НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Гений и злодейство — две вещи несовместные: апология Лапшина

Максим Замшев. Концертмейстер: роман. — М.: Азбука, 2019.

«В кабинете Лапшина, который служил ему и спальней, слова жили как ноты, отдаваясь долгим эхом, оставляя за собой следы. Что-то совсем неземное окружало этого человека, и все возле него — самые обыденные вещи, обстоятельства, ситуации, — преображались, становясь не такими, как везде».

Александр Лапшин — талантливый композитор, которого называют гением.

«Отпевалов пил чай и перебирал все детали той многоходовой комбинации. Два агента, оба на вернейших крючках, и композитор, из которого слепили “стукача” благодаря тому, что хоть подследственные и ненавидели следователей, почему-то верили им беспрекословно во всем. Кроме того, что касалось обвинений в их адрес».

Отпевалов — опытный энкавэдэшник, запустивший ради прикрытия своих сексотов изощренную версию, что именно Лапшин «сдал» своих друзей, в результате этого осужденных по 58-й статье.

«Многоходовая комбинация», морально уничтожавшая невиновного композитора, удалась: «Вера вернулась из лагерей и принялась без устали сообщать всем знакомым, что на нее и на Евгения Сенина-Волгина донес в органы композитор Лапшин. Вскоре освободили и самого Сенина-Волгина, который охотно подтверждал версию Прозоровой. Лапшину позвонила Милица Нейгауз и довольно резко высказала ему все, что думала, обзывая его ничтожеством, стукачом, сталинской сволочью. Лапшин молчал, потом положил трубку. Вера была ее племянницей. Объяснять что-то бесполезно».

В центре романа «Концертмейстер» хороший знакомый Лапшина — композитор Норштейн и его семья. Невольно напрашивающихся аналогий со знаменитым романом о композиторе — «Докторе Фаустусе» Томаса Манна — фактически нет: «Концертмейстер» далек от модернизма, метафизических проблем и мифологизма: это реалистическая психологическая семейная драма Норштейнов-Храповицких, корни которой — в болезни социума. Причина жизненной трагедии Лапшина лишь в том, что он стал жертвой «композиции» Отпевалова. И хотя Отпевалова автор соотносит с силами зла, делая его проводником «темных сил», все-таки здесь эти темные силы и зло — чисто социальные. Конечно, в несколько гротескном Отпевалове мифологически ориентированный читатель способен разглядеть черта, но всего лишь — как в любом злом явлении.

Читатели, близкие к миру музыки, поймут: прототип композитора Александра Лапшина — Александр Лазаревич Локшин, чья творческая судьба, несмотря на дарование, была сложной и часть жизни прошла под звездой «черной меланхолии». В 1939 году Александр Локшин написал вокально-симфоническую поэму «Цветы зла» на стихи Шарля Бодлера. За поэму Локшина лишили диплома и не допустили к сдаче экзаменов, в 1941 году он был отчислен из консерватории. Помогла получить диплом отличная характеристика Н. Мясковского. Талант Локшина видели все, например, известная пианистка М.В. Юдина считала композитора гениальным. И начало творческой карьеры, несмотря на отчисление из консерватории, у Локшина было блестящим. В 1943 году в Новосибирск, где комиссованный с фронта по болезни Локшин жил с матерью и сестрой, приехал Ленинградский филармонический оркестр вместе с главным дирижером — Евгением Мравинским. Под его управлением была впервые исполнена поэма Локшина «Жди меня» на слова Константина Симонова. Позже начался тяжелый период биографии композитора. Он был уволен из консерватории за «формализм», переживал материальные трудности, но самым страшным ударом для Локшина стало обвинение в доносительстве, которое, как сказано в биографической справке, «исходило от трех бывших узников ГУЛАГа, что придавало ему в глазах общества неоспоримую убедительность. Композитор был подвергнут остракизму, а его музыка практически забыта». Отказался исполнять музыку Локшина Г. Рождественский, сказав: «До тех пор, пока вы мне не докажете, что Локшин не виновен в арестах и не назовете их истинного виновника, я играть Локшина не буду».

Сын Локшина посвятил расследованию истории с обвинением отца более двадцати лет, издал книги, одна из которых («Гений зла», 2005) предваряется такими словами: «В этой документальной повести я излагаю свой собственный взгляд на некоторые малоизвестные обстоятельства жизни моего отца, композитора Александра Лазаревича Локшина. В сущности, речь пойдет о расследовании операции по дискредитации, проведенной против него органами НКВД». Вышло и еще одно биографическое исследование А.А. Локшина «Музыка в Зазеркалье» (2013). В книгах представлены доказательства невиновности композитора.

Максим Замшев использует биографические подробности, приведенные А.А. Локшиным, в частности, историю с учителем Якобсоном, известным филологом и правозащитником, который, не имея убедительных фактов, кроме двух личных свидетельств, пятнадцатилетнему мальчику, только что тяжело переболевшему, «раскрыл глаза» на предательство его отца — предательство, которого, как доказывают расследования, не было. Что помогло выжить мальчику — не знаю. А вот Якобсон через несколько лет покончил с собой...

Но психологическая коллизия романа «Концертмейстер» — двойная. Формально главный герой — не Лапшин, а внук другого композитора, Льва Семеновича Норштейна, Арсений Храповицкий. Норштейн хорошо знал Лапшина и не мог поверить, что тот способен был предать друзей. Именно Норштейну автор вверяет главную мысль романа: «Если гений и злодейство совместимы — искусство обречено. И гении обречены».

Из воронки, в которую попал Лапшин, как бы исходит цепная реакция. Нор­штейн больше не может писать музыку, потому что дышит отравленным воздухом музыкальной среды. Дочь Норштейна разрывает с мужем, подписавшим по приказу начальства письмо против Солженицына. Внук Норштейна, Арсений, начинающий талантливый пианист, который «весь соткан из чего-то, что еще не исполнено», не может выступать как пианист из-за развившейся фобии.

Трудный путь преодоления Арсением собственного страха показан автором убедительно. Гармония детства рухнула, торжествует психологическая дисгармония. Герой теряет искренность «прежних отношений», которая «определялась существованием в одной стихии, где все события не происходят, а звучат». Теперь его душа, точно «оркестр из снежинок», что «на время лишился дирижера», пребывает «в разрушительном хаосе». Консерватория не окончена, личные отношения утратили подлинность: «Видя привлекательную женщину, он сразу же искал в памяти какую-нибудь музыку, которая подходила бы ей больше всего ему вдруг стало стыдно за себя. Такой большой репертуар, фанатично наработанный в детстве и юности, теперь годится лишь для какой-то пошлости». Испытание службой в армии приносит новый виток депрессии: «Советская армия, — свидетельствует устами героя Максим Замшев, — отличалась тем, что взгляд на нее со стороны резко контрастировал с тем, что творилось внутри. Гражданские думали, что в армии растят настоящих мужчин, закаляют их, воспитывают мужественных защитников Отечества, на самом же деле советские вооруженные силы унижали и мучили солдат, попирая их человеческое достоинство, внедряясь в психику и калеча ее, заставляя юношей проявлять или приобретать самые худшие свои качества, чтобы выжить».

Советская действительность в романе лишена светлых красок. Максим Замшев далек от «ностальгической волны» современной прозы, от многообразия ракурсов отображения истории СССР, — возможно, это объясняется тем, что событийная линия романа завершается в первые годы «перестройки», которая принесла не только инсайт правды, но и потоки грязной воды (вспомним знаменитый рассказ В. Пелевина «Девятый сон Веры Павловны»), — в таком случае взгляд главного героя, Арсения Храповицкого, психологически достоверен. Его, ставшего концертмейстером, всегда спасала от гнетущих впечатлений только музыка, постоянно звучащая внутри сознания: «Длинная мелодия, состоящая из нескольких мотивов, — раздолье для будущего контрапункта. Она осталась. Она не забудется. Она скрепляет его изможденное тело».

В романе интересно переплетены судьбы, связанные неожиданными нитями-мотивами: так, внучка негодяя Отпевалова оказывается не только женой известного музыканта, уехавшего с ней вместе на гастроли во Францию и ставшего, как тогда называли, «невозвращенцем», но и страстной любовью ученика ее мужа — Арсения. Отца Арсения, филолога Олега Храповицкого, от инфаркта спасает врач — сын Отпевалова. Но эти подробности роковой сопричастности судеб известны только автору. Максим Замшев, не боясь обвинений в архаичности, как мне кажется, намеренно создает роман о жизни советской музыкальной элиты в стиле той советской прозы, что, перешагнув через «смутные» художественные открытия Достоевского (лабиринты подсознания и пр.) или Льва Толстого (многое предугадавшего до Джойса или Малькольма Лаури), считала образцом ясный стиль Паустовского или Нагибина, аудитория почитателей которых, между прочим, и сейчас обширна. А ведь некоторые премиальные авторы 1990–2000-х уже ушли в читательское небытие. Особенность формального художественного подхода автора романа «Концертмейстер» не диссонирует с содержанием: это неторопливо развертывающееся повествование, семейная сага, а ее драматизм — драматизм самого советского времени, подводные течения которого выносили на вершину власти отпеваловых и топили лапшиных.

Впрочем, у каждой эпохи свои временные воронки...

Имя настоящего предателя также известно автору, но неизвестно читателю до конца романа. Автор, максимально оттягивая открытие этого имени, специально создает сюжетную интригу, что, учитывая благородную цель романа — апологию композитора, мне кажется не совсем правомерным. Кроме того, намеренность приема видна.

Роман о композиторах и пианисте полон музыкой — это несомненное достоинство. У Максима Замшева звучит все. Звучит природа: «За это время резко похолодало. Мороз словно ударил в невидимый бубен». Звучат город и городская тишина: «Чем дальше уходил от Арбата, тем тише. Диминуэндо до полной тишины». Музыкой становятся собственные мысли главного героя: «Течение мыслей его сейчас напоминало музыку Дариуса Мийо — нервную, не находящую покоя, в чем-то безоглядную, а в чем-то эстетски осмотрительную». Мысли сцепляются, «подобно двум восьмушкам на нотном стане». Звучит настроение: «В перепадах ее тона Арсений улавливал нижние регистры флейты вместе с виолончельными флажолетами». И отношения любящих друг друга тоже звучат: они «боялись пошевелиться, что-то вспугнуть начинающееся пока тихо и робко, но готовое в любой момент подняться на крещендо до последнего возможного накала» и «существовали в те дни фантастически слаженно, как безупречный музыкальный дуэт».

Очень лирично говорится об отношении талантливого музыканта к своему инструменту, для него живому: «инструмент его тут, насупившийся какой-то, будто сгорбленный, глядящий на все исподлобья. Как же он любил его раньше, как досконально изучил все его повадки, как восторженно становился с ним одним целым, в иные моменты позволяя вырваться на волю скрытой в тугих струнах мощи, а порой прикасаясь к нему столь осторожно, что он звучал тишайше и кротко, с пьянящим неземным лиризмом...», «Инструмент отвечал ему взаимностью».

А вокруг оговоренного Отпеваловым композитора Лапшина «легкий шум, похожий на тремоло виолончелей, вскоре превратился в отвратительное глиссандо, искажающее пространство...».

Пройдет много лет — и рухнут старые серые стены, из-под них начнет пробиваться музыка другой эпохи — и снизойдет прощение на разрушенную родительскую семью Арсения, принося воссоединение и мир. Наконец встретит родного старшего брата Димка, пожалеет бывшего мужа мать Арсения, края обрыва стянутся родственной любовью.

Пройдет много лет — и носивший тяжелую правду о настоящем сексоте композитор Лапшин, предчувствуя скорый свой уход, решится открыть эту правду старику Норштейну. Арсений Норштейн — тот человек, который передаст слова Лапшина лучшей подруге собственной матери, Генриетте, много лет живущей с мыслью о том, что она — нравственный труп, ведь это именно она была сексотом Отпевалова и отправила их общую подругу Веру Прозорову — «яркое романтическое скерцо» — в заключение по 58-й статье, это именно она впечатала «клеймо предателя» в биографию Лапшина, которое «нарушило нечто в лапшинском идеально гармоничном внутреннем строе, ноты будто чем-то перебаливали и не могли никак преодолеть нарастающую хворь».

« — Генриетта Платова! Александр Яковлевич Лапшин просил передать вам, что он вас прощает, что вы больше можете не считать себя трупом и жить без чувства вины перед ним. А с остальными — с Прозоровой, с Сениным-Волгиным — вам надо будет разобраться самой».

Пройдет много лет — прежде чем Отпевалов покончит с собой.

Пройдет много лет, прежде чем Арсений освободится от фобии, видимой причиной которой считалась упавшая на пальцы музыканта крышка инструмента, но настоящим ее источником был ушедший в глубину подсознания страх, порожденный в творческой среде «детей консерватории» фанатиками-отпеваловыми, составлявшими списки тех, «кто замечен был в пропаганде чуждых космополитических ценностей, в идолопоклонстве перед западной музыкой, в потворстве осужденным партией музыкальным формалистам».

«В следующем отделении объявлены три «Мимолетности» Прокофьева и 32-я соната Бетховена. Арсений любил эти вещи до дрожи.

И он начал. Не играть. Жить. Жить заново. Проживая за эти минуты всю свою жизнь еще раз. Делая ее счастливой. Переписывая ее, как недовольный собой композитор заново сочиняет неудавшийся фрагмент».

Выздоровление личности, семьи, общества начинается только с прощения.

Простить, отпустить прошлое — и возродиться.

Мария Бушуева