|
ДНЕВНИК
Вениамин Смехов
9/11
из книги «Жизнь в гостях»
В 1990-е годы, работая над статьей о спектакле «Мастер и Маргарита» на «Таганке», я залез в собственный нерегулярный дневник, который веду с двадцати шести лет, и он меня удивил подробностями. Я никак не ожидал такого эффекта: оказалось, что память давно навела свой порядок, где — вычеркивая, а где — редактируя реальность событий. Известно, что, пережив бурные годы молодости, люди вообще, и люди искусства особенно, вольно или невольно переписывают свою историю. Я сам замечаю, что в фильме «Д’Артаньян и три мушкетера» мы с каждым годом играем все лучше, и кони наши скачут все быстрее, а в «театре моей памяти» ставятся все более великие спектакли. Может, и я неосознанно переписываю то, «что было, что есть и что будет»... Может быть. Но мне кажется, что главные события остаются неизменными... Я не верю дневникам, которые издают родственники после смерти автора. Еще меньше доверяю дневникам, которые издают сами авторы. Зачем же я пишу? Зачем публикую записи прошедших лет и рассказы о пережитом? Зачем со сцены сегодняшней жизни я заглядываю за кулисы прошлого?
Я неразлучен со вчерашним днем. Мне уже почти ничего не страшно, кроме потери любимых людей. Недавно я вспомнил, как однажды Лиля Брик, ей тогда уже было за восемьдесят, получив номер «Вечерки», сначала открыла последнюю страницу и посмотрела вниз, а потом сказала: «Вот... наступает тот возраст, когда газеты начинаешь читать с траурной рамки».
Я прожил жизнь в театре — прекрасном и страшном месте, где люди работают не на станках, а на собственном организме. Я не собираюсь поражать читателя необычными мыслями. Но пережитое и удивляет, и учит. Мне невероятно повезло: с юности я сразу попал в водоворот лиц, театральных экспериментов, происшествий. А в пенсионном возрасте объехал полмира. Хотя книга составлена из «пестрых глав», я живо чувствую единство ее сюжета. Эта книга о путешествиях: по городам и годам, по спектаклям и фильмам, по моей биографии. Это история времени и места, в которое и в котором автору довелось жить.
Заручусь поддержкой Л.Н. Толстого: «Мне кажется, что со временем вообще перестанут выдумывать художественные произведения… Писатели… будут не сочинять, а только рассказывать то значительное или интересное, что им случалось наблюдать в жизни».
Я благодарен многим людям за то, что учили, помогали, спасали, поддерживали. Я рад, что за долгую жизнь мне не часто пришлось слышать «диких криков озлобленья», и не держу зла на тех, кто меня не понимает или не верит в то, о чем я пишу. Как сказал в начале жизни «Таганки» Наум Коржавин: «Отрицательное мнение о моих стихах меня не интересует». Может быть, сегодня я добавлю: больше не интересует.
От нынешних невзгод я защищен предыдущей безнадежностью. Но меня огорчает, когда люди думают, что раньше было лучше. Раньше мы болели одной болезнью, а теперь другой. В сознании граждан СССР капитализм мог быть только загнивающим, большинство — подавляющим, национализм — махровым, а большой — только любовь к родине. Теперь граждане поняли, что махровым может быть и полотенце, наибольшая любовь — к самому себе, и только капитализм особенно в свежем российском виде — по-прежнему остается загнивающим. Но тем не менее, жизнь может быть прекрасной. И я на этом настаиваю.
Моя книга состоит из восьми больших глав, посвященных восьми десятилетиям — от 1940 до 2020-го. Их можно читать подряд, а можно вразброс, соответственно интересам или настроению читателя. Мне очень дорого название книги — «Жизнь в гостях», ведь мы все — гости на этой земле. Очень надеюсь, что вы согласны…
P.S. В данную публикацию вошли фрагменты из главы «2000-е годы». В конце августа 2001 года мы с женой Галиной Аксеновой приступили к работе в Мэрилендском университете в Колледж-Парке, пригороде Вашингтона. Галина читала курс по истории российского кино, я ставил спектакль по «Предложению» А.П. Чехова.
В записях упоминаются члены моей семьи: жена — Галина (Глаша) Аксенова, дочь — Алика Смехова, сестра — Галина Смехова, брат жены — Евгений Аксенов.
* * *
11 сентября
10.40 — страх и отчаяние. В Нью-Йорке башни-близнецы Мирового Торгового Центра пробиты двумя налетами авиакамикадзе. Эвакуация Белого дома в Вашингтоне. Коллапс в мире человекообразных. Пентагон — тоже взрыв. На Public Radio — Моцарт, потом Вагнер, между ними — новости дрожащими голосами.
У входа в общежитие со вчерашнего дня висит плакат: «Приглашаем на дискуссию «Израиль — Палестина». Место дискуссии…» Не состоится, тема взорвана.
Университет открыт. Занятия не отменили. Ко мне пришли все студенты. Репетиция прошла хорошо, но успели только первую страницу пьесы. Говорим о случившейся трагедии. Очень сильно разработан механизм теракта. Вылетели четыре пассажирских самолета, захвачены террористами, скорее всего, в воздухе. Два из них втаранились в «близнецов», и — крах обоих красавцев, а два других — из Далласа и из Питтсбурга, очевидно, сбиты в воздухе, погибли…
Зашла Глаша, идем к машине. У дверей здания — студенты. Все с мобильными телефонами. В нашей родне всех возбудила Алика: «Где папа с Глашей, не знаете?» Созвонились. Галка, Жека, папа… Алика: «Берегите себя, срочно летите в Европу! Люблю, умоляю Глашу, улетайте!» Володя Виардо и Наташа: у них все в порядке, им звонят из Европы и из Африки. Володя говорит: «Веня, я остался на ваш концерт, но на наш берег многие на лодках перебираются, а тот берег в густом дыму». Они живут в Нью-Джерси, напротив Манхэттена.
4 часа дня. Москва, ОРТ «Доброе утро», звонит главный редактор Андрей Зайцев: «Скажите что-нибудь в эфире через шесть часов!»
— Не могу, я не политик, и вы там знаете больше, чем мы тут. У нас плохо работают телефоны и нет дома телевизора.
— И не надо, только эмоции! Что вокруг творится?
— Говорят, что по телевизору показывают ликующих палестинцев, а из Москвы, когда дозваниваются, сообщают о бредовых речах — «вот и хорошо, нужно бы всю Америку прикончить», представляете?
Согласился что-то сказать. Жду связи. 4.20, в Москве — 0.20, на Дальнем Востоке утро…
— В.Б., у нас в студии Владимир Войнович. (Слышу Володин голос: «…террористы давно давали знаки опасности в Торговом Центре…»). У нас на проводе Вашингтон, по телефону Вениамин Смехов. Алло!
— Алло, привет всем, доброе утро и спокойной ночи!
Володя Войнович: «Веня привет! Вы в университете?»
— Алло, да! Володя, у нас утро с ночью перемешалось. Здесь ужасы, эвакуация из Нью-Йорка. А еще: мы в 20 минутах езды от Пентагона, представляешь?
— Мне из Германии: «Это перелом в истории! Все поняли уровень беззащитности». А что у тебя в университете, как реагируют студенты? У них ведь нет нашей генетической памяти о войне?
— Это курс по Чехову, и у меня один немец, один африканец, восемь русских. Ударило всех, реакция одна: борьба с террором несовершенна, а террористы совершенствуются. Четыре Боинга — их результат. В мир суеты и беспечности входит «Ужас».
7 вечера. Ужинаем. Бокалом вина помянули тех, кто в «близнецах», и тех, кто погиб в самолетах. Глаша получила e-mail от Ангелики и распечатывает для меня фото и данные певцов-артистов в моей «Кармен» — очень хороши на вид. Ловим через Интернет и «Эхо Москвы», и «Свободу», и др.
В Лондоне и Брюсселе — ЧП и эвакуации. В России доллар упал с 30 до 18 рублей. Ясин говорит, что курс вернется на место через три недели. Активно-боевые интонации сочувствия и готовности помогать и забыть о распрях между нашими державами. Просят не впадать в слепую ярость к странам-изгоям. Ни Талибан, ни Палестина не берут взрывы на себя.
Есть тексты удрученных и сострадающих россиян, с четким подтекстом удовлетворенного самолюбия: мол, видишь, монстр, и ты — не сверхдержавен, и мы — тоже, нечего было заноситься, все теперь равны — как перед концом света… На «Эхо» за пять минут — более 2000 звонков; за объявление траура — 80%, против — 20%.
Глаша в недовольстве собой и мной: книжку не начала, к лекции в Лондоне не готова, Бауэра не дочитала, а ты, без деликатности — все для себя: переведи с французского Бизе, напиши рекомендацию Тиму в Гриннелл, подключи к Интернету… Ну, пар вышел, и я: прости меня. А Глаша: нет, ты меня извини, родной. Вывод: на фоне пережитого коллапса нервы не терять.
Вести из университета. В Пентагоне уничтожена вся пятиэтажная «безопасность». Из WTC — двух несчастных зданий — за полтора часа успели выбежать и выпрыгнуть многие люди. Дай им Бог жизни. В шоке мы всех размеров беды пока не воспринимаем.
Синди Мартин говорит, что ее Саша (он аналитик в большой компании) назвал много стран, объявивших ЧП: Япония, Южная Корея, Франция. Из отпусков срочно вышли главы военных ведомств, в России — тоже. Бен Ладен отказался от ответственности, но перехвачен звонок ему от братьев по дьяволу — с горячими поздравлениями. В 8.30 вечера обращение Буша к народу. На Public Radio Первый концерт Прокофьева. Работаю над «Кармен». Вышли к площади университета. Над каскадом фонтанов сидит девушка со свечой. Церковь открыта. Сидим. Библии на скамьях. Цветы на верхней площадке. Молятся взрослые и юные. Походки и выражения лиц выглядят потусторонними.
12 сентября
На Public Radio реклама, новости кино, шуточки — бизнес вне морали. Звучит классика: «Лунная соната» Бетховена и Первый концерт Шопена — в исполнении Евгения Кисина. Вальс Шопена — Владимир Горовиц. Алексей Наседкин — концерт А. Глазунова.
Траурный митинг на Mc-Keldin Mall — огромной поляне между зданиями университета. В час дня отовсюду сходятся тысячи студентов, преподавателей, сотрудников всех служб. Глаша со студентами на солнце. Меня — к старшему племени, под тень деревьев. Потоки людей. Кто в шортах, кто в галстуках. Выступают на разных языках преподаватели. Следом за арабским профессором — еврейский музыкант, он на «ашкеназском» шофаре пронзил высоким звуком все видимое пространство как во время Судного дня, призвав к покаянию и возвращению к Богу. Звучат немецкий, китайский, французский языки. Все это — коротко, сильно и очень внятно. В конце митинга афроамериканская контральто поет гимн Америки. Все стоя его подхватывают. Снова садимся и слышим просьбу одного из руководителей университета — наверное, президента — пожелать добра друг другу на своих родных языках. Я не понимаю, мне переводит Синди Мартин. И это невозможно забыть: сидящие тесно незнакомые чаще всего люди обращаются к соседям, каждый на своем языке, со словами от себя. Мне сказал сосед справа — назвал имя и пожелал мне добра на неизвестном языке, я ответил ему — на русском, и увидел, как тысячи людей поворачивают лица друг к другу и на всем людском поле шелестят легким ветром все произносимые имена и пожелания.
Внезапно множество волонтеров вручили каждому по гвоздике, и мы все пошли к каскаду фонтанов. Я нашел Глашу, и мы, как и все, бросили цветы в воду, а они медленно уплывали вниз, уносимые струящейся водой. При этом вся площадь тихо исполняла красивую песню. Потом подходили к столам с белыми бумажными скатертями и фломастерами и писали свои имена. И все это совершенно спокойно, в каком-то удивительно ровном, согласованном ритме…
Всюду можно было видеть листовки, на которых отпечатаны советы поведения и самоутешения.
Друг — музыкант Юлик Милкис позвонил из Нью-Йорка: картина киноабсурда — на улицах исчезли люди, пустой Манхэттен. Толя Вишевский — из Айовы: у коллеги, у славной Ракелл, брат работал в одной из башен-близнецов, выпрыгнул с 87-го этажа, не погиб, лежит в клинике.
Жека передает: в первые часы их отец, мой могучий тесть, требовал дозвониться до американского посольства — узнать, что с его дочерью и ее мужем. А утром по ТВ слышали мой голос — из Вашингтона.
Новости: стало известно, что два работника колледжа с дочерьми погибли в самолете, врезавшемся в Пентагон. И в самом Пентагоне погибли не сто, как говорили раньше, а более восьмисот человек. Из-под завалов идут звонки с мобильных телефонов. А в Израиле — удары по палестинским военным точкам, а власти Палестины шлют жалобы в ООН: Израиль, дескать, пользуется трагедией в США. Арафат призывает палестинцев сдавать кровь — в клиники США. Бен Ладен под домашним арестом. Владимир Путин объявил завтра в 12 часов минуту молчания по всей России. Дума полна гнева и сочувствия, а Зюганов потребовал усиленного режима бдительности в регионе Чечни. Звонок Глашиного итальянского коллеги из Северной Каролины: у них полиция обезвредила группу молодежи, которая шла с оружием громить пакистанцев в их магазине (вчера прошли слухи про победные песни и танцы исламистов во многих городах Америки). Сегодня и у нас поблизости были хулиганские нападения на места торговли такого населения.
В 11 вечера и ночью у каскада фонтанов и наверху — много свечей, цветов и тихих разговоров. Занятия отменены. А у здания библиотеки — огромный монумент премудрой черепахи — студенческий талисман, она вся в цветах и свечках. Дети верят в премудрую Тортиллу.
13 сентября
Я — в «Кармен», Глаша — в Гоголе. По радио — Чайковский, Вивальди, Римский-Корсаков, Бах. Разговариваем с Балтимором, с Аллой Желенко: «Когда я увидела первый взрыв, первая мысль, что показывают голливудскую версию конца света».
Репетиции идут прилично, но часто отвлекаемся на разговоры о катастрофе. Гибель людей в самом защищенном, казалось бы, месте на Земле — знак беды всего человеческого рода. Беззащитны защищенные.
Звонит Галка-сестра: Германия полна сострадания, после коллапса люди как будто снова полюбили друг друга.
Говорим о сценографии со Стасом Морозовым, он готов прилететь на неделю, дал данные для визы. Был на похоронах Андрея Гончарова. Стоял рядом с Фоменко — учеником покойного режиссера. Фоменко сказал Стасу, что очень плохо у него с администрацией, из-за них кто-то из лучших актеров уходит. Сообщил: «Жду Веню в декабре, начинать работу по «Самоубийце».
От Маши Лекич: здесь в Колледж-Парке сожгли арабский магазин. Такие дела. Дикая информация: после того как самолеты врезались в WTC, тамошняя бюрократия, отвечая за спокойствие, загоняла людей назад в здание, просила не паниковать: придет помощь, ждите. Однако сотрудники из русскоговорящих ослушались, сами себя спасали.
Из Мельбурна — Алла Гейро: молодежь стала вдруг очень серьезной: никаких бурных вечеринок, многие понесли цветы к консульству США.
Атланта, в лице профессора Лены Глазовой, шлет просьбу от университета — прибыть на два семестра. Глаше — большой курс кино, мне — постановка спектакля.
14–16 сентября
В Нью-Йорке похороны. В странах Европы объявлен траур по погибшим 11 сентября. Из-под обломков башен-близнецов спасатели смогли извлечь тела 184 погибших. 4700 — число пропавших без вести. В Нью-Йорке огорожено пространство катастрофы, от океана до 14-й улицы. Настоящие герои 9/11 — пожарные, — и те, кто был в башнях, и те, кто сразу вышел к завалам по приказу, и добровольцы. Погибли триста с лишним пожарных и полицейских, около трех тысяч гражданских лиц — более чем из восьмидесяти стран мира.
Жена одного из сотрудников ВТЦ летела в первом самолете. Шли в никуда сигналы из мобильников. Сигналы от пилотов. Четвертый самолет взорвался, не долетев до цели, в поле Пенсильвании… Оттуда шли слова — о входе террористов в кабину. Целью был Капитолий.
Слава Богу, не кинулись к ракетам-ответам. Считают, что будет война надолго — в стиле израильской умной стратегии точечных уничтожений убийц. Все сходится к мультичудовищу Бен Ладену. В армию 35 000 волонтеров за два дня. И наш Леня Желенко в их числе. Прерваны очереди сдающих кровь: больше не требуется.
Новые подробности о бездарных органах безопасности: индусы перехватывали сообщения о подготовке терактов, и не только они. Службы безопасности — лажа США. Беспечность везде: в летней школе ВВС во Флориде упустили усердных арабских отличников. А теперь все бдительны: говорят, что недавно на одном из регулярных рейсов встали и двинулись к туалету двое смуглых темноволосых мужчин — на них набросились пассажиры… Потом извинялись, конечно.
Вашингтон. Едем на метро в оперный театр. Кажется, у пассажиров — та же подозрительность, что и везде, особенно смотрят на арабские лица. Кеннеди-центр. Простор и роскошества центра столицы, фонтаны и прогулочная веранда над Потомаком-рекой. Все, как всегда, но когда за двадцать минут трижды над головой пролетают патрульные вертолеты, под их грохот все великолепие превращается в жалобную беззащитную игрушку детей-переростков. Меломаны вздрагивают и следят за воздушной секьюрити.
Перед увертюрой к опере Оффенбаха «Сказки Гофмана» дирижер Эммануэль Вилом появился без аплодисментов, дал сигнал — и оркестр исполнил гимн США. Весь зал поднялся. У некоторых слезы. Многие стоят, прижав к сердцу правую руку. Сказка и философия несчастной любви отвлекли от печали, но не отменили того, что звучало перед увертюрой. Спектакль этот был копродукцией с Мариинкой, поставила его Марта Доминго, жена Пласидо Доминго, художественного директора Вашингтонской национальной оперы.
Едем в Балтимор. Работа с переводом текста «Кармен», с Аллой Желенко у пианино. Ангелика пишет из Ахена: в Германии в церквях стало намного больше народу. В Москве Алика в храме поставила свечку за убиенных. Пытаюсь телефоном достичь внимания Юрия Темирканова, главного дирижера оркестров здесь и у себя в Санкт-Петербурге. Отвечают, что сообщение передали секретарю маэстро, Марине. Знаем, что 20 сентября с Балтиморским оркестром выступает Евгений Кисин.
До трех часов дня идем дальше по переводу «Кармен», 4 листа готовы к работе с певцами. А в семь вечера «прошел испытание» гений музыки Ю. Темирканов. Его главный друг и помощник Марина соединила нас, и Юра: «Где ты, как ты, я очень хочу тебя видеть!» А уж как я хочу… 25 лет назад мы чудесно отдыхали в Сочи, в санатории «Актер», третьим был тенор из Большого театра Алексей Масленников. Потом в 1977 году Алеша пригласил меня на премьеру «Мертвых душ» в ГАБТ, и Темирканов тогда же пожаловал в нелюбимую Москву, по просьбе Родиона Щедрина, дирижировать этой оперой. «Юра, а ты помнишь?..» «Очень даже помню! Ты можешь завтра… нет, в четверг? Да-да, с Кисиным, два билета на Смехова? Три?.. погоди». В сторону — общение с администратором: «Есть, Веня, три! Да! После концерта — ко мне». Я просто счастлив. А для Аллы — пианистки школы Столярского — это было просто мечтой: увидеть/услышать Темирканова в Балтиморе.
Новости: заглушить тревогу на тему происходящего пробуют введением признаков оптимизма. Например, непроницаемые кабины пилотов, или слухи о запрещении вылетов в США неграждан страны, телепередача о встречах муфтиев с раввинами…
17 сентября
Вашингтон. Собрались в любимую Национальную галерею искусств. Жаркая осень. У Белого дома — туристы. Красивые парки, скульптуры. Охрана всех видов: полиция в авто, с автоматами, на мотоциклах, ФБРовцы в джипах, женщины-полицейские на велосипедах и… белочки везде. Фотографируем главное здание и двоих в черном — на крыше. Глаша опустила фотоаппарат: почувствовала наведенный на нее окуляр: проверяют, не снайперистка ли она? С 4.30 до закрытия — в музее. Ожили! Ф. Гойя, Ренуар, Мэри Кэссэтт, Сарджент.
18 сентября
Маме было бы 83! Поздравились — с Галкой и папой по телефону. В русском магазине вчера купил свежие газеты. Интервью с Владимиром Войновичем. Володя стал рисовать. Фото живописных портретов мастера: Ира, Пушкин с Гоголем и автором… про догадки в книге «Москва-2042», про КГБ — ЦКГБ, про всех генсеков у власти, и про Путина — умного, потому что не отреагировал на сатиру и вручил Володе Госпремию.
В классе работа неплохо идет, увлеклись ребята театром в личном пользовании. А дома Глаша пристает — учи, мол, учи английский, парень. Звонок от Пети Фоменко. Голос крепкий, говорит, что ушли на «промысел» в кино Юра Степанов (Подсекальников в пьесе) и Тарамаев (Аристарх Доминикович). Будут другие, мол. Я — о сегодняшнем дне рождения мамы, Петя — о своей маме, самом близком друге… Об уходе А.А. Гончарова, о кровных связях. Ну, до декабря.
19 сентября
Идем в ближайшую химчистку. Ею владеют наши эмигранты, Лора и Леня Блюмины. Рассказали о Таити: как Лора одна ступила на коралловые рифы, покормить акул и скатов, Леня ее снимал, а группа человек 180 — из Франции, Германии, Италии и США — оторопели, глазея на них с палубы своего корабля. Вспомнили, как два года назад в химчистку зашел темнокожий с десяткой долларов — «разменяйте, please». Брат Лоры открыл кассу, а тот с пушкой: «Отдайте все!» И Лора, без подготовки, прыгнула, вдарила. Бандит опрокинулся к стенке, потом вскочил и бежать, Лора — за ним, с матом, конечно, видит, на улице еще один — стоял на атасе. Брат позвонил в полицию. Пришли полицейские, забрали десятку — как вещдок. Этим дело и кончилось.
Муж Синди Мартин — Саша Бобылев — рассказал о том, что известно про ситуацию. Оказывается, 30 пилотов были готовы, а взлетели и погибли 19. Все учились в лучших школах США. В аэропортах ужесточили порядок: приезжать нужно за три часа, без провожатых, нельзя брать в ручную кладь стеклянную посуду.
По радио — Четвертая симфония Чайковского, там третья часть — моя — для «Ревизора», в сцене вранья.
20 сентября
По радио Буш просит Конгресс поддержать концепцию «долгой борьбы» (войны с террористами). В классе — упражнения на внимание, на партнерство, на «оправдание жестов». Скороговорки на английском и смена подтекстов. «Медведь» — репетируем сцены до прихода Смирнова — на двух языках. Молодцы. Едем в Балтимор на концерт.
Гигантский зал, и народ классный, на улице не встретишь сразу столько добропочтенных господ. Много молодежи, очевидно, музыкантов. Оркестр на сцене — 85 человек. Световых приборов (считаю) 90 штук — наверху. Темирканов к пульту. Зал встал. Гимн Америки. Поют. Много профессиональных голосов. Звучит сильная страсть, слезы у нас — у всех, кажется. Многие поют с рукой у сердца. Искренне, горько, с любовью — и на всем отзвук жалобной беззащитности.
Вышел на сцену Кисин — прямая спина, черные пружины копны волос. Строго поклонился дирижеру и оркестру. Юра Темирканов — за крылом рояля, видны взлеты его рук — тоже крылья. Без дирижерской палочки. Второй концерт Брамса. Вторая и третья части — это счастье в волнах музыки. Легкий бег пальцев, невероятные пианиссимо — красиво и глубоко чувственно. Зал сравнялся до единого слушателя, в лицах и фигурах двух тысяч людей — напряженное наслаждение. Паузы между частями — в мертвой тишине, без привычного покашливания. Пианист и дирижер обмениваются кивками. Финал. Все встали, выбросили энергию восторга бурей оваций. Кисин — без улыбки, поклон, ожидание, еще поклон. Ждет дирижера, но Юра вперед не вышел. Всё — пианисту. Ушли, Юра чуть обняв Женю. Трижды повторилась буря — и снова поклон без улыбки, как будто он слушает музыку у себя внутри. Вдруг Кисин стремительно вышел, сел к роялю, и сразу все послушно, как дети, сели. Женя — залу, по-английски: Брамс, «Венгерские танцы»! Музыканты — полное внимание, сами стали меломанами.
Антракт. Очередь к Кисину за автографами с CD в руках. Мы тоже купили — Шуберт и Брамс, но за автографом не встали. Второе отделение — оркестровое исполнение Рихарда Штрауса. Темирканов ведет мощный диалог с музыкантами. Финал.
За кулисы к Юрию Хатуевичу. Очень просто и близко, по-кавказски и озорно: «Ты почему пропал? Как не стыдно — был в Питере и не дал знать!» С шефом оркестра — по-английски, мне о нем: «Мой башлемет». Женя Кисин с мамой Эммой. Трогательно: «О, я не знал, что вы здесь, как хорошо!» Долго надписывает на диске — и нам, и Аллочке. Бледен, улыбается. Говорит нам, когда будет в Германии, когда в Париже — жалко, не сможем совпасть с его концертами. Подарил ему, передал маме в руки мою книжку «Мастер и Маргарита в стране чудес». С Юрой договариваемся о встрече в Балтиморе у Желенок. На улице дождь. Едем к Алле и Лёне, а душа поет.
21 сентября
3 часа дня, мы — в Нью-Йорке. По радио — мудрые толковища: 11 сентября — это расплата за грехи — высокомерия, сверхбогатства, диктата мирового порядка и т.д. Мосты, Гудзон, Манхэттен — без Близнецов на носу острова. Бродвей, Амстердам-авеню, 87-я улица, в новом доме друзей, партнеров по «Истории солдата» Игоря Стравинского, Нины Коган и Юлика Милкиса. Юлику — замечательному кларнетисту — 44 года. По этому поводу в доме «творческий хаос», сам виновник торжества отсутствует. Глаша не умеет мириться с дискомфортом, берет Нину, ведет в магазин, оттуда — домой, готовка достойного ужина совпадает с прибытием Милкиса. Он в свой день рождения наградил себя посещением (по суровому пропуску) места 9/11 — катастрофы 11 сентября. «Ходил в каске… гарь и отравляющие вещества, будто это было вчера… подошвы у туфлей плавились! Это ад без границ, испепеление всего живого… люди выбрасывались с 80-х этажей, сгорали в воздухе, и до земли долетали их кости… не могу. Голова болит страшно от запахов». Юлик налил в большую чайную чашку виски, выпил и до девяти вечера вмертвую уснул.
Глаша привела абсурд в порядок, испекла мясное, пирог с капустой, сотворила салаты, вокруг бесцельно блуждали хозяйка Нина Коган — пианистка и профессор музыки — и сынок Даник — скрипач. Стол прибран и украшен по-королевски. В паузе у Глаши рождается смешной афоризм: «Отдыхать душой нужно не с талантами, а с поклонниками!» Прибывают друзья-музыканты, ведутся дивные беседы — о подвигах, о доблестях, о славе — на родине и на чужбине. По исчезновении подавляющего большинства напитков и пищевых боеприпасов, к столу тихо присаживается именинник. Без кларнета, но голодный.
22 сентября
Через мост Джорджа Вашингтона — из Нью-Йорка в Нью-Джерси, где жизнь потише, где в красивой старой вилле живут задушевные друзья Килинские, Леночка и Володя. Она — искусствовед, трудится в главной библиотеке Нью-Йорка. Он — потомственный врач, акушер-гинеколог, с абсолютным чувством юмора — острого, меткого, никак не злого. Володины бабушка и дедушка из тех, кого Сталин назвал «врачами-убийцами» и кто чудом остался в живых и не погиб в борьбе режима с «безродными космополитами». Лена и Володя — москвичи по рождению и по веселому снобизму. Пережившие все тяготы и потери, Лена и Володя живут очень интересно: книгами-новинками России и США, кино и телепремьерами, они неразлучны с добрыми событиями прошедшего и старыми друзьями.
Наташа Виардо, в чьем особняке у меня сегодня вечер, живет рядом. Два рояля и стены, говорящие глазами друзей и учителей Володи Виардо, знаменитого пианиста: Вана Клиберна и Святослава Рихтера. В своем концертном зале Наташа и Володя принимали отборных музыкантов, но «разговорный жанр» здесь представляли только Миша Козаков и я. Несмотря на трагические события, Наташа решила не отменять мой концерт, и сегодняшние зрители появляются и выглядят по-особому. Они все — свидетели «репетиции конца света», жители изувеченного ранами города.
Володя Виардо, как обещал, задержался на день, завтра улетит на гастроли. Пришли знакомые, незнакомые и близкие: Нина Коган и Юлик Милкис, Рома Кармен — наш оператор, российские сотрудники ООН и даже из Совета Безопасности — посетители музыкальных вечеров этого дома.
Опыт мне сегодня не помог, я и в разговоре, и в стихах никак не выйду к привычной тональности, подстегиваю свою энергию изнутри, но ответная энергия не спешит мне навстречу. Хорошие умные лица задумчивы и серьезны. Говорю о 40-летии моего курса и об Этуше, нашем мастере, о 80-летии великого поэта войны и мира — Александра Межирова, ныне — невольного эмигранта в Америке. Его стихи, стихи его друзей по фронту — Слуцкого и Самойлова, затем мои любимые стихи Пушкина и Булата Окуджавы… Потом о восточной поэзии, о ее гениях, ставших кумирами Гете и Фета, Есенина и Мандельштама. Потом Хафиз, Гамзатов, цитаты из моей «Али-бабы». Здесь публика заулыбалась. Читаю стихи Маяковского, Игоря Северянина, Бродского… Говорю о смешных глупостях к 200-летию Пушкина, о казусах и прелестях моей «Пиковой дамы» в Праге. Меня подгоняет не просто законная реакция на юмор, а прямо-таки детская «охота хохота». Читаю «Аэрофлот» Высоцкого, читаю пародийные коротышки-стишки друга-художника Эрика Первухина о посещении новорусским пессимистом Третьяковки. Чудо ухохатывания и горячее желание зрителей угадать, какую картину имел в виду автор:
Вломил папаша сыну в темя…
Такое, братцы, было время.
«Три охотника в лесу:
Вспоминают колбасу».
Прозрачной бумажкой картинка прикрыта,
Зритель глядит, все вокруг позабыто.
Так он глядит, почитай, полчаса.
Живопись может творить чудеса.
Высокий берег, облака,
Нарисована река.
Но не видать совсем людей —
Видать, художник иудей.
И совсем в охотку — Саша Черный, «Обстановочка»! Мне было важно поднять настроение людям, только что пережившим беду, и им тоже хотелось найти в себе силы улыбаться. Может, преувеличиваю, но и Глаша потом подтвердила: чужие, отвлеченные в первой половине концерта люди, во второй части и до конца они были какие-то избыточно жаркие, счастливые и родные.
И задали мне вопрос — о событиях 9/11. И я ответил, что очень долго еще всем миром мы будем разбираться в новых чувствах самой себе неизвестной Америки. Ну и стихи хорошего поэта, рано ушедшего Саши Величанского, моего друга детства, по сходству темы:
Мы мстим, и мстим, и мстим кому-нивесть:
отмщения ярость зверская — людям большая честь! —
веками вечными одно лишь мщенье длилось.
Но если справедливость только месть,
и если в зверстве добродетель есть —
будь они прокляты — добро и справедливость…
23 сентября
Воскресенье у Килинских. Звонок Наташи Виардо: идут e-mails от вчерашней публики — какой, мол, я психотерапевт, что невменяемых нью-йоркцев растормошил до радостного хохота. С Леной и Володей едем в соседний городок Энгельвуд, где у Володи клиника. В хорошем ресторане, на улице, угостили друзей, у кого мы в гостях. Очень интересно: Володя Килинский, после получения медицинского диплома в Бостоне, проходил резидентуру в госпитале, где лежал Джордж Баланчин, гениальный хореограф России, Русских сезонов в Париже и создатель Нью-Йорк Сити Балета в 1948 году. А в начале 1983 года, несмотря на тяжелое состояние, Георгий Мелитонович Баланчин хотел поговорить с кем-то по-русски. В палате все время бывали балетные американские девочки, и, по случаю, двадцатисемилетний Володя оказался единственным человеком, говорящим по-русски. Чуть-чуть поговорив с ним, Баланчин спросил: «Вы любите балет?» Володя утешил старика согласием, за что немедленно получил два пропуска на «Щелкунчик». Этот шедевр Чайковского в хореографии Баланчина до сих пор под Рождество исполняют во всех штатах Америки.
26 сентября
У Аллы Желенко в Балтиморе отмечаем дружбу с Темиркановым. Стол закусок и баранья нога, красное вино и тосты — цветастые, беззащитно-агрессивно-дружелюбные. Юра завышал мне цену как артисту. Я скрывал возражения, кивал и нападал на него — всемирного супердирижера. Юра не считал себя театралом: ни Любимова, ни Товстоногова за режиссуру не хвалил, но очень нежно любил Андрюшу Миронова, Кирилла Лаврова, Сережу Юрского — «с его босячкой Наташкой». И с Тарковским приятельствовал, хотя кинофильмы его не восхищали. С Родионом Щедриным друзья, и в 1977-м поклялись в компартию не вступать. Юра вспомнил, как играл в игры с Первым секретарем Ленинградского обкома КПСС Г.В. Романовым, чтобы выбить ордена и премии для всех сотрудников к 200-летию Мариинки. И добавил с гордостью: «И себе не больше, чем кордебалету». Москву посещал редко, неохотно. И даже получать третью Госпремию из рук Ельцина в Москву не полетел. А вот на юбилей дирижера Кирилла Кондрашина приехал, а потом Нину Кондрашину уговорил прилететь в Нью-Йорк на концерт памяти маэстро. Юрина родня живет в Нальчике, брат — главный дирижер. Всех с ног до головы обеспечивает Юра. В Мюнхене Юра виделся с Владимиром Войновичем — очень хорошо это было. «А я твою книжку в 1987 году купил», — сказал он мне. Я был тронут и рассказал, что это было на закате издательства «Советский писатель», художником книги был Давид Боровский. Перед уходом снялись на память — Темирканов, Марина, Глаша, Алла и я. Точка.
|
