НАБЛЮДАТЕЛЬ

театральные впечатления павла руднева

Записали в хор

«Слово о полку Игореве». Режиссер Кирилл Вытоптов, драматург Саша Денисова. Театр на Малой Бронной, Москва.

Честно говоря, это очень дикая фантазия. Неясная технология — непонятно, как вообще такая форма спектакля могла прийти кому-то в голову. Талантливо и вздорно. Хор современных охранников воспроизводит текст древнерусской летописи, но не рассказывает сюжет, не играет его от начала и до конца: текст существует в устах охранников как галлюцинация, как эхо прошлого. «Слово о полку Игореве» находит на сегодняшних людей как благостное, лечебное и в итоге пробуждающее сновидение.

У камерного спектакля Кирилла Вытоптова три слоя. Один — актерские этюды по поводу жизнедеятельности охранников, их повседневности, их ночных бдений. Второй — их документально зафиксированные монологи, рассказы о себе. В третьем слое женский голос по трансляции обучает охранников особенностям древнерусской лингвистики, способа произнесения слов, толкования их, осмысления — словно бы занялись охранники привычным для них перепрофилированием.

Каждый из слоев не имеет ни начала, ни конца. Спектакль впадает в состояния и выпадает из них, словно бы в хаотичной, спонтанной структуре, точнее, бесструктурности, где предсказать дальнейший ход событий совершенно невозможно. Все смешалось в полусне-полуяви, ведь изображается тут ночное бдение ЧОПа.

Тут, безусловно, исследуется синдром охранника — то, что теперь встречается ежечасно, ежедневно. То, что стало привычно: способ небольшого заработка для обедневших слоев околомосковского населения. И то, что, безусловно, раздражает: мы говорим о жажде власти, о серости и накоплении социальной злобы, о бессмысленности, условности охраны. Разумеется, от самого маленького охранника начинается иерархия охраны: от низшего чина вверх, и вся эта вертикаль власти давит на маленького человека, воображающего себя центром контроля. И о том, как меняется самоощущение, когда кругом охранники, сканеры, рамки, проверки. То ли идея опасности преувеличена, то ли все это придумали для того, чтобы трудоустроить социально неблагополучные толпы половозрелых мужчин, достойных лучшего применения своих сил.

При входе в зрительный зал — точно такой же контроль. Рогатка, стоящий униформист с палкой в руке. Проходя мимо него — ты уже понимаешь, что ты в театре — все равно невольно скукоживаешься, суровеешь. Это неприятные секунды.

Декорация — пункт наблюдения, сторожевая. Дрожащие экраны, чайник, давно немытые чашки, доширак. Унылость, убогость, тоска и скука, ночная угнетающая тишина. Несколько униформистов: молодых, средних лет, умных и не очень, красивых и тщедушных, спортивных, поигрывающих мускулами и вялых, стремных. Здесь, в этой душной, неамбициозной среде, где только гнев и понукание, в особенности мечтается о подвиге, здесь возбухают, строятся планы о возрождении Руси и спасении Родины. Целое поколение здоровых мужиков брошено в мусорную корзину.

Слой социального негодования присутствует (один из персонажей говорит: «Меня подтолкнула к этому бездарная политика нашего государства»), но очень быстро уходит как слишком очевидный. Социальная проблема заменятся выходом в метафизику или в спародированную архаику.

Когда эта нелегендарная, повседневная реальность сталкивается с текстом «Слова о полку Игореве», возникает сущностная тема: как живет миф сегодня, куда растворилось легендарное сознание, жива ли традиция вообще. «Слово о полку Игореве» — основа, базис российской культуры, прародительница ее интонаций и поэтики. Вот она конкретно живет в чоповцах сегодня? Миф прорастает в нас, сегодняшних?

На нашивках черных униформистов, которых мы видим повсеместно, — логотипы бесчисленных охранных предприятий: «рать», «дружина», «войско», «гвардия». В этих словах много пафоса, самовозвеличивания. Можно ли сравнить войско Игорево и рать охранников столицы? Это те же самые русские люди или какие-то иные? Это вырождение или соответствие? Быть может, те были такими же, но историче­ские пласты, дух старины просто накачали наших предков величием и пафосом. Прошлое нам видится в идиллическом свете, а настоящее — в унылом, таково свойство человеческого взгляда. Охранники могут разоблачить пафосность и лживость мифа, но и миф может разоблачить лживость, тщедушность современного войска.

В классической культуре были полководцы, военачальники. Затем был Вершинин, Соленый, Федотик у Чехова. Затем Кудимов из «Старшего сына». Затем Хруст из пьесы Владимира Жеребцова «Чморик». Теперь — охранники. Это захудалый род.

На сцене постоянно взаимодействуют девять мужчин. Когда в одной из сцен является девушка в короткой юбочке, охранники заметно оживляются и начинают производить действия, которые можно охарактеризовать как бурную смесь своеобразно понятого флирта и привычного маскулинного насилия и унижения. Гендерные стереотипы здесь расцветают пышным цветом.

Спектакль в целом ряде эпизодов выходит на интересную тему оборонного сознания русского человека. Наше геополитическое нахождение на рубеже восточной и западной цивилизаций, православная вера диктуют нам, сегодняшним и вчерашним, постоянно обороняться. Отсюда выходит то, что находил Николай Бердяев в точке сближения русского коммунизма и русской древности: общинного сознания, тяготения к хору, к коллективному бессознательному, к хороводу, к идее братства. И когда в спектакле звучит хит Андрея Державина «Брат ты мне или не брат», то становится ясно, что эта проблема осталась не только в архаике «Слова о полку Игореве», где постулируется братство воинов, но и сохранилась до наших дней и активно используется даже в массовом искусстве.

В какие-то моменты спектакль впадает в пространство сновидения: проносится рыцарь в латах — почти игрушечная, уменьшенная копия объектов из коллекции Пушкинского музея, или же в полузабытьи охранники, накаченные уроками древнерусской грамматики, извергают из себя словечко «рокотаху» — и здесь спектакль впадает в абсурд, в трансцендентное, когда родной язык демонстрирует зловещие, опасные бездны в себе. Как свое, родное, привычное вдруг становится чужим, пугающим. Познание — любое, на любом уровне — сопряжено с мытарством, опасностью для сознания; даже прямолинейное, простодушное, не знающее сомнений мышление охранников, когда оно сталкивается с архаикой, непостижимой поступью истории, делающей родной язык инопланетным, буксует, мутирует, расслаивается.

У «Слова о полку Игореве» есть такое свойство: для нас, сегодняшних, это самая глубокая древность, которую можно себе вообразить, это эталон архаики. Но внутри текста летописи есть понимание того, что есть нечто еще более древнее — это сам язык, ведь летописец хочет писать древним слогом. Язык оказывается древнее, чем возможно себе это представить, а архаика вообще уходит куда-то во фрактал. Именно в этот момент повседневность охранников расслаивается. «Что мы тут охраняем?» — повисает вопрос, который стал не конкретен, а метафизичен. Что конкретно — ясно: банки, магазины, театры. А что именно в них является предметом охранения?

Кто-то из охранников — тщедушен (в особенности до смешного доходит тут образ, изображаемый Аскаром Нигамедзяновым: такой робкий парень точно никого защитить не сможет), кто-то, наоборот, все время поигрывает мускулами, подбадривает свое тело, словно бы в неврозе, жаждет действия. Борьба с «мойщиками» — теми, кто ворует с полок в супермаркете, становится для этой рати эпическим событием, сравнимым с «Песней о Роланде» или тем же «Словом». У каждого поколения своя война, вот этим досталась такая.

Спектакль во все время действия плавает от сочувственной насмешки над своими героями к полному их пониманию, от карикатуры к милосердию. Да, мы не любим охранников, но спектакль говорит — языком художественной метафоры — о том, как выглядит и существует целое поколение людей, которые не нашли в наше время лучшего применения своим возможностям. Социальность уходит в русский дзен, в русский авось, в накопление охранниками в условиях прокрастинации какой-то неведомой силы в них, которую расшифровать и осознать пока невозможно.

Спектакль завершается веселой и добродушной величальной, которую поет хор, девятка прекрасных, совершенных мужчин, красивых, как Аполлон.

Смотрю на них и вижу, что все они пришли в труппу при различных худруках: кто-то еще при Сергее Женоваче, кто-то при Сергее Голомазове, кто-то при Андрее Житинкине. Труппа Театра на Малой Бронной слоистая, разноименная, отражает его тяжелую, конфликтную историю. Режиссеру Кириллу Вытоптову удалось склеить эту разрозненность в единый стиль, в хоровод. И это еще одно достоинство этой работы.