|
НАБЛЮДАТЕЛЬ
рецензии
Круг
Борис Балтер. «Судьей между нами может быть только время». К столетию со дня рождения. Сост. Виктор Есипов. — М.: Зебра Е, Галактика, 2019.
Один из ближайших друзей Бориса Балтера, литературовед Бенедикт Сарнов рассказывал: в глухие советские времена к художнику Борису Биргеру, которого, как и Балтера, за подписантство исключили из партии, приехала из Италии пожилая тетка, не видевшая племянника сорок лет. Цитирую:
«Вся биргеровская семья итальянскую тетку холила и лелеяла. Ей показывали достопримечательности Москвы, водили по музеям, таскали на театральные премьеры. И жена Бориса, и его подросток-сын не знали, куда ее посадить и чем еще ублажить. Но сам Биргер, как ей показалось, какой-то не такой… Мрачный, озабоченный, издерганный.
Тетка осторожно попыталась выведать у родственников, что происходит с ее любимым Боренькой. Те объяснили, что Бореньку только что исключили из партии и что за этой репрессивной мерой могли последовать другие. Рассказывали про резкое высказывание о “подписантах” самого Брежнева. В общем, попытались объяснить ситуацию ничего не понимающей итальянской тетке.
Внимательно выслушав эти объяснения, та сказала:
— Теперь я понимаю, почему Боренька так взволнован… Но если быть членом партии для него так важно, пусть вступит в какую-нибудь другую партию».
Прочитав это, люди моих лет, разумеется, улыбнутся. А кто-то, может, даже и расхохочется.
Но пока — о книге и ее герое.
Борис Исаакович Балтер. Писатель, фронтовик, автор нашумевшей в начале 1960-х повести «До свидания, мальчики!», по которой режиссер Михаил Калик сделал одноименный фильм. Фильм тоже имел все шансы сделаться нашумевшим, но — не судьба. С одной стороны, нелады режиссера с кинематографическим начальством и вообще с советской властью, что сделало нашумевшим (в определенных кругах) его имя и предопределило его репатриацию в Израиль; фильмы же напрочь исчезли с экранов. С другой стороны — имя Балтера, моментально, после истории с подписантством и исключения из партии, сделавшееся также крамольным (почти одновременно с именем Калика).
Минус на минус дало плюс только в перестроечные времена, когда «табу» было снято с обоих имен (тоже почти одновременно).
Балтер до этих времен не дожил — умер от очередного инфаркта в 1974-м, за месяц до 55.
В минувшем году отмечалось его столетие. Этому событию и обязана своим выходом книга. В нее вошли повесть Балтера «Проездом», написанная уже после «Мальчиков», в 1965 году (кстати, это ее первое издание под картонной обложкой), воспоминания о нем друзей, письмо Б.Б. французскому литературоведу профессору Гургу (здесь опальный писатель в ответ на приглашение приехать во Францию объясняет, почему это невозможно, рассказывает о себе и кое-каких особенностях советской литературы), некоторые «документы эпохи», позволяющие воочию увидеть процесс исключения провинившегося писателя из партии, и несколько посвященных или связанных с Б.Б. стихотворений (Б. Окуджавы, Н. Бялосинской, В. Есипова).
Но самая интересная — и самая значительная по объему часть книги — воспоминания друзей. Бенедикт Сарнов, Владимир Войнович, Булат Окуджава, Лазарь Лазарев, Наум Коржавин, Микаэл Таривердиев, Евгений Стеблов, Любовь Кабо, Евгений Сидоров, Станислав Рассадин, Борис Биргер, Владимир Рецептер… Какие имена — цвет литературы, кино, театра, цвет общества 60–70-х годов минувшего века!
И в этом нет ничего удивительного. К этим именам можно было бы добавить и другие — Аксенова, Ахмадулину, Казакова, да мало ли кого. Интеллигенты, особенно вольнодумные (а какие они еще бывают?), в ту пору жались друг к другу. Сегодня кто-нибудь сказал бы: «тусовка». И явно в уничижительном смысле. Но дело в том, что это не была тусовка! Скорее, круг — в который входили и диссиденты, и будущие эмигранты, и пересиденты (с) — по-разному сложились судьбы друзей Б.Б. Но именно — круг.
Был ли Балтер центром этого круга? Нет. У этого круга вообще не было центра. Были люди, во многом единомышленники, которым необходимо было понимание, тепло, поддержка друг друга. Которые друг другу были нужны.
И в этом смысле Б.Б. действительно был одним из центров, к нему тянулись. Здесь нельзя не отметить, что в Советском Союзе писателям было где встречаться. «Декады», «круглые столы», семинары — это все казенный кошт. Но Коктебель, Переделкино, Ялта, Малеевка и другие Дома творчества? Путевки туда стоили недорого (писателям к тому же полагалась изрядная скидка), и они были заметными местами гужевания творческой интеллигенции.
Судя по тому, что вспоминают Сарнов, Лазарев, Рецептер и другие, Б.Б. регулярно проводил время в Коктебеле, не чураясь ни дружеских посиделок, ни шахмат (любимое занятие!), ни общей толкотни. До того, как подписал письмо в защиту Галанскова и Гинзбурга, а партия изгнала его из своих рядов и отрезала ему путь к читателю.
Тут-то лишенный средств к существованию писатель и решил построить себе дом в деревне: крепкий, с горячей водой и даже с камином!
Деревню он выбрал себе всего через овраг от Малеевки, писательского Дома творчества.
Не столько, правда, выбрал, сколько подфартило, что участок оказался именно в Вертошино, но друзья в один голос говорят: в этой затее был весь Балтер!
Сказав «лишенный средств к существованию», я несколько преувеличил: ни одна самостоятельная строчка Б.Б. не могла быть напечатана, поэтому автору знаменитых на весь мир «Мальчиков» приходилось то переводить с подстрочников романы узбекских писателей, то писать внутренние рецензии под чужими именами, то корпеть еще над какой-нибудь поденкой. «Немыслимо было слушать его рассказы о той негритянской работе, в которую его загнали… — пишет Любовь Кабо. — И он тратил себя, тратил, — на то, чтобы существовать независимо. Бился во всем этом стоически, бился мужественно, не жалуясь, не сожалея ни о чем, не позволяя себе — никогда и ни в чем — быть страдающей жертвой».
Вот оно — не быть жертвой. Отсюда — Вертошино, отсюда — дом с невиданными в деревне удобствами, где он мечтал писать что-то свое, вроде продолжения «Мальчиков», давать кров друзьям, которым необходимо уединиться, отдышаться, собраться с мыслями, поработать. А то и просто — взять и справить Новый год в подмосковной тиши (тогда она еще была!), под елками. С нежностью вспоминают друзья «посиделки» в еще не доделанном доме (а прожил-то Б.Б. в нем всего четыре года!). Но легко ли доделать дом в условиях повального дефицита всего и вопиющей необязательности рабочей силы?
Но Б.Б., если необходимо, умел «выстроить» кого надо. Не раз поминается в книге история, связанная с Паустовским. Б.Б. был его учеником в Литинституте, позже их связывала тесная дружба, первая часть «Мальчиков» под названием «Трое из одного города» была напечатана в знаменитом (на две трети пущенном под нож) альманахе «Тарусские страницы», изданием которого руководил Паустовский и под обложкой которого был собран весь цвет тогдашней молодой «оттепельной» литературы.
Какое-то время тогда еще начинающий Б.Б. жил в Тарусе, под боком у бывшего руководителя семинаров. У Константина Георгиевича была своя лодка, за который присматривал один из местных работяг. Как-то он пригласил друзей-писателей на этой лодке прокатиться и заодно порыбачить. Но с лодкой оказалось что-то не так.
— В прошлом году, когда здесь жил Боря, все было иначе… — со вздохом заметил хозяин лодки. — Он только скажет моему Степану: «Ты где живешь? Как твоя фамилия?» И — полный порядок.
Об этом умении Б.Б. говорить с «простыми людьми» так, чтобы ему — без всяких притом обид — подчинялись, тоже говорят многие «вспоминатели».
Откуда это у него? Все сходятся на том, что это фронтовая служба: Б.Б. был кадровым офицером, и финскую, и Вторую мировую прошел от и до, умел принимать решения соответственно обстановке. И, понятно, — характер. Не то чтобы вспыльчивый (хотя, пишут, было и это), но прямой и последовательный, не склонный к юлению.
Не раз вспоминают писательское собрание, когда, еще не исключенный из партии, он вдруг выступил: «Подняться на эту трибуну и сказать товарищам то, что думаешь, требует таких же душевных сил, что и подняться в атаку. Нормальное это положение?» И сам же ответил: «Ненормальное».
Примерно о том же в фильме «Белорусский вокзал» с недоумением говорил герой, которого играл Папанов: почему же там, на фронте, на подвиг было пойти легче, чем сейчас сказать то, что думаешь? Помню, на премьере в Доме кино зрители зааплодировали.
Не знаю, как реагировали писатели на слова Б.Б. на том собрании. Помимо слов об атаке он говорил еще и о том, что ни запугивания, ни предостережения уже все равно ничего не изменят, потому что начался и идет процесс, мы уже в пути, и нас не остановить… У той же Любови Кабо читаем: «Просто, казалось бы. Наверное, идущие за нами люди не в состоянии будут понять, почему такие простые слова и такие само собой разумеющиеся истины могли быть восприняты так ликующе и благодарно. А как часто, между тем, само воспоминание об этой речи помогало жить».
Впрочем, наверняка были люди, которые возмутились. «Что за пиар!» — сказали бы они, если бы жили сегодня.
Тогда это, правда, называлось по-другому: антипартийный поступок. И за него полагались соответствующие кары.
Достоинство. И еще одно слово часто поминается в книге: надежность. В характере Б.Б. эти вещи были накрепко сопряжены. Услышав, что кто-то попал в беду, над кем-то нависла опасность, он не просто сочувствовал, а тут же бросался на помощь. Чужих проблем для него не существовало.
…Перед тем как браться за книгу о Б.Б., я перечитал «Мальчиков». Давным-давно не открывал, помнил ее как «антисталинскую». Поразительное дело: ничего впрямую антисталинского в ней нет. Есть лиричнейшая (за что и полюбили!) повесть о подростках в приморском городе, пронизанная предчувствием будущей войны. Ни слова о репрессиях, но мы ничуть не сомневаемся в судьбах, уготованных этим «мальчикам». Так же, как ничуть не сомневаемся в том, что ожидает столь правоверную маму главного героя — сталинские лагеря.
Вспомнился последний роман Трифонова, «Время и место», где — вот ведь удивительно! — вообще нет имени Сталина, даже на страницах, где говорится о его похоронах — нету. Но повесть Б.Б. была написана на двадцать лет раньше трифоновского романа, причем тогда, когда о сталинских злодеяниях вполне можно было говорить впрямую, это даже приветствовалось. А вот Б.Б. посчитал, что такая прямота навредила бы художественной целостности произведения.
Поразительное эстетическое чутье!
Давид Самойлов когда-то сказал, что у каждого поколения есть своя «эпопея». Для его поколения это была война, для следующего — все, что связано с осознанием «культа личности». И Д.С., и Б.Б. было суждено угодить в оба поколения. «Шестидесятники»! Их уже давно ругают, отчасти противопоставляя «фронтовикам» и забывая о том, что зачастую это были одни и те же люди. Читая воспоминания о Б.Б., невозможно не думать о том, какую же сложную задачу поставило время перед теми и другими. Ведь важно было не столько писать правду про сталинские или военные времена, сколько разобраться со своей верой и с теми идеалами, которым служили.
Когда устаю, начинаю жалеть я,
Что мы рождены и живем в лихолетье,
Что годы растрачены на постижение
Того, что должно быть понятно с рождения, —
писал Наум Коржавин (кстати, тоже близкий друг Б.Б.).
Под этими словами, безусловно, расписался бы и сам Балтер.
Один прошел Лубянку и ссылку, другой — воевал и тоже (о чем я прежде не знал) посидел, правда, не по политической, а по бытовой статье — его просто подставили, — но не так долго: суд разобрался, и обвинение сняли. Но освобождались от своей прежней веры (и жестоко судили себя за нее) оба.
Это освобождение и было сюжетом внутренней жизни Б.Б. и большинства его друзей. Некоторым, как это происходило с Окуджавой и Трифоновым, приходилось вести споры не только с собою, но и с самыми близкими, например, с мамой, вернувшейся из лагеря. Как это происходило у Б.Б. с его мамой, мы не знаем — она умерла очень скоро после того, как ее выпустили.
«Разумный мир, единственно достойный человека, был воплощен в стране, где я родился и жил, — цитирует Б.Б. Евгений Сидоров. — Вся остальная планета ждала освобождения от человеческих страданий. Я считал, что миссия освободителей ляжет на плечи мои и моих сверстников. Я готовился и ждал, когда пробьет мой час. В пределах этого представления о мире — я думал. Самые сложные явления жизни я сводил к упрощенному понятию добра и зла. Я жил, принимая упрощения за непреложные истины».
Но прозрел он быстрее многих.
Составитель книги, двоюродный брат Б.Б. Виктор Есипов вспоминает яростный спор Б.Б. с его, Есипова, отцом. Дело было вскоре после ХХ съезда партии, происходящее на котором отец, говорит Есипов, воспринял со свойственной ему доверчивостью к официальным формулировкам. Для него, беспартийного коммуниста, каковым он себя считал, коммунистическая идея ничуть не была поколеблена. «Но для члена коммунистической партии Бориса Балтера, — продолжает автор, — доклад генсека означал совсем иное, он, видимо, уже тогда сомневался, можно ли доверять всей этой организации в ее современном виде и всем ее свершениям: «Такие, как ты, дядька, позволили этим фашистам прийти к власти в тридцатые годы», — разъяренно кричал он на защищавшего партийную линию отца.
Это, понятно, был некоторый «перехлест»: объект гнева Б.Б. не имел отношения к тем, кто позволил Сталину прийти к власти.
Еще более определенно об этом говорит другой родственник Б.Б., Александр Селисский: «Еще не было двадцатого съезда, но Борис уже многое понимал. Говорил не о Сталине, а о системе, созданной Сталиным и Лениным, только усмехаясь, когда я пробовал их разъединить. Объяснял, что Ленин, будь он жив, вел себя так же, как Сталин, потому что другого пути у этой системы нет».
Так думал писатель, но о Сталине помалкивал. Впрочем, к тому времени, когда ему перекрывали кислород, это было уже не так и важно. Партийное зрение товарищей не подводило.
Евгений Сидоров, работавший, когда выгоняли Б.Б. из партии, в журнале «Юность», где писатель состоял на партучете, и присутствовавший на историческом собрании, очень правильно сделал, передав составителю книги протокольную запись собрания. Читается, как пьеса, где воочию видишь, с каким профессионализмом умели выкручивать руки неугодным. Как люди из лучших побуждений требовали у «подписанта», чтобы он отрекся и, как говорили в прежние времена, «разоружился перед партией». Что в переводе на язык 60–70-х годов означало ровно то же, что в 30-х: выдай, кто дал тебе крамольное письмо! А он — смотрите-ка — не хочет ни отрекаться, ни выдавать. Ну что с таким делать?!
Редакция «Юности» не жаждала крови, не хотела «сдавать» своего автора. Главред Полевой, произнеся осуждающие слова, просто смылся. Сидоров сказал, что во многом хотел быть похожим на Балтера, и ему трудно представить себя в партии без него.
Но продуман распорядок действий... Фрунзенский райком партии счел утвержденный партсобранием «Юности» выговор слишком мягким наказанием и забрал у Б.Б. партбилет.
Впрочем, из друзей исключенного никто от него не отвернулся. Не было у него таких друзей!
Помимо прочего эта книга — гимн дружбе. Не только той, когда «не отворачиваются», а той, когда любят и понимают. Иногда подтрунивают, подкалывают, улыбаются над какими-то забавными чертами человека. Как, например, над тем, что Б.Б. постоянно забывал и путал имена. В результате вышло так, что, когда он — гражданский подвиг! — решился огласить имя засекреченного агента КГБ, передавшего на Запад злополучное письмо, то вместо имени Виктора Луи прозвучало имя Луи Филиппа, короля французов в XIX веке! (Занавес)
Но при этом все знают: мы одной крови, ты и я…
…В начале я обещал вернуться к рассказанной Сарновым истории с биргеровской теткой из Италии. Почему мне было важно начать именно с этого?
Все просто. По моим наблюдениям, значительная часть молодежи, зомбированная телевидением в хвост и в гриву, относится к тому, что происходило в СССР, примерно так, как эта самая с луны свалившаяся тетка. «Важно быть в партии — так пусть вступит в какую-нибудь другую».
Роскошная была жизнь!
И еще — о дружбе. Есть ли сейчас люди, которые умеют так дружить? Есть ли такой круг? Последнее время мне стало казаться…
Но — тсс! — замолчу, чтоб не сглазить.
Леонид Бахнов
|
