НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Настоящий реалист

Андрей Рубанов. Жестко и угрюмо. — М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2019.

                                                                                                                Никакого искусства из головы!

                                                                                                               Только из сердца, из нервов!

                                                                                                                                              Андрей Рубанов

В конце лета у Андрея Рубанова вышла третья за 2019 год книга — сборник «Жестко и угрюмо», где представлены рассказы прежних лет и несколько новых: ранее не печатавшийся «Воздух» и свежие, 2019 года, «Пацифик», «Жестко и угрюмо», «Честь Родины», «Концерт Елизарова во Владивостоке».

Книги Рубанова книжные обозреватели давно поместили в папочку с надписью «мускулистая проза про мужские понты». В начале года внежанровый «Финист — ясный сокол» (не сказка, не фэнтези, не постмодерн) привел их в замешательство. Увидев в названии нового сборника знакомые сигнальные слова, они приободрились: «это снова честная и мужская проза», «на сцену снова выходит “я-герой”», «тема: мужчина и мужественность». Но ошиблись. Все, кроме Лидии Масловой, которая заметила, что это проза не о «суперменских понтах», а об «ощущении взрослого, точнее, грамотно взрослеющего человека»¹ . О том, что когда-то составляло внутреннюю форму русской литературы, а теперь кажется недостижимым идеалом — о работе над собой и взрослении.

Редкая книга по нынешним временам, когда большинство писателей стремится к самотиражированию, и год за годом мы читаем одну и ту же двадцать пятую книгу Быкова, пятидесятую Улицкой, сотую Пелевина; когда (я готова согласиться с Галиной Юзефович) «литературного процесса» практически нет: возьми бритву Оккама — и вот он, голый король в трусах советского еще покроя. В это пространство литературных симулякров Рубанов входит без игрового жеста, с книгой о внутренней правде в «единстве слова и судьбы, личности и приема, поэтики и биографии»² .

Не эпатажно и надрывно, как Прилепин со товарищи.

Не жалостливо, с подвывертом, как калечины всех мастей.

А с некоторым даже удивлением: куда я шел все эти годы? чего хотел? богатства и славы? чтобы женщины любили? Да, но это были промежуточные цели. На самом деле, я шел к себе.

Сборник рассказов «Жестко и угрюмо» отражает ключевые моменты жизненного пути автопсихологического героя: детство, неудачный брак, знакомство с новой женой; ее родственники, его родственники; рождение общего ребенка, писательский успех. Но не менее биографического важен путь духовный, вехами которого становятся встреча с прошлым в Петербурге, с родиной в Амстердаме, с воздухом на Капри, с океаном на острове Пасхи. Четкая локализация инсайтов работает как портал из реальности в символ. В жесткой сцепке быта и духа — весь Рубанов. Олег Демидов уже несколько месяцев восторгается в Фейсбуке особым стилем этого сборника: «У Рубанова так получается выстраивать предложения, что ты чуть ли не физически чувствуешь энергетический заряд книги. А в чем его секрет, не пойму»3 . В том и секрет: мы в легионы боевые связали ласточек, и вот… сцепка трансцендент­ного и фактологического, поэтики и биографии, личности и приема.

Конструктивный принцип сборника — пятьдесят на пятьдесят: дух и быт, мужское и женское, камень и океан, свобода и осознанное насилие над собой (которое называют работой). Все взвешено и приведено к балансу. Энергийный заряд тексту дает стык живого образа и формульного языка, тоже пятьдесят на пятьдесят слепленного из литературных и сниженных штампов. Нарочитый неопримитивизм –– нарратив выстроен от лица обывателя, который не знает базаровской просьбы «не говори красиво», а потому не стесняется: «Ничего прекраснее и удивительнее бухты Анакена я никогда не видел. Я с удовольствием признался себе в этом». Сложно представить, что кто-то всерьез сегодня пишет так: «Ничего прекраснее и удивительнее я никогда не видел». Отдает нафталином и Мопассаном. И Рубанов это отлично знает. Поэтому во второй часть фразы профанирует актора, снижая градус литературщины: «Я с удовольствием признался себе в этом». А, ну раз чувак сам с собой разговаривает и ничего слаще морковки не ел, тогда ладно. Пафос снят, энергия возмущения перенаправлена в восприятие.

Еще пример: «Северный человек, вроде меня, с изумлением и восторгом наблюдает ночное небо южного полушария». «С изумлением и восторгом» — литературщина, «северный человек, вроде меня» — снижение и опрощение. Все вместе — рождение образа.

Так у Рубанова сделано все. Но сделано не головой — сердцем. В соединении грубоватой простоты с нежной искренностью — литературная личность Андрея Рубанова.

Сборник «Жестко и угрюмо» рисует историю этой личности.

Первый рассказ с одноименным названием посвящен рождению писателя: «Мы понятия не имели о том, кто мы такие. Мир пытался, но не мог нас идентифицировать. Мерзавцы — или герои? Авантюристы — или подвижники? И вот одному из нас удалось положить на бумагу наши рефлексии, нашу ярость и любовь. Я не совершил подвига, я не родил новую формулу, я не пересек океан и не открыл Америку. Но я нашел слова». В контексте человеческой жизни этот этап эквивалентен выбору жизненного пути. В контексте жизни человечества — Слову, которым было начало всего.

Рассказ «Четыре слезы в черном марте» тоже посвящен началу, но не мужскому, а женскому — рождению любви. Это акварельная зарисовка о чувствах героя к «умной, твердой, иногда излишне твердой девушке, железной леди — метр шестьдесят». Иронически обыгрываемая твердость — повод для умиления, если ты на двенадцать лет старше. Эти двенадцать лет становятся иллюзорной виной героя, которой он мучается холодной мартовской ночью: «За мной не было вины — и была вся вина, какая существует, потому что я родился на двенадцать лет раньше, я был старше на полжизни». Дело тут, конечно, не в разнице в возрасте, а в покаянии. В чувстве вины за себя прежнего, предпочитавшего быть «злым и безжалостным».

В рассказе «Мир хижинам» отношения с женой уже стабильны, но в действие вступают родственники. И если мартовской ночью наедине с собой герой мог быть лиричным, то в стрессовой ситуации вновь включается программа мачо-мэна: «Я очень хотел кинуть понты, изобразить перед всеми, особенно перед теткой Зоей, бывалого деревенского парня». Но литературную личность эта программа уже не трогает: Рубанов-автор с иронией наблюдает за стараниями Рубанова-героя «согреть хоть шалаш, хоть блиндаж при помощи перочинного ножа и такой-то матери».

«Реальный бродяга» — рассказ из биографического прошлого, где тюрьма становится общей аллегорией жизни по понятиям. Будешь соблюдать правила — станешь достойным членом общества. Примешься ныть и жалеть себя — пропадешь. Думаете, это прежний Рубанов, отстаивающий кодекс чести пацана? Ирония в том, что честью и достоинством обладает в этом рассказе интеллигентный герой, а пропадает — живущий по понятиям вор.

Рассказ о выслеживании измены, «Малой кровью», тоже неоднозначен. Действие происходит в туманном городе Петра, «состоящем из черной воды и черного камня», где люди «триста лет умирали от голода и непосильного труда» ради культуры. «Царь действовал в старой, тысячелетней традиции, он любил свой народ и не жалел его. Он уничтожил миллионы подданных, а для их детей основал университеты, храмы и музеи. Город вырос из идеи о культуре, как злак из семени». Чьего семени — непонятно. На мерцающий фон Питера накладывается история слежки за первой женой, знакомство с таксистом Петром, наркотики и поножовщина в доме художника. В этом городе так и фонит «культурой, как радиацией», и два каменных Петра, живой и мертвый, заставляют героя задуматься о реальности духа и материи. Вернее, о том, что первично.

В рассказе «Воздух» каменную историю Петербурга продолжает каменная история Капри. Воплотившейся воле Петра автор противопоставляет судьбу Тиберия, полнота власти для которого обернулась полнотой несвободы и одиночества. В метафизическом плане этот рассказ — одна из реперных точек личностного роста героя. Он осознает, что задыхается от каменного величия земной славы, и начинает заново жить и дышать. Воздух здесь символизирует и дыхание жизни, и дух творчества, ведь «усилие мастера никогда не исчезает, в отличие от усилия властолюбца». Рассказ сделан мастерски: он импрессионистичен по стилю, интересен по замыслу, совершенен по композиции.

Второй такой же значимый в духовном и эстетическом плане рассказ — «Пацифик». Здесь Тихий океан предстает символом жизни как таковой. Добр ли он к людям? Нет. Несерьезно ждать от могучей силы сочувствия разбитым коленкам. «Океан нельзя подчинить, но его можно постичь, понять его законы». И стать эквивалент­ным ему: «талантливым, бешеным, настоящим» в творчестве. И равнодушным к социальным благам: «Каждый из нас, от лауреата до начинающего, должен быть готов к тому, чтобы вот так же встать в переходе и утвердить нечто свое, под гитару или без нее, словами или без слов. Станцевать, фокус показать. Исполнить нечто Ближе к пятидесяти годам я сообразил, что работать за пачку сигарет и кусок хлеба — единственно возможная для меня жизнь на этой земле в это время у нас нет ничего и никого, кроме нас самих».

На данный момент — это высшая правда Рубанова-писателя. Не такая уж малая, если честно. Идущая вразрез с актуальной повесткой большинства.

Между новыми рассказами, символизирующими точки духовного роста, располагаются рассказы прежних лет, соответствующие этапам взросления. Их угрюмый герой — современный мужчина, верящий в мир, но не так-то легко находящий в нем свое место, надеющийся на любовь, но сомневающийся, что ее достоин.

Маленький сборник из тринадцати рассказов удивительным образом организован. Духовное становление писателя — вершина композиционной пирамиды. Середина ее — история взросления личности. Основание — общечеловеческий план, где через бытовые сценки, как через цветные стеклышки калейдоскопа, явлены главные жизненные концепты: мужчина, женщина, ребенок, род, родина, история.

Анна Жучкова

1 Маслова Л. Бросайте, и выплывет: писатель как серфер духа // Известия, Культура от 25 августа 2019 URL: https://iz.ru/913519/lidiia-maslova/brosaite-i-vyplyvet-pisatel-kak-serfer-dukha

2 Эта формула, введенная Вл. Новиковым для определения настоящей поэзии, подходит и настоящей прозе: Новиков Вл. Литературные медиаперсоны ХХ века. — М. Аспект-пресс, 2017. — С. 96

3 https://www.facebook.com/oleg.demidov.77/posts/2370530523002153