НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Собирая детали

Мария Мельникова. Мелкие вещи. —  М: Стеклограф, 2019.

               Вселенная виновата конечно

               Но как она виновата? Не сильно больше,

               Чем человек, который звонит

               На городской тебе телефон,

               Когда ты в туалете

               И ты совсем.

               Что такой человек про тебя знает?

               Что он вообще знает?

Какие странные стихи, какие дерзкие и на первый взгляд детские. Есть ли у такого стихотворения (как у любимой розовой свинки из хлопка) стыд? Но одно точно: это стихотворение нежное, почти кокетливое и глубокое. В нем микрокосмос отражает макрокосмос с последней ясностью и без смущения; это стихотворение может провести своей ладошкой по всему корпусу современного искусства, в самом масштабном его понимании, и оставить его далеко позади. Звонок. Человек послал человеку сигнал; сигнал принят, но как на него ответить? Очень трудно.

Недоговоренность, игривая даже интеллектуальность, осторожное прикосновение к травматичным темам —  вот что отличает «Мелкие вещи» Марии Мельниковой, вышедшие в этом году в «Стеклографе».

Локальность наиболее интересных явлений современной поэзии можно объяснить с помощью многих инструментов: социологических, экономических, наконец, художественных, но основным является все же языковой. Активно пишущие стихи люди (назовем их общим словом «поэты») говорят на герметичном языке, в отличие от рэперов (далеко не лишенных поэтичности, но играющих на другом поле). Писать стихи и выпускать поэтические сборники не всегда прикольно, часто непонятно и материальной ценности не представляет. Последняя составляющая в десятых годах выросла в объеме.

Стихотворения Марии Мельниковой, собранные в книжку с точным и очень своевременным названием «Мелкие вещи», для читателя опытного будут интересны тем, что голос их очень трудно определить: живой или искусственный? Но определенно это голос женский. Так обнаруживают сами себя два свойства этой поэзии: текст, сгенерированный (Где? На чем? Вопросы открыты) живым человеком, и к тому же женщиной. Порядок расположения свойств свободный. Можно сказать и так: это женский голос, почти до неузнаваемости измененный цифровым миром.

При первом же чтении вспоминается знаменитое из Арсения Тарковского: «И уже электронная лира / от своих программистов тайком / сочиняет стихи Кантемира / чтобы собственным кончить стихом». Автор «Мелких вещей» знает не только стихи Кантемира, но может провести по коридорам словесности XVIII века.

Читатели прежних поколений делали акцент на электронности и вторичности («электронная лира / сочиняет стихи Кантемира»). Сейчас, мне видится, наконец обратила на себя внимание вторая часть этого высказывания: «от своих программистов тайком чтобы собственным кончить стихом». Обе части равно важны; и хорошо, что в последнее время так много более или менее нелепых, но всегда полезных дискуссий об искусственном интеллекте и поэзии.

«Мелкие вещи» лежат в очень широкой и пока тонкой, но быстро набирающtй ширину своего слоя горизонтали. Метафора моя отталкивается от «вертикали» Цветаевой, когда она сравнивала свойства поэтов; я имею в виду пересечение человек — машина, где машина — горизонталь. Это множество текстов, не написанных от руки, а сгенерированных; причем человек в этих текстах не все отдал на волю машины, она явилась только удобным и понимающим инструментом. Это тексты, насыщенные реалиями современного (почти виртуального) мира и все же очень похожие на человеческие сны, нечто непрограммируемое. Каждый текст можно назвать закодированным посланием, синергическим созданием человека и искусственного интеллекта. Это пугает, это раздражает, но это, возможно, наиболее свежий опыт поэзии последних лет. Игнорировать его или давать ему строгую оценку пока нет смысла.

Поэтика «Мелких вещей», если взять традиционный дискурс, восходит к раннему Заболоцкому и скорее к Хармсу (чем, например, к Введенскому). Она вся в «чиже на розовой подвязке», здесь в равной степени присутствуют и глубокая сложность, и инфантильный вызов. Говоря по-современному, книга вся про материализацию аниме. Однако абсурд и волюнтаризм (грамматический и лексический) «Мелких вещей» — точный, легкий, изящный, женственный, что выражено и в обложке: переливчатый синий поток несет и домик, и бумажный кораблик, и пешку, и множество других «мелких вещей». Именно эта умягчающая, юморная женственность и делает книгу заметной среди прочих, изданных не только «Стеклографом», но и другими издательствами.

Меня «Мелкие вещи» привлекли именно тем, что человеческое частное (разговорность, предметность, изменчивость) при взаимодействии с искусственным (подробность, тщательность, ограниченность) именно в этих стихотворениях дают интереснейший художественный эффект. И писать о «Мелких вещах» как о книге средней руки, составленной опытным филологом, уже не получится. Потому что то тут, то там выскочит «чиж на розовой подвязке», или иная «мелкая вещь». Если вернуться к традиционному дискурсу, то «Мелкие вещи» — книга импрессионистичная, а для меня импрессионизм в поэзии — явление редкое, он имеет в основании Елену Гуро. Кстати уж, чтобы глубоко не погружаться в ушедшее время (как в колодец, в дне которого — бездна) и продолжить традиционный дискурс, скажу: в «Мелких вещах» мне попадались такие, что напомнили (а не скопировали, именно напомнили, в том-то и импрессионизм) о женственных шестидесятых: Белла Ахмадулина, Новелла Матвеева, например.

               Я все еще гуляю вокруг чего-то большего

               Между где-то слоном и Богом

Голос «Мелких вещей» — несомненно, голос миллениала. Это голос Питера Пэна, «ортодоксального антагониста», трансгуманиста, равно не приемлющего насилие и равнодушие. Этот голос одновременно похож на все другие голоса — и все же выделяется. Но не стоит спешить с описанием отличий, и я сделала ошибку, пытаясь эти отличия определить, но мне очень хотелось рассказать об этой книге. Это голос ребенка, обладающего намного более широким и разнообразным опытом, чем его родители. «Мелкие вещи» намного сложнее, чем культовые книги стихотворений поэтов девяностых, но они легче и необязательнее, что ставит читателя в тупик: как эти качества могут совмещаться в одной вещи? С книгой нужно беседовать, слушать, что она говорит, чтобы понять это странное создание.

               Пока ты ищешь, где твоя жизнь,

               Ее доедает весенний свет.

В сжатом сборнике читатель найдет почти полную палитру поэтических моментов: от аккуратной силлабо-тоники, через разные вариации свободного стиха, к «маленьким верлибрам», предупредительно собранным в отдельный раздел. Уже по одному этому факту видно, что композиция «Мелких вещей» ценна и сама по себе, как художественный прием: «Год 17» (а не, например, «Стихи 17 года»), «Памяти Книжного обозрения» (это — известная в нулевых газета), «Стихи о существах», и далее — «мрачные», «болгарские», «городские», но все равно стихи. Как будто на дворе восемнадцатый или девятнадцатый век.

Субкультурность современной поэзии в изводе «Мелких вещей» — скорее, достоинство; опыт шоу-поэзии в виде Веры Полозковой — не худший вариант, но и не самый приемлемый. А вот мелкие вещи абсолютны в том, что дьявол скрывается в деталях. Не стоит забывать, что сказал это архитектор Мис Ван дер Рое, когда собеседник хотел увести его от конкретной проблемы.

А в общем, конечно, Бог скрывается в деталях.

Наталия Черных