|
Об авторе | Ирина Викторовна Машинская (09.04.1958, Москва) — автор девяти книг стихов. Лауреат нескольких премий, в том числе, совместно с Б. Дралюком, 1-й Премии в переводческом конкурсе Иосифа Бродского/Стивена Спендера. Главный редактор основанного вместе c О. Вулфом (1954–2011) проекта «СтоСвет/Cardinal Points». Cоредактор англоязычной антологии русской поэзии The Penguin Book of Russian Рoetry и журнала Cardinal Points (StoSvet/Brown University). Предыдущая публикация в «Знамени» — № 4, 2017. Живет в Нью-Джерси, США.
Ирина Машинская
всё тает
Окраина
Чем ближе к метро, тем шумнее и ярче,
тем шире и мельче лужи, тем ненужней фонари.
Юпитер быстр вращеньем и оттого переменчив,
Сатурн же так лёгок, что может поплыть в воде.
Полуподвал
Одиночество нескольких блёсток, зажатых на пожелтевшем к весне ватном снегу
между двойными рамами чужого жилья на Первой Мещанской,
как будто можно жить вровень с асфальтом —
если идти по правой к Колхозной
и смотреть под ноги и вкось —
но различишь в полуподводном мраке только герань и кошку и ватный
cблёстками снег.
и никогда не узнаешь как живут там под водой эти чужие люди
не станешь ими
Одиночество зажатого между поколениями m и n,
левым и правым, уныньем и югом, любовью почти ко всему.
Одиночество счастливого.
Одиначество его счастья.
Митинг. 1999
Ходили в школы бедные
за дальний переезд,
горланили победное,
что нас никто не съест,
мол, нас никто не слопает
— ни те, ни те, ни те.
Мы всё наденем новое
на тысячной черте.
Не колокол, не ботало, а круглое число.
Ещё не поздоровавшись, грядущее вошло.
Нас мучили науками
наперекор уму,
но мы Тебя аукали
и верили всему,
что сказано по ящику,
мигавшему «не лгу».
По косточке, по хрящику,
а прибыло полку.
Катится солнце пыльное, голодное вдвойне,
и пальцы растопырили, кто не был на войне.
Поешь у телевизора —
забудешь про детей.
Ошибочка провизора
в программе новостей.
Врёшь! — нас никто не слопает
— ни те, ни те, ни те,
мы всё наденем новое
на тысячной черте
Печаль
И не вспомнишь теперь, почему
как гудели, провожали пчелу
за моря-долы.
Возвратилась из-за дол в шесть,
не измерить тех путей-шеств,
не изведать всех её медных яств.
Встали в пять, вылет в семь в восемь.
Погоди, проводи вновь
за тот свет
Оттепель
1. Земля в плесени по весне
земля зерниста
глина паюсна
приплюснутая с полюсов
несётся книжка записная
разворочена вся
исчёркана
но вновь ясна
Как до снегов ещё когда сама
набрасывала стихотворенье
и в списки смертные выносит исправленья
2. Где пузыри были бугры наледи
вытаивают и ко дну идут багры
Из заводи
зовут жабы наждачные
заходи заходи
Не останавливайся на краю леса
не раздумывай
по какой тропе
дуй в чащу
напрямик
как стрела отвеса
3. Дан весне лес
как камню вес
как ветке наклон
дан ей он
И выходят из кино на свет
собираются кого нет
вплавь вброд
добираются
вновь вдруг сходятся в круг
по дну голыши
по воде коряги
стали в круг камыши
замшевые … стиляги
всё тает
открой
поверить алгеброй гармонию
земли расхристанной сырой
не зря не зря пошло по ней поветрие
сырое геометрие
явился март декарт
всё всё соединил
блюз пешего хода
из гаражей выезжают машины
спереди важно садятся мужчины
(но иногда — и дамы)
правую ногу согнув в колене —
все буквально, даже тюлени,
втискиваются — и выезжают из гаражей
это неважный, как все, но пылкий,
хмурый такой городок, и жалко
утром его покидать
я оглядываюсь на знаки
СТОП
— и мимо иду; собаки
спят, или думают
это сулящее вечер утро,
как разворачивающаяся сутра:
прохладно, чисто
это райская жизнь, и значит,
все мы в раю, вот и птичка плачет
в дереве красном
Годовщина. Через 22 года
Но я заспала этот час,
а годовщина совершалась,
И лодка чёрная неслась,
и дна песчаного касалась.
За нею след не заживал,
полоска узконожевая.
И, глядя в воду, ты сказал:
— Я кончился, а ты живая. —
И полетел тяжёлый снег
на свaи влажные вокзала,
но никого уже из тех,
кто был с тобой, я не узнала.
Там кафелем — календаря
пустые клетки отливали
в сиянье слабoм фонаря,
хотя его не зажигали.
Он растекался по холсту
платформы, комкая белила,
где мы стояли на мосту,
наваливаясь на перила, —
над светлой горечью литой,
над щепок головокруженьем,
над уходящей вниз водой,
как над проигранным сраженьем,
и низких сумерек слюда
как лупа, приближала пятна,
где я ещё плыву туда,
а ты уже плывёшь обратно,
как спичка мокрая, скользя
под этот мост неосторожно,
и удержать тебя нельзя,
и вот, расстаться невозможно.
Круговорот. Осуществление
Вот и приблизилось
что блазнилось
перебесилось
тяжёлая зола
ушла в подзол
и за море ушла —
скорлупкой
сильной
не ледащей
голубкой всех морей
летящей
улыбкой
в кривую трещину во рту
в земную толщину во льду
след
на огромной пустой стоянке у закрытого в воскресенье мола
разрывается абрис мазутного озерца-кляксы —
фиолет, абрикос
на асфальтовом грубозернистом печатке
сливы
приливы-отливы памяти — след
горячей ритмической вещи, её живота
суставов мостов
пятно переменчиво
память, муть её входит в мятый асфальт
тратится, тает
путь
его безнадёжная радость.
Утро дня, когда умерла мама
Когда я сплю под утро в машине-матке,
вокруг меня городится свет,
вдоль
въезжают грузовые мусорники,
поперечно
вжимаются мусорные грузовики
и уезжают, долго опрокидываются канистрами
складываются поперёк на заднем, коленки и локти встык
и ничего не странно мне
мокрый коврик ткётся у головы, он весь
— взвесь воздух свобода
тут рядом за головой,
и между мной
и всем этим птичьим, веточьим нет никакой мембраны
как будто это утро у меня одно
мой испещрённый мозг стал голым, ровным,
мокрое сыплется в волосы в приспущенное окно.
* * *
Поэзия заполняет баки канистры мусорники
озёра болота искусственные водосборники
прудит пруды
сель идёт сплошняком со склона
тащит с собой селенье
из рыжего лона
вулкана
выплёскивается на плато
или вот
телега вжимается брюхом в грунт
квадратны её колёса
по краю
влажного леса
катит
вниз набирая прыть
всё всё ок всё на мази
след её подтаивает на солнце, стенки сверкают тусклым серебряным la poesie
слово прячется в мокрый тяжёлый грунт выходит у океана
слово хочет наполниться и не может
словно стакан с обманным
до горла стеклянным дном
| 
