплывы ботов с матом и порно в случаях публикаций ссылок на мероприятия в открытых источниках. Так или иначе, литературе и даже литературной жизни в условиях карантина ничего не угрожает: перестройка случилась.

(2) Казалось бы, самоизоляция — подарок для всякого литератора: садись и пиши то, что давно задумано или затаено до лучших времен. Но по факту оказывается, что лучшие времена — не всегда времена принудительной изоляции, и вульгарно-социологическое сопротивление среде в процессах творчества — вполне работающий механизм. В какой-то момент сидения дома что-то ломается, обессмысливается, энергетически опустошается, задуманные тексты не пишутся, дедлайны сдвигаются, обещания накапливаются — почти кризис, из которого приходится выходить только волевыми усилиями. Думаю, что мне еще повезло, потому что я не так остро ощущаю нарастание коммуникативного и предметного голода, голода впечатлений, как иные мои знакомые, в том числе литературные.

(3) А что такое живая культура? Онлайн — это вполне живое общение. Более того, у него есть существенные преимущества перед сугубой реальностью, если говорить о форматах литературных встреч, поскольку он окончательно стирает межгосударственные и межрегиональные границы, приближает то, что казалось отдаленным, снимает оппозицию «центр и периферия», которая, как бы мы ни утверждали обратное, в российской культуре весьма жизнеспособна (хотя центр географически расплывчат), и вообще всячески способствует культурной деколонизации. Недавно мы с Виталием Лехциером провели большой поэтический вечер в Zoom’е: Самара — Екатеринбург — Челябинск. Сложно представить такое масштабное мероприятие в каком-нибудь одном из перечисленных городов: это просто накладно в финансовом смысле. Затем я дважды побывала на семинарах Евгении Вежлян, и для этого не пришлось вылетать в Москву. А на следующий день или через день послушала чтения Влада Гагина, Анны Родионовой, Елены Фофановой и других в том же Zoom’е: не требовалось физического перемещения в Петербург или Нижний Новгород. Если после снятия карантинных ограничений онлайн продолжит развиваться, то литературе от этого точно плохо не будет.

Николай Подосокорский, литературовед, публицист, критик, советник при ректорате и исполняющий обязанности заведующего кафедрой новых медиа и связей с общественностью НовГУ имени Ярослава Мудрого

(1) На любой серьезный вызов настоящая культура отвечает гибкостью и готовностью творчески подстроиться под новые обстоятельства, сколь суровыми они бы ни были. Ведущие музеи, университеты, фестивали и другие культурные институции мира продемонстрировали солидарность с обществом и кто на время, а кто навсегда открыли свои богатейшие электронные архивы и базы данных. Многие книжные магазины стали предоставлять покупателям беспрецедентные скидки. Конечно, тем, кто ограничивается сугубо онлайном, сейчас гораздо проще, но сфера реального туризма, театры, музеи лишились практически всех доходов, и виртуальная активность лишь отчасти может компенсировать этот урон. Думаю, и литературные журналы, которые до сих пор преимущественно ориентировались на подготовку бумажных номеров, в ходе этого кризиса также либо окончательно вымрут, либо начнут более активно осваивать цифровое пространство, создавать в нем устойчивые комьюнити, нишевые медиа, специальные клубы для общения. Для меня очевидно, что нынешняя пандемия предвещает тотальное переустройство нашей жизни, и, чтобы быть к нему готовым, надо иметь более быстрый и надежный контакт со своей аудиторией. В этом смысле даже высокая, элитарная культура вынуждена становиться более открытой, народной, доступной.

(2) Я как блогер со 120-тысячной интернет-аудиторией и руководитель кафедры новых медиа Новгородского государственного университета лично для себя не ощутил каких-то серьезных перемен и продолжаю заниматься тем же самым, что делал раньше. НовГУ в целом также оказался неплохо подготовлен к этой чрезвычайной ситуации, поскольку давно и успешно использует в образовательном процессе самые разные онлайн-площадки, удобные для дистанционных занятий. Конечно, порой возникают некоторые технические проблемы с сервисами вроде того же Zoom, но все это преодолимо. Вместе с тем, одно дело — формат взаимодействия преподавателей со студентами и совсем другое — психологическое состояние людей в целом. Можно радоваться новым возможно­стям виртуального общения и обмена информацией, но даже соцопросы государственных структур фиксируют постепенное ухудшение настроения в обществе, а экономисты прогнозируют серьезнейшее падение доходов россиян. Поэтому у меня нет никакого самоуспокоения от происходящего. Любое творчество в этом смысле неизбежно приобретает тревожную, а порой и апокалиптическую тональность.

(3) Изменения будут серьезными во всех сферах, но вызваны они не только периодом изоляции и пандемией. С начала года мы вошли в период турбулентности или эпоху перемен, и черные лебеди не перестают лететь один за другим. Конечно, сфера культуры не может сохраниться в прежнем виде, когда все остальное — от экономики до политики — будет сильно трансформироваться. Люди станут беднее и злее, а значит, платежеспособность и новые запросы потребителя культуры соответствующим образом дадут о себе знать. Многие проекты с длительной историей существования закроются и исчезнут. Ряд спонсоров от бизнеса тоже перестанет финансировать культурные проекты, так как будет занят элементарным выживанием.

Можно предположить, что сервисы для онлайн-общения получат новый стимул для своего совершенствования (особенно в плане безопасности данных), однако и здесь нельзя не учитывать давление Левиафана, который, получив новые чрезвычайные полномочия в период эпидемии, сможет их произвольно использовать для удушения свободы слова и впоследствии. Есть риск дальнейшей политизации культуры, атомизации и расслоения общества, усиления цензуры, но возможен и другой (я бы сказал, параллельный) сценарий, при котором укрепятся горизонтальные связи и технический прогресс. Думаю, мы сейчас являемся свидетелями жесткого, по сути насильственного вступления в новую историко-культурную эпоху, описать которую можно лишь штрихами, через разного рода фантазии. Для одних она принесет боль и разочарование, для других откроет новые возможности и запустит культурные и социальные лифты.

Мария Черняк, доктор филологических наук, профессор РГПУ им. А.И. Герцена, литературовед

(1) Мне проще говорить не столько о культурных институциях (я больше пользователь, в эти дни особенно благодарный за доступность и открытость многих ресурсов), сколько об образовательных. Здесь, конечно, перестройка очевидна. Последняя моя «живая» лекция по современной детской литературе была необычной. В гостях у меня были детская писательница и переводчик Анастасия Строкина и основатель магазина детской книги «Чудетство» Мария Зимина, потому что я убеждена, что говорить о современной литературе без включения в этот разговор ее действующих лиц нельзя. И вот как раз во время этой очень важной для студентов встречи (что было ясно по реакции и многочисленным вопросам) пришла срочная информация, что эта лекция последняя. При таком стремительном переходе на онлайн-обучение не покидало ощущение, что тебя просто столкнули с обрыва в море. Выплыли, конечно, и уже чувствуем себя почти своими на разных образовательных платформах и прочих «зумах». Как-то мой знакомый писатель, сетуя на школьных учителей своих детей, сказал с грустной иронией, что «система образования XIX века учит в третьем десятилетии XXI века жить в середине XX века». Вот именно в этой абсурдной архитектуре современного образования что-то меняется на глазах. Учителям и преподавателям вузов приходится осознать, наконец, вызовы цифровой эпохи. Сегодня учитель/преподаватель и ученик/студент зачастую меняются местами: ученик помогает учителю в общении с новыми технологиями, обучает его новым форматам создания учебного материала. Не могу не процитировать нашу выпускницу, а сейчас замечательного учителя-словесника Римму Раппопорт, которая очень точно сказала, что сегодня повезет учителям, у которых с детьми демо­кратичные отношения: «Никто больше не встанет поприветствовать взрослого, вошедшего в кабинет. Жесткая иерархия, в отличие от крепкого взаимоуважения, в онлайне рушится. Когда даже самый грозный преподаватель не нависает над тобой с инквизиторским наборчиком из крика, манипуляций и двоек, а превращается в крохотное окошко, страх уменьшается. Соблазн выключить звук увеличивается. Еще можно не включать видео и микрофон у себя и вытворять во время занятия что угодно. Конечно, возникли и новые формы контакта со студентами — круглосуточные — во всех возможных средствах связи. Очевидно, что им тоже не хватает живого общения с преподавателями, особенно студентам, которые приехали учиться из других регионов и оказались «самоизолированы» в общежитиях. В эти дни мы очень часто слышим о том, что это время дано нам для того, чтобы «перезагрузить» свое отношение ко всему. Поэтому и онлайн-обучение воспринимается мною двояко, здесь я не открою ничего нового. С одной стороны, мы вынужденно освоили то, на что просто не хватало времени, сил, желания, знаний и т.д. Возможности разных платформ оказались столь масштабны, что каждая лекция по обилию выложенного материала и гиперссылок тянет на целый курс. И это прекрасно, хотя и требует значительно большего времени на подготовку, о чем говорят абсолютно все коллеги. Но мне все же безумно не хватает живого общения с аудиторией, глаз студентов, вопросов, шуток, смеха, энергии совместного открытия нового. Аватарки или размытые лица в скайпе или Zoom’е этого не заменят никак.

(2) Когда весь мир закрылся на «перезагрузку», мы все оказались в ситуации «до» и «после». И эта «после»-эпоха требует своего описания. Пару лет назад я просила знакомых писателей подобрать эпитет к нашей литературной эпохе. Тогда я не получила одного эпитета, их было много разных. Думаю, что сегодня ответы были бы другими. Мы остро ощущаем конец одного времени (в том числе и литературного) и начало другого, в котором нам придется жить.

Один мой молодой коллега очень точно заметил в Фейсбуке, что изоляция эпохи CoVID-19 оказалась очень хорошо воспринята так называемыми миллениалами, которые интенсивно проводят (и активно рассказывают об этом) онлайн-конференции, семинары, встречи, дружеские посиделки, словно наконец пришел их звездный zoom-час. Мой личный опыт творчества сегодня — это обычная работа литературоведа: читать, наблюдать, следить за новыми явлениями, пытаться их осмыслить. Л. Рубинштейн, размышляя о «карантинном фольклоре», отметил, что мы все находимся в общей «цифровой» деревне, а «характерным признаком деревенской жизни, даже и метафорической, является особая, смыслообразующая и цементирующая общественную жизнь роль фольклора. Мы наблюдаем в наши дни яркую вспышку фольклорного оживления». И я сейчас собираю (уверена, что не одинока в этом) разнообразные мемы, фольклорные тексты, анекдоты, так обильно сегодня представленные в сети. По ним потом будем вспоминать об этом времени «самоизоляции».

(3) Я уверена в том, что не только культурная жизнь изменится. Изменится все. Сложно пока предположить, насколько и по какому сценарию эти изменения пойдут. То, что сейчас происходит во всем мире, безусловно, требует осмысления на некоей дистанции. Ответы на крутящиеся у всех в головах вопросы, думается, даст время. И опыт нашего високосного 2020-го воплотится в тексты и музыку, картины и спектакли, сериалы и мюзиклы, философские и социологические работы. Сфера моих научных интересов связана с изучением массовой культуры и массовой литературы. В связи с этим я с интересом ожидаю всплеска философских и психологических исследований о феномене толпы и разнообразных реакций массового человека на вызовы времени.

Елена Якович, режиссер-документалист

(1) В первую неделю 2020 года завершился показ на одной из платформ сериала «Эпидемия», а 22 января рвануло в Ухани. Кажется, впервые жизнь так сразу и буквально «экранизировала» кино. Да, и в 2001-м взрыв башен-близнецов в прямом эфире слишком напоминал кадры голливудского блокбастера. Но тут сериал был нашим, отечественным, самым обсуждаемым в декабре, и те, кто посмотрел его — а это «вся Москва», — сразу же и ужаснулись. Потому что нам только что показали, что будет дальше. И все же по мере развития событий задавались вопросом: «Что условные “они” — правительства всех стран — знают про эту эпидемию, чего не знаем мы?» Что знали они, мы так и не узнали, но когда я 6 марта по делу улетела в Израиль и, по счастью, успела вернуться 13-го, всего за неделю мир сдулся, как воздушный шарик, и мы все сыграли в детскую игру «Замри!» — замерли в тех позах и обстоятельствах, в которых нас застал окрик свыше, можно даже сказать, с небес. Оказалась ли культура готова к этому? Не больше, чем все другие институции. Я вот всегда считала, что произведения искусства вечны, но, глядя в монитор на пустые улицы любимых городов и залы музеев, подумала, что их красота жива лишь в наших глазах, и, если мы все вдруг исчезнем, то и их не станет. Конечно, все театры и музеи открыли свои закрома, показывают лучшие спектакли, концерты и даже выставки онлайн. Но что-то случилось со словами — прежние не работают. И в этом смысле балет, опера и музыка оказались в более выигрышном положении. Трогают проявления солидарности — любые. Музыканты Израильского филармонического оркестра, играющие на Песах из своих квартир и виртуозно подхватывающие друг друга, онлайн-марафон мировых звезд «Один мир. Вместе дома», русские писатели, день за днем читающие свою неопубликованную прозу из городов России и Европы… Мир, разделенный физически, кажется, стал еще меньше. Сохранится ли это хрупкое единение, скрепленное общей бедой? Но возникла какая-то особая красота момента, картинки, возведенные в ранг искусства, и, кажется, уходящие в вечность: кадры Папы Римского на пустой площади Святого Петра под дождем, фотографии Димы Брикмана из серии «Схождение Благодатного огня времен Великого карантина» — драгоман Армянской апостольской церкви отец Тиран, представитель семьи Джуду (хранители ключа) и Ваджих Нусейби (хранители двери) в медицинских масках, совершенно одни, без толп паломников, у входа в храм Гроба Господня, а потом рука в резиновой перчатке держит священный факел.

(2–3) Теперь, что у нас, режиссеров-документалистов. Первые потери — Саша Радов, бессменный автор цикла «Больше, чем любовь», Иван Щеголев, актер и режиссер, которого я не знала, но его оплакивают многие мои друзья.

И еще нас всех поставили на паузу, если не вырубили совсем. Прекратились съемки и монтажи, порваны технологические цепочки, остались без работы операторы и звукорежиссеры. Закрыты Красногорск и все музеи с архивами. Наша работа контактна, и в ней невозможно держать социальную дистанцию. Каналы — а я все-таки работаю в жанре телевизионного кино — не подписывают новых договоров, а некоторые даже прерывают уже начатое производство. Между тем, среди документалистов в ходу выражение «дорого яичко к Христову дню». Поскольку сознание в нашей стране юбилейное, какие-то важные культурные темы и персоналии уйдут из поля общественного внимания лет на пять, до следующей даты. Кто-то из журналистов мужественно продолжает отвечать на вызовы времени в YouTube, как Алексей Пивоваров с его «Редакцией», кто-то, наверняка, создает хронику карантинных месяцев… Фотографов таких знаю, документалисты мне неизвестны, но это не значит, что их нет. Остальные питаются заделами. Я, как и все, — по поводу и без — выкладываю в сеть старые фильмы и пишу тексты к ним. И еще мне повезло: как раз перед карантином я закончила монтаж нового фильма «Мотивы Моисея Береговского» — о человеке, который собирал еврейский фольклор на Украине в 1920–1950-е годы, и судьбе его архива, считавшегося утраченным. Те, кого он записывал на восковые валики фонографа, были расстреляны в бесчисленных рвах. А его потом посадили и отправили в сталинский лагерь, и получилось так, что он спас музыкальное наследие уничтоженной нацистами еврейской цивилизации и заплатил за это жизнью. Поскольку я сначала монтирую, а потом сочиняю закадровый текст, то я все равно должна была бы писать дома. Но оказалось, что птицы в клетке все-таки не поют. Каждая строчка давалась с трудом, и поначалу выходило в час по чайной ложке…

Или вот хроникальная выставка «Неизвестный Берлин, май 1945», которую я готовила по двум личным архивам — фронтового оператора Ильи Аронса и младшего брата Галича, будущего оператора многих фильмов Шукшина и аскольдовского «Комиссара» Валерия Гинзбурга. И тут нас застал карантин. Конечно, оцифрованные фотографии мы отобрали и слова написали, и выставка даже была построена вживую к 9 Мая в закрытом на время карантина Центре толерантности, и она стояла и ждала людей… Но никакая виртуальная экскурсия не заменит живого присутствия. Хотя без нее, надо признать, было бы совсем фигово.

Что будет дальше с культурной жизнью, как и с жизнью вообще, не знает никто. Дело в том, что многие телевизионные жанры вместе со зрителями и без всякого карантина ушли от цензуры в интернет. Это было что-то вроде эмиграции, но нынешняя, пусть временная, невозможность из нее вернуться все-таки меняет картину мира. Боюсь, каналы не скоро найдут средства для перезапуска документального кино. Ну а живая культура, изрядно потрепанная, все-таки выйдет из своего онлайн-подполья на свет Божий. Найдет ли она при этом новые смыслы и язык, и что из триады «замри — умри — воскресни» станет явью, покажет время.